— Так — офигенно… — срывается с моих губ, и я просто проваливаюсь в сон, окруженная самыми лучшими руками на земле.

Максим

Я просыпаюсь от вполне себе законных природных позывов, и, приоткрыв глаза, пытаюсь вспомнить вчерашний день.

Ненавижу утро.

Хотя сегодня еще ничего, потому что окна в спальне неожиданно оказываются плотно зашторенными, и яркий солнечный свет не разбудил меня раньше положенного. Я пытаюсь по ощущениям понять, сколько проспал, и вроде как достаточно, потому что голова не гудит, а тело не хочет завалиться обратно.

Только вот одно «но»…

Где, черт возьми, засыпавшая вчера рядом женщина?!

Я быстро встаю, натягиваю джинсы, по пути заглядываю в ванную, расправляясь с утренними делами. Затем прислушиваюсь, и различаю, как из кухни доносится тихое клацанье.

Хм.

Я осторожно, чувствуя дежа-вю, крадусь в сторону закрытой двери, и тихонько отворяю ее, чтобы не наделать много шума. Не знаю, откуда во мне вдруг это желание не быть обнаруженным, потому что ни разу раньше не страдал подобной херней. Но в случае с Настей мне как-то очень понравилось заставать девушку врасплох, да и интересно, чего ей не спится…

Открывшаяся картина заставляет внутренне присвистнуть, и похвалить себя за бесшумное проникновение.

Настя сидит за столом, поджав под себя ноги в гольфах, и быстро-быстро печатает что-то на серебристом ноутбуке. В ее ушах беспроводные белые наушники, и явно играет какая-то музыка, под которую она слегка качает головой. Волосы в волнистом беспорядке разметались по плечам, по левую руку кружка с кофе, а на тело надета застегнутая лишь на несколько пуговиц моя белая рубашка.

Кажется, вчера я скинул ее где-то в ванной перед тем, как погрузиться в воду.

И, видимо, Настя решила сделать из нее что-то вроде домашний одежды на наш общий уик-энд…

— Ой, — девушка на секунду отрывает взгляд от экрана, и тут же замечает меня, быстро вынимая наушники, — ты уже проснулся?

— Угу, — немного хрипло отвечаю я, и уверенно двигаюсь к ней, протягивая руку к наушнику, — можно?

Настя лишь кивает, немного растерянно наблюдая, как я вставляю в ухо маленький прибор. Он тут же «оживает», и мужским голосом поет:

— Женщина, ты серьезно? Неужели тебе мало того, что эта мерзость вот-вот наступит — ты еще и песни про нее слушаешь?!

Настя слегка приподнимает брови, чешет маленький нос, и быстро прячет наушники в белый чехольчик.

— Вообще-то, я люблю осень. Это ты у нас поклонник жары и солнца, а я люблю разноцветные листья, теплые шарфы, и…

— Слякоть, дожди и ветер, — заканчиваю я, наливая чай, и открывая холодильник, — не понимаю людей, которые любят таскать на себе лишние слои одежды. Все, что больше рубашки и джинс — редкостное…

Я замолкаю, ощущая, как со спины ко мне прижалось худенькое тельце, обхватывая мой живот руками. Настя утыкается носом куда-то между лопаток, чуть трется, целует легкими прикосновениями, а затем просто прилипает в то место щекой.

— Я знаю, что ты Ворчун по утрам, мужчина, — тихо смеется она, пока я пытаюсь сообразить, как реагировать дальше, — но уже полдень. Стряхивай недовольство, и давай уже завтракать.

Эти простые, полные простого понимания слова как-то странно отзываются у меня под ребрами, и я сглатываю, прогоняя дискомфортное чувство. Действительно, чего это я завел свою любимую дудку… У нас ведь есть дела поинтереснее.

— Что, чертята проголодались? — я нащупываю ее пальцы, переплетаю, и вытягиваю кроху вперед перед собой, утыкаясь подбородком ей в волосы, — и чем кормить этих троглодитов? Младенцев в холодильнике не наблюдается.

