— Видишь ли… вроде бы ходят слухи, что здесь жил кто-то из моих далеких предков, но семья моей матери из Мемфиса. Нунэны — из Мэна, но не из этой части штата. — Однако я уже и сам в это не верил.

— Майк, у тебя такой голос, словно тебе нехорошо.

— Я в полном порядке. Наоборот, чувствую себя лучше, чем раньше.

— Так ты понимаешь, почему я не говорил тебе об этом прежде? Если б я знал, какие мысли могли у тебя возникнуть… если б я…

— По-моему, понимаю.

Поначалу мыслей этих у меня не было и в помине, но если это дерьмо забирается в голову…

— В тот вечер, вернувшись в Сэнфорд, я подумал, что дело тут не только в обычных штучках Джо. Ты же помнишь ее «о черт, на луне тень, сегодня вечером сидим дома». Она всегда отличалась суеверностью, стучала по дереву, бросала через плечо щепотку соли, если просыпала ее. Эти сережки с четырьмя листочками, которые она обычно носила…

— Она обычно снимала пуловер, если надевала его задом наперед, — добавил я. — Говорила, что иначе весь день пойдет наперекосяк.

— Правда? Не знал. — Я буквально увидел, как он улыбается.

И тут же перед моим мысленным взором возникла Джо, с золотистыми искорками в левом глазу. И мне уже больше никого не хотелось. Никто не мог мне ее заменить.

— Она думала, что в коттедже затаилось зло, — продолжил Фрэнк. — Пожалуй, это все, что мне известно.

Я подтянул листок бумаги, написал на нем «Ки».

— Понятно. — К тому времени она, возможно, уже знала, что беременна. И опасалась… дурного воздействия, — а воздействия тут были, это я знал наверняка. — Ты полагаешь, большую часть всего этого, она почерпнула у Ройса Меррилла?

— Нет, она просто упоминала его. Думаю, она опрашивала десятки людей. Ты знаешь человека по фамилии Клостер? Пюстер? Что-то в этом роде?

— Остер. — Под «Ки» мой карандаш выводил какие-то загогулинки. — Кенни Остер.

— Ты о нем?

— Похоже на то. Ты же знаешь, если Джо за что-то бралась, то уже не отступалась, как терьер, раскапывающий крысиную нору.

Да. Как терьер, раскапывающий крысиную нору.

— Майк? Мне приехать?

— Нет.

Вот в этом я ни капельки не сомневался. Ни Гарольду Обловски, ни Фрэнку делать тут нечего. Здесь что-то происходило, и процесс этот не допускал постороннего вмешательства. Малейшее изменение параметров, и все пойдет насмарку. Фрэнк мог порушить естественный ход событий… и не без ущерба для себя.

— Нет. Я просто хотел выяснить кое-какие обстоятельства. И потом, я пишу. Если в это время в доме кто-то есть, я чувствую себя не в своей тарелке.

— Ты позвонишь, если понадобится моя помощь?

— Обязательно.

Я положил трубку, пролистал телефонный справочник, нашел Р. Меррилла на Дип-Бэй-роуд. Набрал номер, после дюжины гудков вновь положил трубку. Ройс обходился без автоответчика. Неужели лег спать, подумал я. С другой стороны, староват он для танцев в «Каунти барн» в Харрисоне.

Я взглянул на бумажку. «Ки», ниже — загогулинки. Я написал «Кира», вспомнил, как она первый раз, представляясь мне, произнесла свое имя, как Киа. Под «Кирой» добавил «Кито», ниже, после короткого колебания, написал «Карла». Обвел эти имена в рамочку. Рядом с ними на листке появились Джоанна, Бриджет и Джеред. Люди из холодильника. Те самые, что хотели, чтобы я заглянул на 19 и 92.

— Иди, Моисей, и ты придешь в Землю Обетованную, — поделился я своими мыслями с пустым домом. Огляделся. Нас только трое — я, Бантер, да часы с хвостом-маятником, но я-то знал, что это не так.

Тебя позвали, когда ты понадобился.

