— К Андрюшке Ромашову. Вы ж его знаете — он у вас тут был. Помниге, я с приятелями приходил. Вы еще на пароходе с ним познакомились…

— На пароходе? Так он не Лосев?..

— Ромашов, Ромашов! Я его хорошо знаю. Чекист! Меня когда в комсомол принимали, ему такие дифирамбы пели.

— Чекист, говоришь? Точно?

— Еще как точно! В губчека работает. Когда он Зойку от бандитов спас, его мой будущий тесть пригласил к себе. А там как увидел его доктор Суров, сразу признал: он у него в доме обыск делал. Убил бы его за Зойку! Видеть не могу. И зачем он сюда приходил? Я бы дернул еще стаканчик. — Вадим совсем захмелел, язык его заплетался.

— На, пей. И забудь об этом. А то ты все на баб сводишь. Кто о чем, а шелудивый всегда о бане твердит. Пора бы тебе за дело настоящее браться. Одними женитьбами жизнь свою не устроишь. Думаешь, комсомольцем стал — так все образуется. Шиш!.. Они вон еще раскопают, кто твой отец, узнают, как ни ловчи. С ними знаешь как надо? — Коренастов поднял глаза на собеседника и, увидев, что тот уже спит, положив голову на руки, с досадой сильно толкнул его. Мертвецки пьяный парень кулем свалился под стол.

Чекист! Как же теперь быть? Филипп Антонович поднялся, прошелся по комнате. А может, за его домом уже наблюдают? Да нет, глупости! Если бы следили, он заметил бы, опыта достаточно. Однако предпринимать что-то надо… Его размышления прервал осторожный, но настойчивый стук. Что — обыск, уже?.. Нет, нет, без паники! Так с обыском не стучат… Он налил в стакан самогон, выпил одним глотком и пошел к двери.

— Кто?

— Скажите, Синегубов Сергей Сергеевич не здесь живет?

— А вы ему кем приходитесь?

— Двоюродным братом, — донеслось снаружи.

— Свой, — с облегчением вздохнул Коренастов и загремел засовами.

В свете керосиновой лампы перед ним возник высокий носатый мужчина в крестьянском чапане и широкополой шляпе.

— Привет, Антоныч! Не узнаешь? — Гнусавый голос незнакомца что-то напоминал хозяину, но он только молча пожал плечами.

— Сейчас узнаешь. — Пришелец сбросил прямо на пол чапан, снял шляпу и… сдернул нос. — Ф-фу, проклятый! И как только актеры эту муру на лицо цепляют! Я прямо измучился. Теперь признаешь? — На Коренастова уставилось уродливое безносое лицо бывшего начальника контрразведки каппелевцев Баньковского.

— О, господин полковник! Как это вы решились пожаловать сюда? Вас же в городе многие знают.

— Для этого нос проклятый и приклеил — чуть не задохнулся. Ну, здорово, давно не виделись.

— С прошлого года. Вы зачем к нам?

— Дела, дружище, дела. Личные и государственные. Как брат поживает?

— Убили его красные. Он у Ухначева начальником штаба был.

— Ай-яй-яй, не знал, не знал. Жаль, хороший офицер был. Сочувствую от души. Может, пригласишь, наконец, в комнату? Или у тебя там есть кто?

— Есть, парень один, спит пьяный. Проходите.

— О, да у вас тут выпивка! Это хорошо. — Баньковский быстро налил себе полный стакан. — Твое здоровье. Времени мало, давай о деле, — он покосился на спящего на полу Вадима.

— Ничего, его пушечным выстрелом не добудишься. Ладно, ладно, я его вытащу. — Коренастов подхватил Вадима за ноги и поволок в спальню Симочки. — Теперь можете совсем не беспокоиться, — сказал он, плотно прикрывая дверь.

— Вам следует срочно получить большую партию боеприпасов и оружия. Там же…

— Трудно очень стало ездить по Волге — чекисты везде шныряют, выглядывают, выискивают.

— Ничего не поделаешь. Вывезти оттуда надо, не медля. Сами знаете, держать там долго невозможно.

— Придется не в город, а прямо в лес доставлять.

— А что, тут вам не надо?

— Здесь уже заполнено все. Хватить должно на всех, в случае если удастся подняться. А вы почему же сами приехали? По почте удобнее и безопаснее.

— Говорю же тебе, личные дела были. Вот заодно и зашел. Так надежнее, чем письмом. Сам знаешь, как они теперь идут. — Баньковский налил себе еще стакан и покосился на капусту. — Чего-нибудь посущественнее нет?

