Собака метнулась в корабль.

Рысь развернул флайер для очередной атаки.

И заметил еще одного человека, который подошел с другой стороны корабля, видимо, что-то там делал.

Человек поднял руку, и возникла вспышка. Корго выпустил лазерный луч, запрятанный в смертоносном кольце.

Луч прорезал корпус флайера, поразил левую руку Рыси возле локтя и вышел наружу через крышу.

Рысь вскрикнул от боли, попытался удержать управление, а Корго бросился внутрь «Скитальца».

И тут Рысь задействовал пушку — снова, и снова, и снова. Он кружил над «Скитальцем», который превратился в охваченные пламенем обломки посреди моря расплавленного песка.

Но Рысь продолжал выпускать заряды, а потом связался с Бенедиком и задал один-единственный вопрос.

— Ничего, — пришел ответ.

Тогда Рысь повернул назад, включил автопилот и потянулся к аптечке первой помощи.

— …А потом Корго хотел забраться в «Скитальца», собирался обстрелять меня, но я успел раньше. — Рысь.

— Нет. — Бенедик.

— В каком смысле «нет»? Я там был.

— Я тоже, некоторое время. Я должен был понять, что он чувствует.

— И что?

— Он схватил на руки щенка Дилка и сказал ему: «Прости меня».

— Ну, как бы там ни было, он мертв, и мы выполнили задание. Все кончено. — Сандор.

— Да. — Да.

— Давайте, прежде чем расстаться навсегда, выпьем за то, что мы отлично справились со своей работой.

— Давайте.

— Давайте.

Что они и сделали.

Несмотря на то что от «Скитальца» и его капитана ничего не осталось, Службе Безопасности удалось идентифицировать искусственное сердце, которое все еще билось, хоть и не очень ритмично, среди горячих обломков.

Корго умер, и все тут.

Ему следовало знать, против кого он осмелился выступить, и вовремя сдаться властям. Разве можно надеяться справиться с тем, кто в состоянии найти отмычку к твоему сознанию, с тем, кто отправил сорок восемь человек и семнадцать злобных, уродливых инопланетян в лучший мир, и с тем, кто знает все до единой улицы в Галактике?

Зря он связался с Сандором Сандором, Бенедиком Бенедиктом и Рысью Рысом. Ему следовало знать.

Потому что их настоящие имена — Тисифона, Алекто и Мегера. Фурии. Они возникают из хаоса и несут отмщение; насылают несчастья и безумие на головы тех, кто забывает о законе, кто совершает преступления против жизни и света, кто берет силу Пламени в свои слишком смертные руки.

— Расскажите мне про Пэна Рудо, — попросила Ханна.

— Речь идет о начале пятидесятых, — ответил Кройд. — Возможно, вас интересуют события более позднего времени.

— Все равно я хочу послушать, — сказала она, покачав головой.

Резко хлопнув в ладоши, Кройд раздавил какую-то мошку.

— Ладно. Тогда мне было около двадцати.

Вирус «Универсальная карта» — его же часто называют «Шальная карта» — поразил меня, когда мне еще не исполнилось четырнадцати, так что я уже успел с ним близко познакомиться. Пожалуй, даже слишком. В те дни я страшно из-за всего этого переживал. Много думал и решил, что, поскольку я не в состоянии изменить реальность, следовательно, нужно научиться по-другому к ней относиться… ну, подружиться, что ли. Стал читать бесконечные популярные книги по психологии — про то, как следует себя вести, чтобы не ссориться с самим собой, приспособиться к тому, что происходит, и все такое прочее — только пользы они мне не принесли. А однажды утром я открыл «Таймс» и обнаружил там статью про этого доктора. Он председательствовал на какой-то местной конференции. Меня это заинтересовало. Нейропсихиатр. Некоторое время учился вместе с Фрейдом. А потом работал в институте Юнга[6] в Швейцарии, тогда-то и вернулся к физиологии. Живя в Цюрихе, входил в группу ученых, занимавшихся исследованиями dauerschlaf[7]. Слышали когда-нибудь об этих изысканиях?

— Кажется, нет, — ответила Ханна.

Кройд сделал глоток пива, быстро растоптал левой ногой проползавшего мимо жука.

