На третий день к ней заглянула соседка и тут же подняла тревогу. Ей показалось, что Мимоза умирает, что у неё уже начался страшный предсмертный бред. «Она умирает! Умирает!» — закричала испуганная женщина, выбегая на улицу.

Эти крики услышал двоюродный брат Мимозы, человек покоя и тишины. Не теряя времени он схватил сосуд с маслом, помчался прямо к больной и начал бережно, по индийскому обычаю, растирать ей руки и ноги. К несказанному изумлению всех соседей, которые к этому времени уже успели сбежаться к умирающей, чтобы проводить её в мир иной, Мимоза вдруг приподнялась и села на постели.

Тогда брат её побежал и принёс еды, чтобы накормить детей, потому что приготовленной матерью пищи уже не осталось. Мимозу же он напоил рисовой водой, которую в Индии дают всем больным. Вскоре она могла есть уже и обычную пищу, потому что к ней пришло исцеление, здоровье. «У меня уже ничего не болело, и вскоре я совсем поправилась и окрепла».

Соседи были поражены. Но её простой, доверчивой душе это показалось не столько невиданным чудом, сколько милостью и добротой Отца.

Когда она добралась до нас (до рассказа об этой радости осталось всего несколько глав), мы тоже переживали новое и необычное время чудес: как никогда раньше, люди получали исцеление в ответ на наши молитвы — причём так же явственно и прилюдно, всем на удивление.

На этих служениях исцеления мы всё время пели один гимн, припев которого звучал так:

Прикоснись к Своим детям,

Господи, Прикоснись к ним, Господи!

Мы склоняемся и молим Тебя, прикоснись к ним,

О прикоснись к ним, Господи!

А дальше эта песня поётся так:

Спаситель, исцели и душу мне, и тело,

Ведь равно драгоценны они в Твоих глазах.

Когда мы готовились к одному из таких служений, Мимоза сидела рядом и не сводила с проповедника своего внимательного, спокойного взгляда. На её лице отражалось такое полное понимание, как будто она давным-давно знала всё, о чём он говорил. А ведь она только-только начала учиться тому, что наши пятилетние малышки, по собственному выражению одной из них, «знают ещё с пелёнок». «Она даже не может прочитать наизусть двадцать второй псалом!» — с изумлением протянула ещё одна девочка, говоря о великовозрастной Мимозе. Мимоза действительно не могла этого сделать. Она целыми днями читала и перечитывала две первые строчки этого псалма, которые казались ей настолько прекрасными, что ей нисколько не хотелось торопиться и идти дальше*. И хотя в букве Писания она и вправду была самым что ни на есть грудным младенцем, было видно, что она уже многое почерпнула из его духа. Тут она неизменно понимала нас с полуслова.

В тот день проповедник попросил её рассказать на служении то, что она знает о Господе Иисусе Христе как Исцелителе. В ответ она только улыбнулась, и улыбка, наполнившая её глаза, была похожа на солнечный луч, скользящий по глади горного озера. А на следующий вечер, сидя у колодца, где детишки стирали свои сари, она поведала мне эту только что записанную историю. Она решила, что ей будет легче рассказать её перед всеми людьми, если сначала она поделится ею со мной вот так, в тихом месте, наедине.

Но главной радостью её сердца было даже не исцеление тела, которое произошло с ней тогда, в деревне, и которое она видела сейчас среди нас. Её главная радость заключалась и заключается в той удивительной истине, что Господь близко-близко подходит к Своим детям, собравшимся ради Его имени, и дарует им — как Он это делает, невозможно ни описать, ни объяснить тем, кто сам ни разу этого не ощущал — новое, небывалое чувство Своего присутствия, Своей любви и Своей силы. Однажды сынишка Мимозы (тот самый, которого вынудили втирать в лоб священный пепел Шивы) спросил её: «Правда ли это, мама? Может ли Господь исцелить мне и душу так, как исцеляет тело?» Он уже видел, как Бог исцеляет тела, и это открыло ему глаза, чтобы он увидел и исцеление души.

