Постепенно люди стали от него уходить. Он был очень зол, его охватила ярость. Ему оставалось только одно: убить Будду. Он много раз покушался на его жизнь, но безрезультатно, всякий раз безрезультатно.

Рассказывают такую историю…

После очередного неудачного покушения на Будду Девадатта пришел в отчаяние.

— Похоже, этот малый и в самом деле святой, — нехотя признался он лучшему из нанятых убийц. — Мне никак не удается его достать!

Потерпев сокрушительное поражение всех своих поползновений, Девадатта решил свести счеты с жизнью.

— Что ж, — сказал он, — в конце концов, я могу завещать сангаму Будды свою страховку. Может быть, хоть это мне зачтется. Скажи, друг, за сколько бы ты согласился меня прикончить?

Старый товарищ внимательно посмотрел на него и ответил:

— О Девадатта, для тебя я это сделаю бесплатно!

Помните: совершающий убийство человек ничем не отличается от самоубийцы. Человек, который хочет кого-то убить, и человек, который может убить самого себя, одинаковы. Психологам еще предстоит осознать тот факт, что эти люди не отличаются друг от друга. Энергия одна и та же, агрессия одна и та же. Направленная на другого, она становится убийством; направленная на себя, она становится самоубийством. При движении наружу эта энергия убийственна; при течении вовнутрь она самоубийственна.

Девадатте так и не удалось убить Будду, и эта неудача привела его к мысли о самоубийстве. То же самое случилось и с Иудой. Но поскольку индусы больше склонны думать, чем делать, Девадатта так и не совершил самоубийства — он только о нем помышлял. А Иуда действительно покончил с собой на следующий день после того, как Иисуса распяли, на следующий же день. Иисуса распяли, и назавтра Иуда покончил с собой. Ответственность за убийство Иисуса лежала на нем: он продал Иисуса, продал за какие-то тридцать серебреников. Но убийство Иисуса полностью изменило ситуацию, полностью изменило положение дел.

Между прочим, этот момент заслуживает внимания: теряя друга, вы теряете не так уж много; но если вы теряете врага, ваша потеря велика. Когда умирает ваш заклятый враг, внутри вас образуется некая пустота. Пока он был жив, вы с ним сражались, вы были с ним связаны, вы были заняты борьбой. А теперь больше ничего не осталось, все кончено.

Иуда не один месяц и не один год размышлял, как бы устранить Иисуса, не подозревая о том, что, как только Иисуса не станет, он почувствует абсолютную пустоту и безысходность. Иисус был смыслом всей его жизни. Так и случилось: на следующий день после распятия Иисуса Иуда почувствовал такую внутреннюю пустоту, такую безысходность, что покончил с собой.

Такое случается с каждым. По-разному, в разных ситуациях, но каждый должен это понять.

На днях Шила написала мне письмо, в котором говорится, что после смерти Чинмайи она чувствует себя совершенно опустошенной. Она все время вспоминает Чинмайю, и ее отношения с Витрагом зашли в тупик. Между ней и Витрагом выросла какая-то стена, и в их отношениях уже нет той гармонии, какая была при жизни Чинмайи.

Пока Чинмайя был жив, любовь с Витрагом не была настоящей любовью, на самом деле это был лишь способ сбежать от Чинмайи. Шила была счастлива, и ее отношения с Витрагом развивались чудесно. Но я боялся, что в день смерти Чинмайи могут умереть и отношения Шилы с Витрагом — ведь они зависели от существования Чинмайи. Когда Чинмайи не стало, исчез и конфликт с Чинмайей. И теперь ум Шилы полон приятных воспоминаний о том, какой это был замечательный человек.

А он был действительно прекрасным человеком. Он красиво жил и красиво умер. Он много страдал, но переносил страдания с изяществом. И я могу понять, как трудно было Шиле. Жить с человеком, который постоянно болен, который годами находится при смерти… Я знал его не меньше восьми лет, и все эти годы он был в двух шагах от смерти. Можно любить человека, больного тропической лихорадкой, — каких-нибудь два-три дня, ничего страшного, — или даже гепатитом. Три или шесть недель, — но конец очевиден.

