В тот день она медленно поднялась с подстилки и побрела в кладовку, держась рукой за стену, чтобы не упасть. Она взяла с собой новорождённого малыша и позвала туда же обоих мальчиков. Они перестали играть и побежали за ней. Затем она прикрыла дверь (не совсем плотно, чтобы ребятишки не испугались темноты), обняла их, прижала к себе и рассказала обо всём Отцу. Она призналась, что раньше никогда не делала ничего подобного. И если её просьба к брату останется без ответа, то она всё понимает — и знает, что Господь позаботится о ней как-то иначе. «И всё будет хорошо, Отец. Что бы Ты ни сделал, всё будет хорошо!»

Муж вернулся. Тридцать миль туда, тридцать миль обратно — и всё впустую, потому что денег он не принёс. «Нет, ответил ему младший брат, забыв милостивые и щедрые обычаи своей страны. — Она совсем больна. Где гарантия, что она поправится и снова начнёт работать, чтобы отдать мне долг?»

Тогда Мимоза снова взяла детишек и отправилась в кладовку. Горшки побольше стояли вдоль стены на полу, плошки поменьше были навалены в углу. «Это ничего, Отец, — сказала она. — Что бы Ты ни сделал, пусть так оно и будет!»

Но чем кормить детей? Она помолчала минутку и сказала так, чтобы дети слышали её: «Отец, я не верю, чтобы Ты мог оставить Своих малых деток без пищи, но похоже, что так и получается. Я не понимаю, почему так происходит, но пусть будет, как Ты хочешь». Затем она вывела ребятишек из пустой кладовки и плотно закрыла дверь.

Среди родных, на которых она трудилась, был один человек, связанный с ней таким же дальним родством, каким Руфь была связана с Воозом, когда отправилась подбирать зерно к нему на поля. К тому же, он был человеком добрым и справедливым. Он видел, как усердно Мимоза работает. Он знал, что в её руках любая работа спорится, трудится она честно и её не нужно погонять. И вот он пришёл к ней в дом спросить, когда она опять сможет вернуться к нему в работницы.

Мимоза сказала, что не знает, когда у неё снова достанет силы, чтобы возвратиться на поле.

— Тогда пошли своего мужа, — резонно ответил ей родственник. И уже собирался уходить, но заметил, каким худым и измождённым стало её лицо, и постепенно, слово за словом вытянул из неё всю правду.

— Такого быть не должно! Я этого не позволю! — воскликнул он. Вернувшись к себе домой, он тут же послал ей зерна на шесть дней, и этого подарка было достаточно, чтобы её убогий, ленивый муж устыдился и занялся-таки честным трудом. Этого подарка было достаточно для того, чтобы подбодрить душу жены, увидевшей в нём любящую руку своего Бога. Она снова отправилась с детьми в кладовку, в которой теперь было полным-полно зерна, и её благодарная вера озарила тёмную комнату ярким небесным светом.

Маленькому Майилу исполнилось три года, а его младший братишка, пухленький, пышущий здоровьем карапуз, только-только начал знакомиться со всеми домашними закоулками, неуверенно и нетерпеливо переступая по полу своими ножками. Однажды вечером, когда Мимоза была занята приготовлениями к ужину, она вдруг услышала истошный крик мужа и побежала к нему на веранду.

— Посмотри, посмотри скорей сюда! Мне в правую ногу, прямо в лодыжку вонзился огромный шип!

Но никакого шипа в ноге не было. Наверное, это была змея. Змеи тоже не было видно. Она ужалила человека и неслышно ускользнула в сумерки.

«Змея! Змея!» В Индии это восклицание, как никакое другое, немедленно собирает толпу народа. В мгновение ока дом наполнился людьми. Они сочувственно цокали языками, задавали участливые вопросы, разглагольствовали с умным видом и пророчествовали, что в дом Мимозы скоро придут смерть и погибель. Это была обычная толпа, разделяющая все соседские радости и усугубляющая любую сумятицу, но во всех словах и взглядах чувствовалось подлинное сострадание, подлинная печаль. Родственники причитали вслух, женщины рвали на себе волосы, стучали себя в грудь и яростно бились головами обо все твёрдые поверхности в доме. Все они уже считали мужа Мимозы мертвецом.

