— Что-о? — Мура чуть не свалилась со стула. — Да вы… в чем вы меня обвиняете?

Голос лейтенанта оставался подозрительно ласковым:

— А я не суд, чтобы обвинять. Я вас всего лишь подозреваю, а если вы хотите развеять мои подозрения, то расскажите, что вы высматривали там, где вас задержали?

Такого хамства Мура перенести не могла и окончательно пошла вразнос.

— Ах, меня задержали? Очень мило! — Она нервно забарабанила пальцами по столу. — А все-таки я не совсем понимаю, почему? Эта дурацкая скамейка, что, стратегический объект? Где это видано, чтобы в наручники заковывали за то, что кто-то присел отдохнуть на скамейке?

Милиционер обиделся:

— В какие наручники? Вы преувеличиваете, вас всего лишь препроводили…

Но Мура уже не могла остановиться:

— Между прочим, меня препроводили, даже не интересуясь моим желанием! А теперь так: оправдываться я не буду. Это вы должны доказать, что я обчистила ваших бдительных пенсионеров.

Лейтенант тоже не на шутку разозлился:

— А вот и докажем! Пригласим свидетелей на опознание и…

Мура представила себе старух свидетельниц вроде тех, что сгоняли ее со скамейки, и невольно поежилась. Дело принимало нешуточный оборот. Да эти слепые и глухие бабуси запросто могут ее перепутать с настоящей мошенницей, особенно если, как выразился милиционер, их приметы совпадают. Тут она вспомнила Кирку и Лоскутова, таких похожих, что даже Викуля ошиблась, и ей стало совсем нехорошо.

Усиленный мыслительный процесс писательницы прервал осторожный скрип двери. Мура обернулась и увидела женщину средних лет, не сводящую с нее внимательных глаз. Мурино сердце екнуло. Все, началось, уже опознают, подумала она.

А женщина рывком открыла дверь и провозгласила:

— Это она, точно она! Провалиться мне на этом самом месте!

Мура с упоением раздавала автографы. Но случилось это далеко не сразу. А уже после того, как все счастливо разъяснилось, и разъяснилось в ее пользу. Заглянувшая в кабинет женщина оказалась сотрудницей озерского УВД и опознала в Муре вовсе не мошенницу, обирающую доверчивых старушек, а кумира женских сердец — Алену Вереск. Лейтенант, правда, был совершенно к этому не готов и какое-то время упорно продолжал ее подозревать. Зато когда откуда-то явилась Мурина книжка с фотографией на обложке (между прочим, более удачной, нежели в паспорте), он вдруг побледнел и затрепетал. Причина такой резкой метаморфозы определилась довольно скоро: жена бедняги, по его же словам, была ярой поклонницей Муриного таланта, а посему он сильно рисковал. Чем? Навлечь на себя кары небесные своим неуважительным отношением к самой Алене Вереск! Тогда Мура решила быть великодушной и снисходительно его простила.

И вот она трудилась над автографами, чуть ли не высунув язык, ибо на радостную весть об именитой гостье сбежалась практически вся женская часть местного УВД. Ей даже пришлось устроить что-то вроде маленькой читательской конференции, отвечая на разнообразные вопросы. Кстати, самым распространенным из них был: «А с кого вы списываете своих героинь?» Мура отвечала витиевато и уклончиво, чтобы не разочаровать поклонниц. Не могла же она им откровенно признаться в том, что и героинь, и героев она «списывала» с себя. В конце концов даже главный ее обидчик притащил последний ее роман и, зардевшись, попросил:

— Подпишите, пожалуйста… Это для моей жены. Мура осведомилась, как зовут жену лейтенанта, и сделала стандартную надпись на титульном листе. Пусть помнит о ее великодушии!

Когда первое потрясение улеглось, женщина, признавшая в Муре Алену Вереск, живо заинтересовалась, каким, собственно, ветром ее занесло в их края, да еще и в столь специфическое место.

— На огонек заглянула, — загадочно ответствовала Мура, косясь на лейтенанта.

