— Да, Ваше Величество, — я склонила голову, соглашаясь с ним.

— Вот и чудно, — усмехнулся монарх, и мы зашагали к дворцу.

— Государь, могу ли я задать вам вопрос? — он ответил ожиданием во взгляде. — Скажите, меня терзает любопытство… Это вы провожали меня после того, как я просила вашей защиты? Это ведь вас я увидела, когда обернулась?

Он неопределенно пожал плечом, и я уверилась в своих подозрениях. Теперь, когда я увидела эту калитку, значительно сокращавшую путь, то могла смело предположить: если меня и вел от дворца кто-то из стражей или слуг, то вскоре сам государь оказался за моей спиной и приглядывал до самого дома.

— Еще кое-что. Чтобы избежать ваших очередных подозрений и недоверия, — заговорил монарх, — скажу сразу, что вы будете жить рядом со мной. В моем крыле, так и вам, и мне будет спокойней.

Я тут же насторожилась, после представила покои фаворитки и вовсе ощутила прилив гнева. Вот уж где я жить не собираюсь, так это в комнатах Серпины Хальт и прочих его любовниц…

— Я так и знал, — усмехнулся Его Величество. — Вы негодуете, ожидая подвоха, верно?

— Вы… вы поселите меня в покоях фаворитки? — нервно спросила я.

— А вы думаете, что это единственные покои на всё крыло?

— Простите, — смутилась я.

— Я селю вас неподалеку от себя лишь из желания защитить. Вы же понимаете, сколько сейчас ваших недоброжелателей всколыхнутся от мысли, что вы не утеряли моей милости? Не желаю повторения летних событий. Вы под моей защитой, но чем вы ближе ко мне, тем она надежней. Ни принцесса, ни моя тетка не сумеют дотянуться до вас, пока я рядом. Думаю, вы понимаете, что я не могу приглядывать за вами каждую минуту? Я бы и рад уделить вам больше времени, но есть и мои собственные обязательства перед королевством, а потому я определил вам комнаты там, где есть гвардейцы, магистр Элькос и я сам. Вопросы остались?

— Но я ведь смогу выходить в парк, передвигаться по дворцу и общаться с людьми, которые мне приятны?

— Разумеется, — кивнул государь. — Но у вас будет сопровождение. Возмущение, возражение и дерзость можете оставить при себе, я пропущу всё это мимо ушей. Я был услышан?

— Отчетливо, — заверила я. — Но прислуживать мне будет Тальма.

— Ваша прислуга — ваше дело, Шанриз, — ответил король.

С того дня мы стали соседями. Впрочем, государя я видела не часто. Он был занят государственными заботами, я своими обязанностями, а они не подразумевали входить в королевский кабинет. Этим занимался барон Хендис, а я собирала бумаги и донесения, поступавшие не в канцелярию, а прямиком к королю через его секретаря. Еще разбирала переписку, даже личную. Не читала, разумеется, но раскладывала на стопки по степени значимости. А еще писала ответы на пожелания здоровья Его Величеству, на прошения и ходатайства. Порой мне казалось, что Хендис отдал мне всю свою работу, однако роптать я не собиралась. Хотя иногда к вечеру чувствовала себя в изнеможении, и тогда магистр Элькос со своими эликсирами превращался в посланца Богов.

Да что там. Первые две недели я держалась только на своем упрямстве. Мне хотелось плакать от ощущения беспомощности и злости, когда королевский секретарь отчитывал меня, не слишком следя за выражениями, если я забывала внести в книгу учета какие-то документы, или же не успевала доставить ему бумаги, которые ожидал государь. Я была в отчаянии, впервые подумав, что я совершенно бесполезное никчемное существо, которое не способно выполнить простую работу. Хендис ни разу не похвалил меня, даже когда было за что, зато выговаривал по нескольку раз за день.

Жаловаться на трудности или на своего начальника мне не приходило в голову. Во-первых, не позволяла гордость, а во-вторых, я была уверена, что поведение секретаря обусловлено королевским приказом. Его Величество ведь предупредил, что снисходительности не будет. Иначе объяснить столь разительные перемены в милом и учтивом бароне Хендисе я не могла. Уж больно отличался тот, с кем я играла в спил, от желчного чудовища, теперь связанного со мной общим делом.