Подстёгнутый суматохой, змеиный яд «добрался до мозга», и вскоре укушенный катался по полу в агонии, крича, что «кости его раскалываются надвое», а хор соболезнующих голосов становился всё громче и усерднее. К тому времени улица тоже была полна народа, потому что половина деревни высыпала из своих домов, чтобы оплакать быстро приближающуюся смерть соседа.

Посреди этой суматохи Мимоза делала всё возможное, чтобы облегчить его боль, не обращая внимания на приглушённый шепоток, который змеиным шипом начал наполнять комнату: «Это всё она! Это из-за неё! Это она проглотила жизнь своего мужа! Она! Она! Разве это не она сожгла тулази?»

Со временем всеобщее возбуждение начало угасать, потому что муж Мимозы не умер, но неподвижно лежал на постели, мучаясь от дикой боли. Мимоза склонилась над несчастным и начала молиться, взывая к своему Богу, Богу богов. Она пошла в тёмную кладовку и там, в безмолвной мольбе, расстелила перед Господом подол своего сари. Она ухаживала за больным мужем, как только могла, ставя ему припарки из мелко нарубленной рисовой шелухи, приготавливая ему самую вкусную и любимую еду. Её нежное, преданное сердце исполнилось благодарной радости, когда опасность смерти наконец миновала. Но больной ослеп и потерял рассудок. На руках у смелой маленькой женщины остался слепой и безумный муж.

Именно тогда, в час отчаянной нужды, нежданно-негаданно к ней пришла помощь.

В деревне было несколько христианских семей, но они не обращали на Мимозу никакого внимания, потому что все, кроме одной, принадлежали к другой касте, да к тому же были христианами только по названию. Нам легко их осуждать и дивиться такому безразличию, но если бы они вмешались и начали помогать своей несчастной соседке, то уже не смогли бы мирно жить в этой деревне. Люди из касты Мимозы доставили бы им множество неприятностей. Только самая ревностная любовь не боится неурядиц и неудобств, а много ли такой любви отыщется на земле? Христианская семья, принадлежавшая к её касте, ничуть не скрывала, что исповедует эту религию лишь потому, что когда-то давно дедушка и бабушка примкнули к христианскому пути, и теперь, почитая традиции предков, все члены семейства продолжали считать себя христианами. Но между таким христианством и простым, чистым индуизмом почти нет границы, а если когда-то она и была, то сейчас оказалась настолько размытой, что через неё можно было вполне спокойно перейти, даже не заметив этого. Таким людям знакомство с искренне верующей и просвещённой Мимозой было бы совсем ни к чему.

Но та самая бабушка, которая когда-то первой обратилась к Христу, была ещё жива. Портрет таких, как она, раз и навсегда описан в стихотворении Фабера «Старый труженик»:

Беспамятный, убогий,

Давно не ходят ноги,

В нём пыл любви давно остыл,

Чего боялся, он забыл.

Зачем он нужен Богу?

Где слава, где награда

В его потухшем взгляде,

Как будто погружённом в сон?

Неужто Богу дорог он

И в нём Христа отрада?

Беспамятная, убогая, похожая, скорее не на человека, а на бессмысленную вещь… Наверное, постороннему взгляду старуха-индианка казалась именно такой, но Мимозе она явилась посланницей Самого Царя. Какое-то время она жила в другом месте и недавно вернулась в свою деревню, совсем дряхлая, поглупевшая, чудовищно невежественная. Она никогда не умела читать и либо давно позабыла те библейские истории, что когда-то знала, либо разучилась их рассказывать. Казалось, от неё ускользнуло даже имя Господа Иисуса Христа, и она говорила лишь о Боге — так, как обычно говорят о нём индусы. Но она помнила, что имя этого Бога означало «Отец», и сказала об этом Мимозе, для которой любое, самое коротенькое словечко было крошкой хлеба жизни.

— Он никогда не покинет тебя. Меня Он никогда не покидал. Размышляй о Нём, и Он не оставит тебя. На Небесах (здесь старая индианка употребила слово, означающее «Великое освобождение») не будет боли и страданий. Он возьмёт тебя туда. Своими чудесами Он будет показывать тебе дорогу, направлять тебя в большом и малом.