Тот не стал запираться, выложил, как все было:

— Да ошибочка вышла, к сожалению. Ту стерву, что бабуль грабила, прикидываясь работницей из райсобеса, мы так и не нашли… А тут… В общем, Мария Георгиевна там на лавочке сидела, а старушки пожаловались Потапову — ну, знаете Леньку Потапова, он как раз в том доме живет. Так и получилось. А вы-то что же сразу не сказали, кто вы такая, нельзя же быть такой скромной…

Честно говоря, сказать, что Мура скромница, было бы сильным преувеличением, но свое знатное творческое имя она особенно не афишировала. Потому что, во-первых, всегда справедливо полагала, что слава найдет и на печке, а во-вторых, псевдоним этот с недавних пор ей уже не принадлежал, и теперь еще предстояло подумать о том, как сделать новый не менее громким.

— Ну вы уж его простите, — вступилась за проштрафившегося лейтенанта дама, узнавшая Муру первой, — работа у нас такая, нервная.

— Да ладно вам, Ксения Павловна, — махнул рукой лейтенант, — я же говорю, что виноват. А все Потапов, ну, попадется он мне…

Ксения Павловна, похожая на добродушную школьную учительницу, всплеснула руками и с удвоенной энергией принялась горячо убеждать Муру:

— Ну, не держите на нас зла, пожалуйста. Конечно, это обидно, когда тебя подозревают, но сделайте скидку на специфику нашей профессии.

Мура все еще немного ершилась:

— Ладно, ладно, я уже все поняла насчет этой специфики, которая заключается в том, чтобы подозревать всех подряд. Как говорится, на всякий случай.

Мура высказала наболевшее, ибо имела зуб не только на местных пинкертонов, но и на московских в лице следователя Рогова.

Ксения Павловна, видимо, чрезвычайно расстроенная этим обстоятельством, продолжала рьяно отстаивать честь мундира:

— Вот послушайте меня. Я в органах уже двадцать пять лет работаю и всякого насмотрелась. Через мои руки столько преступников прошло, в буквальном смысле от мала до велика — я ведь долго работала в детской комнате милиции, — и другой раз не только фактам, собственным глазам не веришь! Думаешь, неужели этот человек способен на такое, нет, не может быть! Он уже сам во всем признался, а ты все сомневаешься. Внешность бывает так обманчива… Один случай я вообще на всю жизнь запомнила. Это было… уже шестнадцать лет назад… Точно, шестнадцать. В общем, в том году мы всю область обогнали по квартирным кражам. Почерк был один и тот же: преступники забирались в квартиры на первом этаже через форточки, брали что понравилось… Естественно, мы сразу смекнули: это дело рук подростков. Я перешерстила весь свой контингент, ну, из неблагополучных семей, тех, у которых были приводы — слава богу, таких тогда было не так уж много, теперь-то больше, — без толку. Ох, и пришлось мне тогда попотеть, доложу я вам, вся в мыле была. Немудрено: проценты плохие, сверху давят, премии лишают и прочее…

Женщина перевела дух, многозначительно посмотрев на Муру, и продолжила живописать свое боевое прошлое:

— Нашла я их. Не буду рассказывать как, это долгая история, но преступницами оказались девочки из хороших семей, отличницы, участницы художественной самодеятельности и так далее. Таких принято называть гордостью школы. Я сама была в ужасе, когда все сошлось, но факты — вещь упрямая. Девчонки, конечно, признались, украденные вещи тоже нашли, они их прятали на садовом участке. Попросту закопали под яблоней. Представьте себе, эти отличницы приходили домой, прилежно делали уроки, после чего отправлялись на свой промысел. Самим им было по четырнадцать, а на помощь они время от времени привлекали и вовсе соплячек — по семь-восемь лет, в основном не очень присмотренных. У одних родители беспробудно пили, другие жили с бабушками… Короче, малолетки влезали в форточки, открывали им двери, а дальше — дело техники.

Мура не выносила пространных историй в чужом исполнении, поскольку в качестве рассказчика, точнее, рассказчицы воспринимала исключительно самое себя.

— И что было потом? — поторопила она разговорчивую ветеранку.

— Да что, — вздохнула та, — подружек отправили в колонию для несовершеннолетних преступников. Малолеток, конечно, только опросили, да еще внушение сделали родне, чтобы лучше присматривали… А я это к чему вам рассказала? — спохватилась Ксения Павловна.