— Боюсь, теперь мы будем видеть все больше и больше вот такого, — сказал Морган королю в одно солнечное июньское утро, когда прошел уже ровно месяц после их выхода из Ремута.

Они скакали по тропинке среди поля, сожженного противником ради того, чтобы Халдейн не мог попользоваться урожаем, а впереди вставали обгоревшие развалины большой деревни. Поле по обе стороны тропы еще дымилось, и дым тянулся от обуглившихся стен и крыш домов.

— Да, пожалуй, дальше будет хуже, — согласился Келсон.

Такие картины они видели всю прошедшую неделю, и опустошения, производимые противником на его собственной земле, уже не ограничивались сожжением полей и складов, как поначалу, — теперь страдали уже простые жители Меары, лишаясь своих домов. Каждый день отряд Келсона видел уничтоженные деревни и городки, видел несчастных беженцев — простых крестьян и горожан, потерявших все из-за войны; им предстояло заново начинать жизнь после ухода солдат, и их вовсе не интересовало, кто именно будет сидеть на королевском троне, если им и их детям придется из-за этого жить под открытым небом и голодать.

Келсон чувствовал на себе взгляды выживших горожан, когда он, Морган и небольшой эскорт въехали в очередной город; Джэтем скакал впереди с ярким знаменем Халдейна. Отряд копьеносцев промчался в авангарде, чтобы расчистить путь и разогнать тех, кто вздумает оказать сопротивление, и горожане начали понемногу выглядывать из-за дверей и из окон. Какой-то старик плюнул при виде отряда, а женщина с глубоко запавшими глазами, державшая у груди младенца, немигающим взглядом уставилась на Келсона из-за перекосившейся двери маленького обгоревшего коттеджа.

Ощутив укол боли в сердце, Келсон опустил глаза, стыдясь своего воинского звания, желая, чтобы исчезла необходимость в войнах, и всегда царил мир.

— Это, пожалуй, наихудшая сторона войны, — пробормотал он, обращаясь к Моргану, когда они направляли своих огромных коней вдоль вымощенной булыжником улицы. — Почему из-за безрассудства господ всегда страдают простые люди?

— Таков мрачный, но неизбежный результат войны, милорд, — ответил Морган. — Если бы мы впали в такое же отчаяние, в какое начинают впадать меарцы, мы бы…

Внезапно он замолчал и привстал на стременах, вглядываясь вперед.

— В чем дело? — спросил Келсон, глядя в ту же сторону.

В конце улицы два десятка верховых копьеносцев остановились у лестницы, ведущей ко входу скромной, но величественной церкви; от здания влево отходила крытая аркада, окружавшая двор. Стены в нескольких местах были проломлены, кованые решетчатые ворота сорваны с петель, а над монастырем позади церкви лениво курился дым.

— Мне это не нравится, — пробормотал Морган, когда увидел нескольких явно возбужденных копьеносцев, вышедших из боковой двери церкви.

Они с Келсоном мгновенно бросили коней вперед и помчались, обогнув с двух сторон эскорт Джэтема со знаменем. Солдаты у церкви к моменту их приближения уже отчасти взяли себя в руки, но тем не менее лица копьеносцев были мрачными и напряженными. Один из самых молодых воинов присел на корточки и опустил голову к коленям, близкий к обмороку, а офицер отряда молча смотрел на остановившегося рядом Моргана, и на его бледном лице была написана ярость. Морган спешился, следя за приближавшимся к нему позеленевшим Коналом, за которым, спотыкаясь, брели Роджер и молодой граф Дженас, выглядевший так, словно он готов убить всякого, кто рискнет перейти ему дорогу.

— Что случилось? — резко спросил Морган, отворачиваясь от своего коня и снимая шлем.

Капитан копьеносцев покачал головой, передавая поводья коня Моргана одному из солдат, а сам беря повод коня Келсона, как только король также спешился.

— Нечто такое, чем этот подлец Трурилл очень бы гордился, я полагаю, ваша светлость. Это монастырь… или был монастырь. Что еще можно сказать?