— Сейчас принесу…

— Ну, рассказывай, как в Симбирске жизнь, — благодушно сказал Баньковский, когда они уже вдвоем выпили и закусили, — как большевички тут орудуют. Был я сегодня у своего дома. Поглядел и ахнул: одни стены. Разграбили товарищи, все добро вывезли. А потом прошелся, посмотрел: у Кирпичникова, Заборина, Балакирщикова — везде то же самое. Прямо плакать хочется. Может, и в самом деле господь бог наказывает нас, православных, за грехи наши, а?

— Да какие там грехи! Добренькие слишком с ними были — вот и расплачиваемся. Крепче зажимать надо было. И казней, казней побольше! А то, видите ли, ссылки им…

— Может, ты и прав. Вон твой друг Никита Ухначев как с мужиками расправляется — почище, чем я в контрразведке. Его и боятся, по всей губернии страх нагнал, второй год изничтожить не могут. Так-то… Ты ему оружие-то побыстрее подкинь, понял? А то вы тут в городе все медлите.

— В такой обстановке хочешь не хочешь приходится в союзнички всякую шваль брать — анархистов, эсеров… Вот и либеральничаем.

— Да-да… Ну, ничего, большевиков задавим, с этими быстро расправимся. Давай-ка выпьем. — Баньковский снова поднял полный стакан и взглянул на Коренастова. Тот спал, положив свою большую лохматую голову на руки.

— Ого, хозяин-то, кажется, уже бай-бай, — негромко сказал сам себе полковник. — Что ж, и без него не заскучаем.

Он допил свой стакан. Затем открыл грязный брезентовый портфель, с которым пришел, и стал вытаскивать из него какие-то бумаги. Наконец с самого дна достал объемистый узелок, положил на стол и развязал. Тускло заблестели золотые браслетки, ожерелья, кольца, сверкнули яркими лучиками бриллианты.

Баньковский несколько мгновений молча любовался своим богатством. Да, черт возьми, он все же сумел раздобыть себе кое-что на черный денек! А ведь два состояния когда-то прожил! Ну что ж, господа хорошие, вы здесь себе воюйте с большевиками, а с него хватит. Все равно толку нет и не будет. Теперь бы только пробраться из России за границу. В Париж — вот куда надо ехать…

Углубленный в свои мысли, полковник не слышал, как скрипнула дверь и в столовую вошла молодая женщина в халате, с распушенными волосами. Симочка недавно вернулась — прошла в дом через половину религиозной общины. В спальне увидела на полу спящего пьяного Вадима и поняла, что Коренастов с кем-то еще пьет. Раздевшись и улегшись в огромную двухспальную кровать, она прислушалась к тихой беседе в соседней комнате, однако ничего не могла разобрать. Но вот разговор стих. Ушли?..

Она встала и тихо отворила дверь. Увидев страшного безносого человека, уставившегося в драгоценности на столе, Симочка остолбенела. Первым движением Баньковского было прикрыть свои сокровища, но он тут же понял: поздно, эта женщина все равно их уже увидела.

— Вы кто?

— А вы? Я хозяйка здесь, Серафима Ивановна.

— Ха, а я ведь вас знаю…

— Откуда?

— Да, да! Вы вот такой девочкой были — дочка Анны Федоровны. Где она теперь? А ну-ка давайте выпейте со мной за компанию. Да не бойтесь, не кусаюсь…

Симочка нерешительно подошла к столу и села напротив. Крепко захмелевший полковник не сводил с нее глаз.

— Какая же вы красавица! — вдруг прохрипел он и протянул к ней руки. Испуганная женщина вскочила со стула, подбежала к двери.

— Захотите — все это будет вашим, — Баньковский широким жестом обвел драгоценности. — Все! Поедем с вами в Париж…

Он направился к ней. Симочка побежала в спальню и попыталась запереть дверь, но Баньковский успел подставить в щель ногу. Она вскочила на кровать, забилась в угол, прикрылась одеялом. Вот он уже приближается к ней — страшный, пьяный, с уродливым лицом.

— Помогите!

Нет, никто в этом доме не придет к ней на помощь. Рука инстинктивно пошарила по тумбочке и сжала что-то холодное, тяжелое. Подсвечник! Она подняла его и с силой ударила полковника по виску. Баньковский даже не вскрикнул. Его цепкие длинные пальцы, уже схватившие женщину за руку, разжались, и он упал на крашеный пол.