— Мир, — сказал он, — с каждым часом становится все более и более скептическим по отношению ко всему, что лежит за пределами узких границ его понимания; и наши ученые поощряют эту фатальную тенденцию. Они осуждают как басни все, что не может быть подтверждено экспериментом. Они отвергают как ложное все, что не может быть подвергнуто испытанию в лаборатории или в прозекторской. С каким иным суеверием они вели столь же долгую и упорную войну, как с верой в привидения? И все же, какое другое суеверие удерживает свою власть над умами людей так долго и так прочно? Укажите мне любой факт в физике, в истории, в археологии, который подтверждается столь же многочисленными и разнообразными свидетельствами. Засвидетельствованный всеми расами, во все века и во всех климатах, самыми знаменитыми мудрецами древности, самыми грубыми дикарями наших дней, христианами, язычниками, пантеистами, материалистами, — этот феномен почитается философами нашего века детской сказкой. Косвенные улики для них не более чем перышко на весах. Сопоставление причин со следствиями, каким бы убедительным оно ни было в естественных науках, отбрасывается как бесполезное и ненадежное. Показания свидетелей, какими бы убедительными они ни представали в суде, в данном случае ничего не значат. Тот, кто делает паузу, прежде чем произнести хоть слово, осуждается как болтун. Тот, кто верит, — мечтатель или попросту дурак.

Он говорил с горечью и, произнеся это, на несколько минут погрузился в молчание. Вскоре он поднял голову и добавил изменившимся тоном:

— Я, сэр, отношусь к тем, кто сделал паузу, исследовал, поверил и не постеснялся заявить о своих убеждениях миру. Меня тоже заклеймили как фантазера, выставили на посмешище мои современники и изгнали из той области науки, которой я посвятил лучшие годы своей жизни. Это случилось всего двадцать три года назад. С тех пор я жил так, как вы видите меня живущим сейчас, и мир забыл меня, как я забыл мир. Теперь вы знаете мою историю.

— Это очень печально, — пробормотал я, едва зная, что ответить.

— Это очень распространенное явление, — сказал он. — Я пострадал за правду, как страдали многие лучшие и мудрые люди до меня.

Он встал, словно желая закончить разговор, и подошел к окну.

— Снегопад прекратился, — заметил он, опуская занавеску и возвращаясь к камину.

— Прекратился! — воскликнул я, в нетерпении вскакивая на ноги. — О, если бы это только было возможно… Но нет! Это безнадежно. Даже если бы я смог найти дорогу через пустошь, я не смог бы преодолеть двадцать миль сегодня ночью.

— Преодолеть сегодня ночью двадцать миль! — повторил мой хозяин. — О чем вы только думаете?

— О моей жене, — нетерпеливо ответил я. — О моей молодой жене, которая не знает, что я заблудился, и сердце которой в этот момент разрывается от ужасной неизвестности.

— Где она?

— В Дволдинге, в двадцати милях отсюда.

— В Дволдинге, — задумчиво повторил он. — Да, отсюда до него двадцать миль, это правда; но… вы так сильно хотите попасть туда, что не в состоянии подождать шесть-восемь часов?

— Так сильно, что отдал бы десять гиней за проводника и лошадь.

— Ваше желание может быть удовлетворено с меньшими затратами, — сказал он, улыбаясь. — Ночная почтовая карета с севера, которая меняет лошадей в Дволдинге, проезжает в пяти милях отсюда и окажется на перекрестке примерно через час с четвертью. Если бы Джейкоб пошел с вами через пустошь и вывел вас на старую дорогу, вы, я полагаю, смогли бы найти дорогу до того места, где она соединяется с новой?

— С легкостью… Это было бы просто замечательно.

Он снова улыбнулся, позвонил в колокольчик, дал старому слуге указания и, достав бутылку виски и бокал из шкафа, в котором хранил свои химикаты, сказал:

— Снег глубокий, сегодня ночью идти по вересковой пустоши будет трудно. Не желаете ли немного виски, прежде чем отправиться в путь?

Я бы отказался от спиртного, но он настаивал, и я выпил. Виски проник мне в горло, подобно жидкому пламени, и у меня чуть не перехватило дыхание.

— Оно крепкое, — сказал он, — но зато поможет защититься от холода. Однако, вам нельзя задерживаться. Удачи!