Именно эта радость наполняла глаза его матери таким светом, который не сравнишь даже с самыми яркими и манящими огнями мира. В нём были одновременно и лунное мерцание, и сверкание звёзд, и рассветные лучи. В тот вечер мы видели в её тёмном взгляде сияние самих Небес.

Неужели любовь и страх всегда неразлучны в материнском сердце? Мимоза не знала ни одного дня без страха за своих сыновей. Ей были хорошо известны опасности индийской улицы. Как густая придорожная пыль, от которой некуда было деваться, эти опасности окружали ребятишек со всех сторон. Она не могла забыть те неизгладимые впечатления, которые глубоко врезаются в память малыша от всего, что он видит и слышит вокруг себя.

Пусть это было уже очень давно, она прекрасно помнила тот день, когда её отец обнаружил, что его старший сын приводит в их чистый, неосквернённый дом мальчиков, чьи помышления были грязнее самой грязной помойной ямы. Узнав об этом, отец схватил недостойного юнца, крепко привязал его к * 22-й Псалом является одним из самых известных и любимых христианских псалмов. Его первые строки звучат так: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим».

столбу в верхней комнате и отстегал его плетёной верёвкой. А потом в своём отчаянии он пошёл на самое худшее наказание, на которое только способны индийские отцы. Иногда так наказывают мальчиков, желающих последовать за Христом и открыто исповедовавших свою веру в Него у себя дома. Он засыпал глаза сына жгучим перцем.

Но тщетны, тщетны все наказания без очищающей силы Духа, обитающего внутри! Без Него никакие угрозы и побои не смогут исправить лукавое сердце. Мальчик был лишён всех привычных домашних привилегий, мать и сестры почти не виделись с ним. Отец пытался в одиночку справиться со своим горем. Сын расточил его имение, но по сравнению с главным преступлением это было бы ещё полбеды. Так что когда этот отщепенец объявил о своём намерении встать на христианский Путь, отец зловеще ухмыльнулся. Что ж, пусть эти христиане забирают его себе!

Мальчик прибыл в наше бунгало в день рождения Айера Уокера. Были приняты все меры предосторожности, чтобы к нам не просочилось ни одного намёка на его прошлое. К тому же, его подлинные намерения (получить приличное образование за счёт миссионеров) раскрылись далеко не сразу. Мы приняли его как Небесный подарок на день рождения, как ещё одну возможность свидетельствовать об истине. Его ждали и приветствовали с радостью и любовью, но, в конце концов, он лишь нанёс множество кровавых ран тем сердцам, что доверились ему и трудились ради него. Над такими душами плачут ангелы; они приносят позор имени Христа. Теперь этот мальчик (теперь уже взрослый мужчина) снова вернулся в родную деревню и каждый раз, встречая Мимозу, больно ранил её хлёсткими, ядовитыми словами. Но ей было всё равно, лишь бы уберечь мальчиков от него самого и других, таких же, как он. Поэтому она внимательно следила за своими сыновьями, и что бы они ни делала, её материнская бдительность не ослабевала ни на минуту.

Мальчики постоянно были при ней, потому что она не знала ни одного человека, кому их спокойно можно было бы доверить. Они помогали ей хлопотать по дому, хотя это и было против установленных обычаев: в Индии мальчики не служат никому; это им прислуживают женщины и девочки.

Сначала это пришлось им не по нутру.

«Лучше купи нам сестрёнку, — однажды сказали они ей. — Вот у того-то и того-то (они назвали имя своего приятеля) есть младшие сестры. Так они подметают вместо него дом, чистят всю медную посуду и помогают готовить еду. Если бы у нас тоже была сестрёнка, нам и вовсе не пришлось бы работать!»

Мимоза улыбнулась. Мудрое сердце подсказывало ей, что такое вот необычное воспитание принесёт ребятишкам только пользу, и потому она сказала мальчикам, что, наверное, нет никакой нужды покупать ещё и сестрёнку: ведь они вчетвером так чудесно ей помогают!

Но долгие детские болезни истощили и без того скудные запасы, и однажды вечером Мимоза обнаружила, что ей опять нечем кормить своих ребятишек.