А потому, проплакав как-то весь вечер от жалости к себе, я приняла решение, что никто не сломит меня и не докажет, что мир мужчин не подходит для женщины. Могут они, смогу и я. И утром встала в боевом настроении. И сколько бы Хендис не ворчал и не язвил, я оставалась равнодушна к его нападкам. Делала, что должно, и как должно, а на секретаря внимания не обращала. А спустя еще два дня я вызвала его милость на откровенность.

Причиной тому стал случай, поколебавший мою уверенность в том, что барон действует так по наущению государя. Дело было так. Хендис вошел в мой кабинет, привычно подцепил двумя пальцами бумагу, лежавшую на краю стола в ожидании, когда я доберусь до нее, прочел и сердито вопросил:

— И что, позвольте узнать, это означает? Через час я должен доставить государю бумаги, а они опять не готовы. Не понимаю, зачем вы пришли сюда, если совершенно не способны делать то, что от вас требуется. Зачем вы влезли в то, чего уразуметь не в силах? Ваш разум превозносят, а я не вижу причин для этих восхвалений. Должно быть, за смазливое личико вам готовы простить любить глупость. Глупость и еще раз глупость, — с нажимом и издевкой повторил он: — А раз вы не можете запомнить и выполнить мои требования, то вы и вправду глупы.

И пока он всё это говорил, дверь приоткрылась. Я, занятая работой, не обратила внимания на нежданного визитера, а барону Хендису и вовсе было не до того, чтобы проверять, кто стоит за его плечом. Он был так поглощен очередной выволочкой, так вдохновенно оскорблял меня, что вопрос:

— Что здесь происходит? — заставил вздрогнуть нас обоих.

Я подняла взгляд, и тут же порывисто встала из-за стола, чтобы присесть в реверансе. За спиной секретаря стоял сам король. Его милость стремительно обернулся, поклонился, и государь прогрохотал:

— Я спрашиваю, что здесь происходит?!

— Ваше Величество… — начал было секретарь, но монарх, сверкая гневным взором, отмахнулся — ответ был ему не нужен.

— Немедленно за мной, ваша милость, — отчеканил он.

— Да, государь, — ровно ответил барон, но я заметила, как по лицу его разлилась бледность.

Проводив их задумчивым взглядом, я вздохнула и собралась вернуться к работе, но поняла, что Хендис забрал с собой документ, который был мне сейчас нужен. Покривившись от мысли, что придется идти за бумагой, я направилась следом за государем и его секретарем, но из кабинета так и не вышла, потому что, едва приоткрыв дверь, я услышала:

— Когда вы спрашивали, можете ли указывать баронессе на ошибки, кажется, вы забыли уточнить, что собираетесь не обучать ее, а унижать достоинство и оскорблять. Немыслимо! В каком лесу вас учили манерам? Или же ваш разум начал подводить вас? Быть может, вы утомились, поглупели, и пора отправить вас на покой?

— Государь…

— Молчать! — рявкнул король, и я опять прикрыла дверь, чтобы не быть пойманной на недостойном деле — на подслушивании.

А спустя несколько минут Хендис вернулся в мой кабинет. На лице его застыло каменное выражение. Он положил на стол документ, который случайно забрал с собой и буркнул:

— Через полчаса жду у себя документы. — После направился к двери, но не дошел и, обернувшись, выдавил: — Прошу меня простить.

Всё это заставило задуматься о причинах поведения барона в отношении меня. Даже считая, что мне не место на должности помощника секретаря, его милость мог быть холоден, но не груб. Значит, было что-то личное. Ну, не заплатили же ему за то, чтобы выжить меня из дворца! Хотя, признаться, мелькнула и эта мысль. Но Хендис был далек от дворцовых интриг. Он был сам по себе. Предан королю и только королю, и потому вряд ли на его отношение ко мне могла повлиять герцогиня, принцесса или кто-то еще. Значит, личное. И я решилась на откровенный разговор.

Он состоялся через два дня, когда его милость уже готовился покинуть свой кабинет. Мое появление он встретил неприветливым, даже враждебным взглядом, но колкостей говорить не стал. После выволочки, устроенной ему королем, Хендис цедил слова сквозь зубы, но не грубил.