— Дурак! — хохочет Настена, и вытягивает банку творожного сыра и ветчину, — сейчас сооружу бутерброды. А потом мы можем…

— Потрахаться, — уверенно заканчиваю я, потому что Настя наклоняется, и я вижу, как моя рубашка очерчивает соблазнительные ягодицы, — серьезно, а ты думала я смогу делать с тобой что-то другое, когда ты ходишь тут… Вот так?!

Девушка краснеет, мило прижимая пальцы к щекам. Милость — это просто ее слово, стопроцентно, только вот это не милость пятилетки, а роскошной пошленькой женщины, либидо которой идеально совпадает с моим…

— Ты что-то имеешь против своей рубашки на мне?

Она смеется, но, кажется, я уже научился распознавать ее нервозность по поводу моих реакций. А потому просто ловлю ее одной рукой, прижимая к себе, и ощупывая нереальную задницу.

— У меня с собой еще парочка. Хочу, чтобы ты перемерила все.

Она вспыхивает, а ее глаза от простых слов горят так ярко, что мысли о завтраке уходят на второй план.

— Во сколько ты встала? — спрашиваю слегка охриплым голосом, и замечаю, как Настя также тяжело дышит.

— Около семи утра.

— Сумасшедший жаворонок. И не завтрака?

— Только кофе.

— Блять…

Я усилием воли делаю шаг назад, и не могу не радоваться тому, как Настя расстроенно хмуриться. Сам бы не отказался прямо сейчас разложить ее на этом хлипеньком столе кверху задницей, но…

— Сперва ты ешь, потом — все остальное, — твердо произношу своей голодной девочке, и кто бы, блять, знал, чего мне стоит эта твердость.

Тем более когда она сама хочет, я уверен, того же.

И стоит в полуметре в одной моей рубашке на голое тело.

Бляяять. Завтрак, завтрак, завтрак!

Настена

Я не могу от него отлипнуть.

Ни телом, до тех пор, пока он сам не отодвигает меня на расстояние вытянутой руки. Ни взглядом, когда пытаюсь есть, сидя напротив, а Максим спокойно прихлебывает чай с бутербродом.

Я просто залипла на этом мужчине, и совершенно не могу собрать мысли с кучу, чтобы перестать хотя бы выглядеть влюбленной дурочкой.

К счастью, звонок мобильного раздается как раз тогда, когда Макс начинает недоуменно на меня поглядывать, и я пользуюсь шансом сбежать из-за стола.

— Алло! — выдыхаю в трубку, пытаясь унять сердцебиение, и глотая воздух в спальне, пропитанный нашим ароматом.

— Как там трахвыходные, подруга? Еще не втюрилась по уши в своего Москвича?

Я едва ли не стону в трубку, не понимая, как Аленка всегда умудряется бить в цель.

— Все прекрасно, подробности при встрече. Как Марусик?

Я звонила подруге последний раз вчера, а сегодня еще не спрашивала, как у них дела. Стыд мне, горе-матери, которая итак сплавила ребенка…

— Нормально все, вон, мороженое ест. Точнее, мои едят, а твоя свое не открыла еще, у девчонок кусает. Ну еврейка…

Я смеюсь, радуясь, что все в порядке. Вообще сомнений в Аленке нету, но все же…

— Дай мне с ней поговорить? — прошу я, чувствуя, как тоска наполняет сердце, и хочется обнять дочь поскорее.

Аленка отодвигает трубку, и я слышу, как она зовет Машу к телефону. Закрыв глаза, я представляю, как Малшырик бежит, услышав слово «мама», и тянет тонкие ручки, чтобы поговорить…

— Мама!

— Марусь, привет. Что вы там делаете?

Я все еще с закрытыми глазами слушаю детскую сбивчивую речь, и наслаждаюсь каждым слегка коверканным словом. Горки, качели, фонтанчик, откуда можно пить, надувной батут, и камни по всей территории — Маша вываливает всю информацию сразу, не фильтруя и не медля ни секунды. Я смеюсь, когда Алена на заднем фоне кричит, что они не повезут в машине столько камней обратно — и тут же Маша начинает прощаться, говоря, что девочки ее ждут.

— Я скоро приеду! — успеваю крикнуть в трубку, и тут же Аленин голос сменяет дочку.

— Все у нас в порядке, Масянь. Не переживай, отдохни хорошенько. И постарайся все же не влю…