О да! Я теперь читала газеты! Пусть я и раньше грешила этим втайне от батюшки, но теперь делала это открыто. Еще одна милость нашего сюзерена. Он ввел мне в обязанность читать не только корреспонденцию, но и прессу! А после идти к нему с докладом о событиях, которые мне показались значимыми. На это было выделено три дня в неделю, когда барон Хендис занимался тем, что должна была делать я, мне же полагалось насыщаться новостями, чтобы после выбрать важные и доложить о них монарху.

— О семейных торжествах и печалях мне докладывать не надо, — сразу известил меня государь, жирно перечеркнув колонки, которые считал лишними.

Он вымарал всё, что было ему неинтересно, оставив всего несколько статей, касавшихся политической и экономической жизни Камерата и наших соседей. А такие вещи, как высказывания критиков о культурной жизни столицы монарха волновали мало. Их я читала для себя, но на доклад выбирала только то, что ему было нужно.

Элькос не удержался от добродушной шпильки, когда увидел, как мне в кабинет несут небольшую стопку газет, Хендис просто махнул рукой. Он вообще уже перестал удивляться чему-либо и принимал причуды своего господина спокойно. «Лишь бы работать не мешал». Кстати, за вот эту-то новую обязанность Его Величество и был награжден поцелуем в щеку.

— А если бы подарил вам ожерелье? — полюбопытствовал государь.

— Мне было бы приятно ваше внимание, — ответила я.

— Но поцеловали бы?

— Если бы ожерелье было обернуто в свежий номер «Глашатая», то непременно, — с иронией ответила я.

— Пожалуй, я теперь всё буду оборачивать в газеты, — усмехнулся король, на том тогда разговор о поцелуях и закончили.

Однако я вновь увела вас из театра, а между тем приблизился антракт. Наверное, за кулисами опять замерли, ожидая, что будет дальше, но король уходить не собирался, лишь подал мне руку и вывел из ложи с намерением размяться.

— И как вам спектакль, государь? — спросила я с любопытством.

— На удивление, нравится, — отозвался он. — Без пафоса и страданий. Весьма легкий сюжет, как раз для отдыха. К тому же во всей этой истории мне почудился знакомый дух, если можно так выразиться. Я смотрю на сцену, а чувствую вас.

— Меня? — искренне удивилась я. — Не понимаю.

— Да что же тут непонятного? — отозвался Дренг, шествовавший со своей дамой за нами: — Озорство постановки свойственно вам в полной мере, ваша милость, конечно, когда вы не превращаетесь в хищницу, выгрызающую мужские души.

Король обернулся к нему, признаться, и я ощутила оторопь и недоумение, и его сиятельство возмутился:

— Что вы смотрите на меня, будто два голодных волка на бедного зайца? Я говорю обо всех этих ваших дискуссиях. До печенок ведь доберетесь, но заставите говорите на нужную вам тему.

— Это верно, — расслабившись, согласился монарх.

— Но не всё же шпиговать друг друга плоскими остротами, — отмахнулась я. — Или же обсуждать ваши охоты. Зимой и вовсе можно дать бедным животным отдохнуть от вашей кровожадности. Я же говорю о важном и необходимом. И раз уж я только познаю незнакомый мне мир, то мне необходимо знать живое мнение, а не только то, что прописано сухим языком сводов.

— Поверьте, ваша милость, в эту зиму мы дали зверью отдохнуть, — заверил меня Дренг. — Всего и выехали несколько раз, и дольше двух-трех дней такие выезды не длились. Вот если бы вы были с нами…

— Увольте, — я мотнула головой. — Не желаю быть причастной к гибели несчастных животных, которым и без вас зимой приходится тяжко. А видеть их окровавленные тела для меня и вовсе невыносимо.

— На то вы и Сиэль, дорогая, — улыбнулся государь, накрыв мою руку своей ладонью. — Однако участвовать в охоте вам не обязательно, как и смотреть на туши. Этим мы займемся без вас, вам же останется прогулка по зимнему лесу, чтение у камина или же беседа с дамами, которые сопровождают мужей, но не участвуют в охоте непосредственно.

— Я бы с радостью выехала на охоту! — с нескрываемым восторгом произнесла графиня Инкель и добавила, потупившись: — Если бы мне было позволено.