— Идея dauerschlaf заключается в том, что тело и мозг излечивают сами себя гораздо быстрее и эффективнее, когда человек спит, чем когда он бодрствует, — пояснил Кройд. — В качестве эксперимента ученые использовали этот метод при лечении наркомании, психических расстройств, туберкулеза и других болезней. При помощи гипноза и особых видов наркотиков они надолго погружали пациента в сон, создавая искусственное состояние комы — чтобы ускорить выздоровление. Когда мы встретились, Пэн Рудо еще не очень серьезно увлекался этой проблемой, в то время как меня она заинтересовала несколько раньше — из-за моего состояния. Я нашел его имя в телефонном справочнике, позвонил, мне ответила секретарша и назначила время. Так получилось, что кто-то из пациентов Рудо сообщил, что пропустит назначенный на эту неделю сеанс, и она записала меня вместо него.

Кройд глотнул еще пива.

— Я познакомился с Пэном Рудо в марте 1951 года. Это был четверг, шел дождь…

— А число помните? — спросила Ханна.

— Боюсь, что нет.

— Как же вам удалось запомнить год, месяц и день?

— Я считаю дни, после того как просыпаюсь, — ответил Кройд, — чтобы знать, сколько времени продолжается период бодрствования. В этом случае я всегда могу точно рассчитать, как долго еще буду оставаться в здравом уме, и в зависимости от этого корректирую свои планы, чтобы успеть сделать все необходимое. Когда дней остается совсем мало, я перестаю встречаться с друзьями и стараюсь оказаться где-нибудь в одиночестве, чтобы никто не пострадал. Итак, я проснулся в воскресенье, статью прочитал два дня спустя, договорился о встрече с Пэном Рудо еще через два дня. Получается четверг. Кроме того, я обычно запоминаю месяц, когда что-нибудь происходит, поскольку для меня год — это перепутанные, хаотично следующие друг за другом сезоны. Тогда была весна и шел дождь — март.

Кройд сделал еще глоток пива и раздавил очередную мошку.

— Проклятые жуки! — проворчал он. — Не переношу жуков!

— А год? — спросила Ханна. — Почему вы так уверены, что это был 1951-й?

— Потому что осенью следующего года, 1952-го, в Тихом океане проводились испытания водородной бомбы.

— А-а-а, — протянула она и слегка нахмурилась. — Конечно. Продолжайте.

— Итак, я встретился с ним за год до испытаний водородной бомбы, — повторил Кройд. — Знаете, они тогда уже вовсю занимались этой штукой. А начали еще в 48-м.

— Да, я знаю.

— Математик по имени Стэн Улам решил уравнение для Теллера[8]. Кстати, о математиках… Вам известно, что Том Лерер был математиком в Манхэттенском проекте? А еще он написал несколько замечательных песен…

— Что случилось, когда вы встретились с доктором Рудо?

— Да… Я уже сказал, что лил дождь, и, когда я вошел в приемную, с моего плаща страшно текло, а на полу лежал очень красивый восточный ковер. С шелком. Секретарша поспешила ко мне на помощь: мол, она повесит мой плащ в шкаф, а не на медную вешалку возле двери, на которой висели ее собственное пальто и пальто доктора.

Я настроился и при помощи своего сознания собрал всю воду, что была в плаще и на ковре. Я не очень знал, что с ней делать, поэтому держал воду как бы в пространстве, словно бы и нигде. Вы понимаете, о чем я? Вы же наверняка слышали о тузах и джокерах, которые умеют телепортировать разные предметы — я и сам несколько раз обладал такой способностью. Предметы исчезают из одного места, а потом появляются в другом. А вам когда-нибудь приходило в голову задать себе вопрос, где находится предмет, когда он в пути? Я много размышляю над подобными проблемами… Так вот, я точно не знал, на какое расстояние могу переносить предметы — хотя и предполагал, что небольшие можно посылать дальше, чем более крупные. И не знал, сколько воды мною собрано, а потому не был уверен, что мне удастся сбросить ее в парк из окна шестого этажа, где находился офис доктора. Впрочем, тогда я как раз экспериментировал: учился прятать самые разнообразные вещи в пространстве. Я мог заставить нечто исчезнуть из одного места и сделать так, что оно некоторое время не появлялось в другом — хотя, проделывая это, испытывал определенные неприятные ощущения. Посему я удерживал воду и улыбался.