Рассердившись на себя, а также на него за то, что он заставил ее заниматься этим, она намочила губку в воде и намылила так, что ею можно было бы помыть, наверное, десяток спин. Затем Джорджина изо всех сил принялась тереть широкую спину капитана.

Джеймс Мэлори не проронил ни слова, но Джорджина вдруг почувствовала угрызения совести, увидев на спине красные полосы.

Она стала тереть нежнее, отметив при этом, что на убыль пошел и ее гнев. В ней снова проснулось любопытство. Она с интересом разглядывала гусиную кожу, которая появлялась, когда она касалась наиболее чувствительного места. Губка была совсем плохой, и порой возникало ощущение, что между ее рукой и гладкой кожей ничего нет. Движения ее стали медленными. Она вновь терла уже вымытые места.

И вдруг Джорджина ощутила, как пища, которую она проглотила на камбузе, ожидая, когда согреется вода для ванны„стала подниматься к горлу. Похоже, ее опять вырвет в присутствии капитана. «Ну что я могу поделать, если меня тошнит в вашем присутствии, капитан?»

— Я закончил, сэр. — Она протянула ему губку. Однако Мэлори не взял ее.

— Не совсем, парень. Надо помыть и пониже. Джорджина посмотрела на воду, в которой колыхалась мыльная пена. Она не могла вспомнить, мыла ли она нижнюю часть спины или нет. Она стала быстро тереть, довольная тем, что хлопья пены скрывали тело. Ей пришлось наклониться, приблизиться к нему, и она ощутила запах его волос и чистого тела. Джеймс негромко застонал.

Джорджина резко отпрянула назад, ударившись спиной о стену. Джеймс повернул голову и взглянул на нее. Ее поразил странный блеск в его глазах.

— Простите, — проговорила она. — Честное слово, я не хотел сделать вам больно.

— Успокойся, Джорджи. — Он снова отвернулся, положил голову на поднятые колени. — Это так… мелочь. Ты можешь теперь идти, дальше я справлюсь сам.

Джорджина закусила губу. Голос капитана звучал так, словно он испытал боль. Ей бы сейчас радоваться, но почему-то никакой радости она не испытывала. Почему-то ей вдруг захотелось его утешить, смягчить его боль. Уж не сошла ли она с ума? Джорджина быстро вышла из каюты.

Джеймс допил второй бокал бренди, когда Джорджина вернулась в каюту. Он успел взять себя в руки, хотя то и дело возвращался в мыслях к тому, насколько легко невинные прикосновения девушки возбудили его. Все его тщательно продуманные планы рухнули и разбились вдребезги. Он планировал, что она ополоснет его, подаст ему полотенце, поможет надеть халат. Он рассчитывал насладиться румянцем смущения на ее щеках. А вместо этого у него самого запылали щеки при мысли, что ему надо подняться из ванны. Никогда в жизни его не смущала естественная реакция его тела. Не смутила бы и сейчас. Но Джорджина могла подумать, что подобную реакцию у него вызывают мальчики.

Проклятие, игра представлялась совсем простой, и вдруг… такой поворот. Преимущество было на его стороне, в то время как она находилась в весьма уязвимой позиции. Джеймс намеревался покорить ее своей мужской красотой, пробудить в ней чувственность и желание до такой степени, чтобы она сорвала с себя кепку и стала умолять его взять ее прямо на месте. Прелестная фантазия, в которой он должен был играть роль невинного, ничего не подозревающего мужчины, атакованного похотливым юнгой. Он станет сопротивляться. Однако она будет так отчаянно просить его о милости, что он в конце концов галантно уступит ей.

Но как такого добиться, если его плоть вздымалась всякий раз, едва Джорджи оказывалась рядом? И если она это заметит, обманщица решит, что он питает слабость к мальчикам, а это ничего, кроме отвращения, вызвать в ней не может.

Джеймс молча следил за Джорджиной, глазами. С холщовой сумкой под мышкой и с подвесной койкой на плече она направилась в отведенный ей угол. Сумка была довольно вместительной, в ней наверняка нашлось место для пары женских платьев, и это может пролить свет на окружающую девушку тайну.