— Мы поговорим об этом позже, ваше сиятельство, — пообещал ей Олив, а государь поглядел на меня:

— Так что же, Шанриз? К примеру, я, желая вам угодить, поддерживаю ваши увлечения, даже если они кажутся мне вздорными… — я нахмурилась, и монарх поправился: — Чудачеством… капризом… Боги, ваша милость, вы же понимаете, что я хочу сказать!

— Разумеется, Ваше Величество, — я склонила голову. — И вы правы. И пусть охоту я не выношу, но ведь и вы не любите спил…

— Только спил? — изломил бровь государь.

— А что же еще? Вряд ли тягу к образованию можно назвать вздорной или чудачеством? Боги называют жажду познания благом. Разве я ошибаюсь? Но тогда к чему нам университеты, училища, да и просто учителя?

— Нет, ваша милость, вы совершенно правы, — усмехнувшись, ответил король. — Образование — благо, спил — чушь и вздор. Значит, меняем спил на охоту.

— Выходит так, — не стала я спорить. — И пока вы будете гоняться за животными, я, наконец, спокойно почитаю и сделаю пометки для будущих обсуждений.

— Которыми мы будем заниматься во дворце.

— Как угодно Вашему Величеству, — снова согласилась я.

— Восхитительно! — воскликнул король, и я весело рассмеялась.

— Однако время антракта подходит к концу, — заметил Гард, молча слушавший нас. Он не участвовал в вечерних диспутах, да и просто мы не имели счастья разговаривать всё это время, а потому сказать барону оказалось нечего.

Амберли и Элдер, желая чувствовать себя свободней, испросили дозволения покинуть наше общество до начала второго акта. Они были где-то неподалеку, предоставленные самим себе, и, признаться, я им завидовала. Мне бы тоже хотелось получить глоток свободы от бесконечно надзирающего королевского ока. Хотя бы чтобы просто поговорить с добрым другом на тему, которую затрагивать при Его Величестве не хотелось, а сделать это было нужно. Я была бы не против узнать, чем живет герцогиня Аританская, какие пакости замышляет. Уж больно затянулось затишье, не нарушаемое теперь даже сплетнями. В то, что ее светлость позабыла о моей грубости, верилось слабо. Она была урожденной Стренхетт, а королевский род прощать не умел. Однако монарх не отпускал меня ни на шаг, а обсуждать при нем его тетку было бы неосмотрительно. А в своих письмах мы с Фьером старались не затрагивать щекотливых тем, опасаясь, что переписка может попасть не в те руки.

— Да, пожалуй, надо возвращаться, — согласился Его Величество.

Мы уже почти дошли до двери королевской ложи, рядом с которой застыли два гвардейца, не позволявшие кому бы то ни было войти в отсутствие государя. Не пустили они и баронессу Мадести с ее женихом. Амбер и Элдер Гендрик терпеливо ждали нашего возвращения. Заметив, что они посмотрели в нашу сторону, я подняла руку и махнула сестрице. Она махнула в ответ и направилась навстречу.

— Ваше Величество, дозвольте мне переговорить с моей родственницей, — обратилась к королю баронесса Мадести, разумеется, после полагающегося реверанса.

— Скоро начало второго акта, — немного сухо напомнил мне монарх, но отпустил, и я даже сделала глубокий вдох, мысленно благодаря сестрицу за недолгий глоток свободы, потому что монарх прошествовал в ложу.

Амбер обернулась к своему жениху, тот как-то укоризненно покачал головой, но сестрица только нахмурилась. Она сжала мою руку и заглянула в глаза:

— Шанни, ты очень добрая, — начала ее милость, и я с иронией приподняла брови. — Там женщина, она в ужасном положении, просто кошмар, дорогая. Увидев нас вместе, эта милая дама решилась подойти ко мне… к нам с его сиятельством. Она очень просила замолвить за нее слово и представить ее тебе. Бедняжка так расстроена, так дрожит, что я не смогла устоять и обещала ей свести вас. Прошу тебя, сестрица, выслушай ее. Мне эта дама мало что рассказала, но и из этого понятно, что она краю гибели. Умоляю, дорогая, выслушай ее. Всего несколько минут, и мы вернемся к государю.