Я очень сочувствую Шиле. Ей было трудно, очень трудно жить с обреченным на смерть человеком. Западные врачи говорили, что он не проживет и больше двух лет, но он прожил восемь. Эти восемь лет стали для Шилы сплошным страданием, и, конечно, ей было необходимо как-то отвлечься, найти такое место, где она могла бы совершенно позабыть о Чинмайе. Он нуждался в круглосуточном уходе, двадцать четыре часа в сутки, и Шила ухаживала за ним с любовью, делая все, что было в человеческих силах. Ночи напролет он мучился от кашля. Он тяжело, шумно дышал, у него были постоянные хрипы, все тело болело. Это была пытка. Чинмайя переносил свою болезнь как свидетель и рос, но для Шилы это было гораздо большей пыткой, и ей хотелось как-то отвлечься.

Когда она влюбилась в Витрага, Витраг был ни при чем. Мне кажется, на его месте мог оказаться кто угодно. Это был только предлог; но пока Чинмайя был жив, роман Шилы и Витрага продолжался. И вот Чинмайи больше нет. Я и предполагал, что теперь между Шилой и Витрагом вырастет стена, потому что человек, от которого Шила пыталась убежать хотя бы на несколько минут, чтобы забыться, укрыться в ком-нибудь… Витраг был для нее чем-то вроде транквилизатора, успокоительного, способ, который позволял занять себя и забыть о Чинмайе и его болезни. Это было необходимо, это было ей полезно, и я не возражал; я поддерживал их роман. Я говорил: «Все очень хорошо». Но оставался вопрос: что случится, когда Чинмайи не станет? Ведь причиной роману был Чинмайя: Шила хотела уйти подальше от Чинмайи. После его смерти уходить не от кого.

Теперь Витраг стал все больше и больше отдаляться, и Шила не может понять, почему это происходит, — ведь теперь она может быть с Витрагом круглые сутки. Откуда же взялась эта стена? Ее не было, пока был жив Чинмайя.

Здесь простая психология, и каждый должен ее понять. Вы многое делаете, не осознавая причин; причины же начинаете осознавать только тогда, когда они исчезают.

Теперь можно только пытаться как-то поддерживать эти отношения, но в них уже не будет прежнего аромата. Их отношения были негативными, а не позитивными. Рано или поздно им было суждено увянуть. И если они оба это поймут, то они смогут сделать увядание радостным, исполненным благодарности, ибо все, чем одарила их любовь, было прекрасно. Зачем требовать большего? Зачем жадничать? Когда приходит время с чем-то расстаться, нужно уметь разжать руки.

Я понимаю, что Шиле трудно: Чинмайя умер, ее отношения с Витрагом сходят на нет. Похоже, она остается совершенно одна. Но не беспокойся ни о чем, Шила, потому что только из полного одиночества рождается нечто потрясающе прекрасное, такое, чего никогда не дают ваши так называемые отношения. И если вы способны на одиночество, если вы начинаете ему радоваться, если вы можете его танцевать, тогда для вас откроется совершенно новое качество отношений. Вы снова сможете полюбить, но теперь любовь будет любовью изобилия: у вас будет так много всего, что вы захотите поделиться. А когда мы внутри пусты, нам хочется заполнить внутреннюю пустоту чужой энергией, но партнер тоже пуст. Двух нищих, которые все надеются и думают: «Другой богат, и я что-нибудь от него получу», неизбежно постигнут неудача и разочарование. Они обречены.

Я собирался позвонить Шиле и сказать ей все это, но подумал, что лучше расскажу всем вам, потому что этот опыт важен для каждого — нечто подобное нам всем приходится переживать.

Четвертый вопрос

Не отчаивайся! Есть люди гораздо глупее индусов — всегда помни о них, и будешь бодрым и довольным. Есть еще и поляки…

Почему поляки открывают дверь спальни, когда занимаются любовью?

Чтобы никто не мог подглядывать в замочную скважину.

Очень разумно!

Поляк идет домой с ярмарки с поросенком под мышкой. К нему подходит знакомый и спрашивает: «Где ты его взял?»