Сегодня вечером добавилась еще одна загадочная деталь. Конни заметил, что Джорджи очень естественно, совсем на матросский лад, произносит слово «полубак». Так могут произносить это слово люди, хорошо знакомые с судами. А ведь она заявила, что незнакома с морскими порядками.

Своего брата она называла Мак. Однако Джеймс все больше склонялся к мысли, что этот шотландец вообще ей не родственник. Друзья и знакомые могут Макдонелла называть Мак, но в семье зовут по имени или дают не связанное с фамилией прозвище, ибо каждый член семьи может претендовать на то, чтобы его называли Маком. В то же время у нее есть брат или даже двое братьев. Она упоминала об этом как бы между прочим, не задумываясь. Так кем доводится ей шотландец? Кто он, друг, любовник… муж? Только бы не любовник. Уж лучше муж. Любовник — это очень серьезно. Ведь Джеймс сам стремился занять это место.

Джорджина чувствовала на себе его пристальный взгляд, когда подвешивала койку к стене. Когда она вошла в каюту, он сидел за столом, но поскольку он ничего ей не сказал, молчала и она и старалась не смотреть на него. Но этот его взгляд…

На капитане был изумрудного цвета халат. Джорджина никогда раньше не подозревала, как хорошо может смотреться этот цвет, если человеку он идет. Халат оттенял зеленые глаза, оживлял белокурые локоны, смягчал бронзовый оттенок кожи, а широкий и низкий вырез оставлял открытой грудь, покрытую густыми золотистыми волосами.

Джорджина пальцами оттянула рубашку под самой шеей. В этой чертовой каюте было страшно жарко. Одежда сделалась тяжелой, бинты больно впивались в тело. Но она могла снять на ночь лишь ботинки. Сев на пол, Джорджина стянула их и аккуратно поставила у стены. При этом она спиной чувствовала, что Джеймс Мэлори за ней наблюдает.

Конечно, этого следовало ожидать, и причина была ей ясна. Джорджина посмотрела вверх на подвесную койку и самодовольно улыбнулась. Капитан, видимо, ждет, когда она станет забираться на койку, сорвется и шлепнется на пол. Вероятно, он даже заготовил комментарий по поводу ее неопытности и неуклюжести. Однако ему придется приберечь его для другого случая. Она имела дело с подвесными койками чуть ли не с рождения, играла в них в детстве, спала, когда подросла, и нередко проводила в них целые дни. Для нее свалиться с подвесной койки было столь же маловероятно, как и упасть с обычной кровати. Так что капитану она такого удовольствия не доставит.

Она забралась на койку с ловкостью старого морского волка и бросила быстрый взгляд на капитана, надеясь увидеть удивление в его глазах. Он действительно смотрел на нее, но, к огорчению Джорджины, выражение его лица не выражало никаких эмоций.

— Ты ведь не собираешься спать в одежде, юнга?

— Собираюсь, капитан.

Должно быть, она сейчас одержала маленькую победу. Капитан нахмурился.

— Надеюсь, ты не воспринял мои слова так, будто всю ночь тебе придется только и делать, что вскакивать со своей койки.

— Нет, не воспринял. — Хотя именно так она и поняла. Но что стоит добавить еще одну маленькую ложь, когда все, что он знает о ней, построено на лжи? — Я всегда сплю в одежде. Я не помню, когда и с чего это началось, но теперь уже вошло в привычку. — И упреждая его возможную попытку предложить ей отказаться от этой привычки, добавила: — Я вряд ли засну, если не буду одет по всей форме.

— Делай как знаешь. Я сплю сообразно своим привычкам, хотя, должен сказать, они кардинально отличаются от твоих.

Что могут означать его слова? Впрочем, Джорджина тут же поняла, что он имел в виду. Джеймс Мэлори встал, обошел стол и направился к кровати, на ходу снимая халат.

«О Господи, неужели все это происходит со мной? Неужели он шагает, демонстрируя мужскую наготу?»

Да, это было так, и это оскорбляло ее женскую стыдливость. Однако она не зажмурила глаза, во всяком случае, сделала это не сразу. В конце концов подобное она видела не каждый день, если видела вообще, и к тому же это был превосходный образец мужской красоты. Было бы несправедливо это отрицать, как бы ни хотелось ей отыскать в его теле изъяны.