Я направился на кухню за следующей банкой пива. Фрукты и овощи выстроились в окружность. В середине я прочитал:

Lye stille

Как на старинных надгробиях — God grant she lye stille[117]. Я долго смотрел на эти буквы, потом вспомнил, что оставил «Ай-би-эм» на террасе. Занес в дом, поставил на обеденный стол, вновь начал писать мою глупую книгу. Через четверть часа полностью погрузился в нее, хотя откуда-то издалека до меня доносилось погромыхивание грома и звяканье колокольчика Бантера. Когда же часом позже я вновь оказался у холодильника, опять пришел за пивом, слов на передней панели прибавилось: ony lye stille

Я на это внимания не обратил. Мне было без разницы, лежали ли они тихо или прыгали до потолка под серебряной луной. Джон Шеклефорд начал вспоминать свое прошлое, вспоминать мальчика, которому он был единственным другом. Заброшенного всеми Рэя Гэррети.

Я писал до полуночи. Гроза так и не началась, ночь выдалась жаркая. Я выключил «Ай-би-эм» и пошел спать, не думая, насколько мне помнится, ни о ком, забыв даже Мэтти, которая лежала в своей постели не так уж и далеко от «Сары-Хохотушки». События романа выжгли все реалии окружающего мира, во всяком случае, временно. Хорошо это или плохо, не знаю. Но точно помогает коротать время.

Я шел на север по Улице, увешанной японскими фонариками, но они не светились, потому что происходило все это днем, ясным днем. Жаркая дымка середины июля исчезла, небо стало прозрачно-синим, каким оно бывает только в октябре. А под ним темным сапфиром синело озеро, поблескивая в солнечных лучах. Деревья, окрашенные в осенние тона, горели, как факелы. Южный ветер шуршал у моих ног опавшей листвой. Японские фонарики кивали, показывая, что осень им очень даже по душе. Издалека долетала музыка. «Сара и Ред-топы». В голосе Сары, как обычно, звучал смех, только почему он больше походил на рычание?

— Белый парень, я бы никогда не убила своего ребенка. Как ты мог такое подумать!

Я резко обернулся, ожидая увидеть ее за своей спиной, но на Улице никого не было. Хотя…

Зеленая Дама стояла на прежнем месте, только, по случаю осени, переменила платье и стала Желтой Дамой. А сосна, что высилась позади, засохшей веткой указывала путь: иди на север, молодой человек, иди на север. Чуть дальше по тропе росла другая береза, та, за которую я ухватился, когда мне почудилось, что я тону.

Я ждал, что это ужасное ощущение вернется — во рту и горле появится металлический привкус воды, но ничего не произошло. Я посмотрел на Желтую Даму, потом на «Сару-Хохотушку». Коттедж я обнаружил на прежнем месте, но он значительно уменьшился в размерах: ни северного крыла, ни южного, ни второго этажа. Не говоря уже о студии Джо. Дама-береза отправилась из 1998 года в прошлое вместе со мной. Так же, как и вторая береза. Что же касается остального…

— Где я? — спросил я Желтую Даму и кивающие японские фонарики. И тут же понял, что вопрос надо уточнить. — В каком я году? — Ответа не последовало. — Это сон, да? Я в собственной постели и происходит все это во сне?

Где-то на озере дважды крикнула гагара. Один крик — да, два — нет. Нет, это не сон, Майкл. Я не знаю, как это называется, может, мысленное путешествие во времени, но это не сон.

— Это действительно происходит? — спросил я у дня, и откуда-то сверху, там, где тропа, которая со временем станет Сорок второй дорогой, бежала к проселку, нынешнему Шестьдесят восьмому шоссе, каркнула ворона. Один раз.

Я подошел к березе, нависшей над озером, обхватил рукой ствол (вспоминая при этом, как обхватывал талию Мэтти, ощущая пальцами скольжение ткани по обнаженной коже), всмотрелся в воду, ожидая увидеть утонувшего мальчика, боясь увидеть его. Мальчика я не увидел, но что-то лежало на дне, среди камней, корней и водорослей. Ветер, гнавший легкую рябь, стих, и мне удалось разглядеть трость с золотой рукояткой. Трость «Бостон пост». С привязанными к ней двумя лентами, белыми с красными полосками по краю. Трость Ройса напомнила мне о выпускном школьном вечере и жезле, которым маршал класса указывал родителям, где им надо сесть. Теперь я понял, почему старая обезьяна не отвечала на телефонные звонки: он давно уже боялся брать трубку. Я это знал. А кроме того, знал, что Ройс Меррилл еще не родился. Потому что здесь была Сара Тидуэлл, я слышал, как она пела, а в 1903 году, когда Ройс появился на свет божий, Сара уже пару лет как отбыла, вместе со всеми «Ред-топами».