— Откуда тебе знать, что это Трурилл? — спросил Келсон, также снимая шлем и шапку. По его тону и по тому, как небрежно король взял шлем подмышку, Морган догадался, что суть происшедшего, понятная более испытанным в боях воинам, еще не дошла полностью до семнадцатилетнего короля. Что Келсон еще не до конца осознал, что происходит с Роджером, — хотя вид молодого графа мог бы дать королю полный ответ на все его вопросы.

— О, это Трурилл, точно, сир, — сказал граф Роджер, и Морган ощутил всю ненависть, вложенную графом в звук этого имени. — Сестры не разбираются в гербах, но один из монахов описал… Конал, черт тебя побери, если хочешь блевать, сделай это где-нибудь в другом месте! — рявкнул он, неожиданно хватая принца за руку повыше локтя и как следует встряхивая его. — Такое случается!

— Какое… случается? — резко спросил Келсон, не желая верить в то, что лишь теперь начал понимать. — Ты хочешь сказать…

— Келсон, они… они изнасиловали сестер! — выдохнул Конал, слишком потрясенный, чтобы обратить внимание на ту вольность, с какой Роджер обошелся с его царственной персоной. — Они… они даже убили нескольких! И они о… осквернили церковь! Они…

— Они имели монахинь в боковых приделах… и мочились на алтарь, сир! — грубо рявкнул Роджер, пылая яростью. — Извините, я не слишком красиво выразился, но в этом деле слишком мало красоты! Как и в людях, которые это сделали. Если вы никогда прежде не видывали такого — ну, может быть, теперь самое время вам узнать, что за скотина этот Брайс Трурилл!

После вспышки Роджера Морган не сомневался в том, что они увидят внутри. Держа в узде собственный гнев, он отдал графу свой шлем с герцогской короной и предложил бледному до синевы Келсону сделать то же самое, — и когда их руки соприкоснулись на мгновение, передал королю те яркие картины, которые успел увидеть в умах потрясенных солдат.

Они с королем быстро прошли между Роджером и Коналом, которого теперь колотила дрожь, и взбежали по усыпанным осколками стекла и камней ступеням. Они еще не подошли к разбитой двери, когда до них уже донеслись изнутри безумные крики раненных и изнасилованных, висевшие в неподвижном воздухе вместе с вонью дыма и крови. Но даже образы, переданные королю силой Дерини, не подготовили Келсона к тому, что он увидел внутри.

Насилие всегда было одним из тех преступлений, на которые рыцари и прочие знатные люди смотрели сквозь пальцы, в отличие от оскорбления святых мест, — хотя и такое во время войны случалось куда чаще, чем обычно.

Но разгром монастыря святой Бригитты был невообразимым проступком для большинства, поскольку здесь главными жертвами стали монахини, чье положение святых женщин обычно защищало их от судьбы, предназначенной мирянкам.

— Мы умоляли их пощадить нас, милорд, — сказала Моргану одна из женщин в голубом одеянии, заливаясь слезами, когда он и Келсон остановились ненадолго, отдавая приказы о помощи раненым. — Мы дали им запасы, которых они потребовали. Мы опустошили все кладовые. Мы и не думали, что они способны сделать такое в церкви, чтобы… чтобы получить свое удовольствие.

— Проклятые, проклятые люди! — поддержала ее другая, стоявшая на коленях и следившая за оборванным и покрытым синяками старым монахом, соборовавшим сестру, неподвижно лежавшую в дверях, ведших из церкви в аркаду. — Они были как звери! Да простит их Господь за содеянное, потому что я их не прощу, и пусть мне это стоит райской жизни!

Справившись с первым потрясением, Келсон принялся за методичный осмотр церкви. Они с Морганом, никем не узнанные, ходили между выжившими. В большинстве умов алая кольчуга Келсона с золотым львом смутно связывалась с Халдейнами — возможно, его принимали за оруженосца, или за молодого рыцаря из свиты короля… только и всего. А доспехи Моргана вообще едва ли кто мог признать в такой маленькой общине, далекой от южной Меары.

— О, тут были и знатные лорды, и простые солдаты, — в ответ на вопрос сказала плачущая монахиня. — На многих были красивые доспехи, вроде ваших.

Другие припомнили клетчатые пледы и кожаные доспехи пограничников, с подозрением поглядывая на косу Келсона.