Я поблагодарил его за гостеприимство и хотел пожать ему руку, но он отвернулся прежде, чем я успел закончить фразу. Еще через минуту я пересек холл, Джейкоб запер за мной входную дверь, и мы оказались на обширной белой пустоши.

Хотя ветер стих, все еще было очень холодно. Ни одна звезда не мерцала на черном своде над головой. Ни один звук, кроме хруста снега под нашими ногами, не нарушал тяжелой тишины ночи. Джейкоб, не слишком довольный своим поручением, ковылял впереди в угрюмом молчании, с фонарем в руке и тенью у ног. Я следовал за ним с ружьем на плече, так же мало склонный к беседе, как и он. Мои мысли были заняты моим недавним хозяином. Его голос все еще звучал у меня в ушах. Его красноречие все еще удерживало в плену мое воображение. Я до сих пор с удивлением вспоминаю, что мой перевозбужденный мозг сохранил целые предложения и части предложений, множество блестящих образов и фрагменты великолепных рассуждений в тех самых словах, которые он произносил. Размышляя над тем, что я услышал, и стараясь восстановить недостающие связи между ними, я шел по пятам за своим проводником, погруженный в своим мысли и не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Наконец, — как мне показалось, прошло всего нескольких минут, — он внезапно остановился и сказал:

— Вот ваша дорога. Держите каменную ограду по правую руку, и вы не собьетесь с пути.

— Значит, это и есть старая дорога?

— Да, это и есть старая дорога.

— И как далеко мне нужно пройти, прежде чем я доберусь до перекрестка?

— Почти три мили.

Я вытащил свой кошелек, и он стал более общительным.

— Дорога достаточно хорошая, — сказал он, — для тех, кто идет пешком, но она была слишком крутой и узкой для карет. Вы увидите, что возле указателя сломана ограда. Ее так и не починили после того несчастного случая.

— Какого несчастного случая?

— Ночная почтовая карета рухнула прямо в долину внизу, — добрых пятьдесят футов, а то и побольше, — как раз на самом плохом участке дороги во всем округе.

— Это ужасно! Были погибшие?

— Погибли все. Четверо были найдены мертвыми, а еще двое умерли на следующее утро.

— И когда же это случилось?

— Ровно девять лет назад.

— Вы говорите, возле указателя? Я буду иметь это в виду. Доброй ночи.

— Доброй ночи, сэр, и спасибо.

Джейкоб сунул полкроны в карман, вялым жестом поднес руку к шляпе, и поплелся обратно тем же путем, каким мы пришли.

Я следил за светом его фонаря, пока он совсем не исчез, а затем повернулся, чтобы продолжить свой путь в одиночестве. Это не представляло ни малейшей трудности, поскольку, несмотря на кромешную тьму над головой, линия каменной ограды была достаточно отчетливо видна на фоне слабого блеска снега. Как тихо было вокруг, когда слышны были только мои шаги; как тихо и одиноко! Странное неприятное чувство охватило меня. Я пошел быстрее. Я принялся напевать отрывок какой-то песенки. Я представил себя владельцем огромного состояния и увеличивал его, высчитывая сложные проценты. Короче говоря, я делал все возможное, чтобы забыть поразительные рассуждения, услышанные мною совсем недавно, и в какой-то степени мне это удалось.

Ночной воздух, тем временем, казалось, становился все холоднее и холоднее, и хотя я шел быстро, мне никак не удавалось согреться. Мои ноги были как лед. Мои руки утратили чувствительность и машинально придерживали ружье. Я даже дышал с трудом, словно вместо того, чтобы двигаться по тихой дороге на севере страны, я взбирался на самые высокую вершину какой-то гигантской горы. Это последнее ощущение вскоре стало настолько тревожным, что я был вынужден остановиться на некоторое время и прислониться к каменной ограде. При этом я случайно оглянулся на дорогу и там, к своему бесконечному облегчению, увидел далекую точку света, похожую на отблеск приближающегося фонаря. Сначала я решил, что Джейкоб вернулся по своим следам и последовал за мной; но стоило мне только так подумать, как в поле зрения вспыхнула вторая точка, двигавшаяся параллельно первой и приближающаяся с той же скоростью. Не нужно было долго раздумывать, чтобы понять, — это, должно быть, фонари какого-то транспортного средства, хотя казалось странным, чтобы какое-либо транспортное средство ехало по дороге, очевидным образом заброшенной и опасной.