— Шлюхи мне всегда нравились, — продолжал Дивоур. — Верно, Роджетт?

— Да, сэр, — ответила она. — Если они знали свое место.

— Иногда их место было на моем лице! — злобно выкрикнул он, словно она в чем-то с ним не согласилась. — Так где она, молодой человек? На чьем лице она сейчас сидит? Хотелось бы знать. Этого ловкого адвоката, которого ты нашел? Я уже все о нем знаю. Вплоть до того, что в третьем классе он получил «неуд» по поведению. Знать все — мой бизнес. В этом секрет моего успеха.

С невероятным усилием я выпрямился:

— Что вы тут делаете?

— Прогуливаюсь, как и ты. И законом это не запрещено. Улица принадлежит всем, кто хочет ею воспользоваться. Ты живешь здесь не так уж и давно, юный сутенер, но это тебе хорошо известно. Это наш вариант городского сквера, где прилежные щенки и шкодливые псы могут прогуливаться бок о бок.

Вновь он воспользовался рукой, которая не держалась за рукоятку трости, поднял кислородную маску, глубоко вдохнул, бросил ее на колени. Улыбнулся. Самодовольной улыбкой, обнажившей десны цвета йода.

— Она хороша? Это твоя маленькая шлюха? Должно быть, хороша, раз мой сын и шагу не мог ступить из этого паршивого трейлера, в котором она живет. А потом появляешься ты, не успели черви выесть глаза моего мальчика. Она сосет?

— Прекратите.

Роджетт Уитмор откинула голову и рассмеялась. Словно завизжал кролик, попавший в когти совы, и моя кожа пошла мурашками. Я понял, что безумством она не уступает Дивоуру. Оставалось только благодарить Господа за то, что оба они — глубокие старики.

— А ты задел его за живое, Макс.

— Чего вы хотите? — Я вдохнул… и вновь ощутил гнилостный запах. Горло перехватило железной рукой.

Дивоур же выпрямился в кресле, я видел, что ему дышится легко и свободно. В тот момент он выглядел, как Роберт Дювалл[102] из «Апокалипсиса»[103], когда тот прогуливался по берегу и говорил миру, как ему нравится по утрам вдыхать запах напалма. Его улыбка стала шире.

— Прекрасное место, не так ли? Где еще можно остановиться, поразмышлять. — Он огляделся. — Да, именно здесь все и произошло. Здесь.

— Здесь утонул ребенок.

Мне показалось, что улыбка Уитмор на мгновение застыла. А вот на Дивоура мои слова не произвели ни малейшего впечатления. Он вновь потянулся за кислородной маской, поднял ее, прижал к лицу, бросил на колени.

— В этом озере утонуло больше тридцати человек — и это только тех, о ком знают. Мальчиком больше, мальчиком меньше, невелика разница.

— Я не понимаю. Значит, здесь умерли два Тидуэлла. Один от заражения крови, а второй…

— Тебе дорога твоя душа, Нунэн? Твоя бессмертная душа? Мотылек в коконе плоти, которая вскоре начнет гнить так же, как и моя?

Я ничего не ответил. Эффект того, что случилось до его прихода, сошел на нет, где-то даже забылся. Потому что ему нашлась замена — невероятный магнетизм Дивоура. Никогда в жизни я не встречался с такой необузданной, дикарской силой, какая исходила от него. Именно дикарской, точнее, пожалуй, и не скажешь. Я мог бы убежать. При других обстоятельствах точно бы убежал. И уж на месте удержало меня не мужество; ноги все еще оставались ватными, я боялся свалиться при первом же шаге.

— Я собираюсь дать тебе один шанс спасти твою душу. — Дивоур поднял один костлявый палец, показывая, что речь идет только об одном шансе. — Уезжай, симпатяга-сутенер. Немедленно, в той самой одежде, что сейчас на тебе. Не собирай чемодан, даже не заглядывай в дом, чтобы убедиться, выключена ли плита. Уезжай. Оставь свою шлюху и оставь ее потомство.

— Оставить их вам?

— Да, мне. Я сделаю все, что необходимо сделать. Души по части тех, кто защищает диплом по искусству, Нунэн. А вот я — дипломированный инженер.

— Пошел ты на хрен.

Роджетт Уитмор вновь по-заячьи рассмеялась.

Старик сидел в своей каталке, наклонив голову, сухо улыбаясь. Выглядел он как оживший труп.

— Ты уверен, что хочешь быть ее благодетелем, Нунэн? Ей это без разницы, ты знаешь. Ты или я — ей все равно.

— Я не знаю, о чем вы говорите. — Я еще раз вдохнул: воздух пахнул как должно. Тогда я решился отступить от березы на шаг. Ноги уже держали меня. — И знать не хочу. Киру вы не получите. Доживете свой век без нее. Я этого не допущу.

— Парень, очень уж ты у нас самоуверенный. — Дивоур оскалился, вновь продемонстрировав мне десны цвета йода. — Тебя еще ждет много сюрпризов. Увидишь сам. И к концу июля еще пожалеешь, что не вырвал свои глаза в июне.

— Я иду домой. Дайте мне пройти.

— Иди, иди. Как я могу остановить тебя? Улица принадлежит всем. — Он схватился за кислородную маску, глубоко вдохнул. Бросил ее на колени, положил левую руку на панель управления коляской-луноходом.

Я шагнул к нему и понял, что сейчас произойдет, еще до того, как он двинул коляску на меня. Он мог бы наехать на меня и сломать мне ногу или обе, но остановил коляску, когда расстояние между нами сократилось до нескольких дюймов. Я отпрыгнул назад, но лишь потому, что он позволил мне отпрыгнуть. И тут же услышал смех Уитмор.

— В чем дело, Нунэн?

— Прочь с дороги. Предупреждаю вас.

— Шлюха сделала тебя таким пугливым.

Я двинулся влево, чтобы обойти его, но по слушная его пальцам коляска тут же перекрыла мне путь.

— Убирайся из Тэ-Эр, Нунэн. Я даю тебе дельный со…

Я метнулся направо и проскочил бы, если бы не маленький твердый кулачок, врезавший мне слева. Седая стерва носила на пальце кольцо, и камень порвал мне кожу за ухом. Я почувствовал резкую боль, и по шее потек теплый ручеек. Повернувшись, я толкнул ее обеими руками. Она с негодующим воплем упала на усыпанную сосновыми иголками тропу. А в следующее мгновение что-то ударило мне по затылку. Глаза залил оранжевый свет. Размахивая руками, я начал поворачиваться в обратную сторону, и в поле моего зрения вновь попал Дивоур. Трость, набалдашником которой он огрел меня, еще не успела опуститься. Будь он лет на десять моложе, дело кончилось бы проломленным черепом, а не вспышкой оранжевого света.

Я наткнулся на мою добрую подружку-березу, поднял руку к уху, не веря своим глазам, уставился на кровь, окрасившую кончики пальцев. От удара по затылку в голове шумело.

Уитмор поднималась на ноги, отряхивая с брюк сосновые иголки, яростно скаля зубы. Ее щеки заливал светло-розовый румянец. За ярко-красными губами щерились мелкие зубы. В лучах заходящего солнца глаза словно полыхали огнем.

— Прочь с дороги, — но в моем голосе звучала не сила, а слабость.

— Нет, — ответил Дивоур и положил черную трость на обтекатель своего кресла. Теперь я ясно представлял себе маленького мальчика, которого не остановили порезанные руки: он хотел завладеть снегокатом, и завладел им. Не просто представлял — видел его перед собой. — Нет, любитель шлюх. Не уйду.

Дивоур вновь двинул серебристый рычажок, и коляска покатилась на меня. Если б я оставался на месте, он точно проткнул бы меня тростью, как какой-нибудь злой герцог из романа Александра Дюма. При этом он наверняка сломал бы кисть правой руки, кости-то в таком возрасте совсем хрупкие, а то и вышиб бы руку из плеча, но такие мелочи Дивоура бы не остановили: за ценой он никогда не стоял. И если бы я чуть замешкался, он бы меня убил, двух мнений тут быть не могло. Но я успел отскочить влево. Кроссовки заскользили по крутому склону, а потом и вовсе потеряли контакт с землей. Я полетел в озеро.

Я плюхнулся в воду у самого берега. За что-то зацепился левой ногой. Дикая боль пронзила все тело. Я раскрыл рот, чтобы закричать, и в него хлынула вода — холодная, с металлическим привкусом, на этот раз настоящая. Я закашлялся, что-то выплюнул, какая-то часть ушла в желудок, подался в сторону от того места, куда упал, думая: тут же мальчик, утонувший мальчик, что будет, если он вдруг схватит меня за ногу?