От этих мыслей у Алексея стало легче на душе, словно он освободился от какого-то тяжёлого груза. Вдруг он поверил Инне, и мир для него снова стал красочным. Он хотел ей верить… Он заснул крепким сном.

Утром, увидев Меченого, он улыбнулся.

— Улыбаешься, капитан? — усмехнулся Меченый. — Вот это правильно, плюй на все, легче жить будет…

— Понял кое-что, — ответил Алексей. — Кажется, до меня теперь многое дошло…

— Я же говорил, что ты тугодум. Вот, через четыре года кое-что дошло, а ещё через три все дойдёт, так что откинешься умным чуваком…

В этот ещё довольно холодный мартовский день впервые почувствовался едва заметный запах весны…

— А что это за Гнедой? — поинтересовался вечером у Меченого Алексей. — Порассказал бы мне о нем. Как-никак, заочный корефан, интересно узнать о том, кто тебя заказал…

— Гнедой-то? — задумался Меченый. — О нем мало кто что знает, а если и знают, стараются забыть. Ему лет сорок пять, на нем два мокрых дела… Но… он не сидел ни за одно. За первое его посадили, а через несколько месяцев выпустили, а за второе вообще оправдали и из зала суда на волю выпустили…

— Крутые связи?

— Возможно. А возможно и другое — не совершал он их вообще, убийств этих… Легенду себе создавал. Вот она и пригодилась, легенда эта. А так… известно, что первая ходка у него была по сто семнадцатой за изнасилование, и ещё одна, году в восемьдесят шестом, — за мошенничество. В целом он и пяти лет на зоне не провёл… А теперь — авторитет, большими бабками ворочает, под ним несколько сотен ходит, в особняке живёт… А больше про него я ничего не знаю. Говорят, он из культурных — то ли артист, то ли режиссёр в прошлом, а по национальности то ли немец, то ли турок, то ли и то и другое… Пудрит мозги, короче, как может. Чтобы правду никто не узнал.

— А как бы о нем узнать поподробнее? Никак нельзя?

— Почему нельзя? Если надо, можно и узнать. Есть у меня один кореш, — улыбнулся чёрными обломками зубов Меченый. — Бароном кличут. Сейчас он на воле, под Москвой живёт, на даче, собак разводит… Любит он это дело, всю жизнь мечтал… И сбылось, как ни странно. Дело он одно сделал удачное пару лет назад, дело жизни, что называется, какое, понятно, говорить не стану, тем более, он и сам мне ничего не говорил. Но ему на всю остатнюю жизнь хватит, он одинокий, ни жены, ни детей, живёт со сворой собак километрах в пятидесяти от Москвы. Дачка хорошая, добротная, деревянный сруб двухэтажный, с русской банькой, был я у него незадолго до… Ну, понятно… Он ведь меня звал с ним там жить, помогать ему по хозяйству. А я так не могу — тоска… Ну, недельку-другую ещё выдержу, а так тоска… А ему кайф, хоть он меня лет на десять помоложе будет. Ему только недавно полтинник стукнул, хоть он и седой весь, такой же, как ты, только кудрявый. А связи у него налажены. Узнать он может все, что угодно. Особенно если я его об этом попрошу…

— А почему? — не удержался от вопроса Алексей.

Меченый бросил на него неодобрительный взгляд за излишнее любопытство.

— Тебе-то какое до этого дело? То слова из тебя не вытянуть было, за что я к тебе и привязался, не люблю пустобаев, а теперь на радостях ты кучу вопросов в минуту стал задавать. Что, да как, да почему? Говорю, что узнает, значит, узнает… Зря базарить не стану.

…Только летом Меченый получил маляву от Барона.

Меченый долго и внимательно изучал послание, а потом поделился его содержанием с Алексеем.

— Ну что, капитан, — усмехнулся он. — Узнал он кое-что ради нашего с ним корифанства. Фук этот Гнедой, настоящий фук, и больше ничего.

— Это как?

— Бывает и так. Подставное лицо, по-научному. Плавает на поверхности, как дерьмо, и не тонет, а всем делом заправляет какой-нибудь прикинутый джентльмен в галстуке и, например, с депутатским мандатом или удостоверением члена правительства. И Гнедой этот тащит ему в зубах, как пёс, большую часть своего навара. Ну а перед подчинёнными он пахан, и джентльмен помогает ему в том, чтобы все так думали. Гнедой к тому же, я говорил, артист, играет свою роль отменно и воздействовать на бритоголовых умеет. Держит всех в узде, а порой и сам себя крутым считает. Но… вопрос в том, что, если чьи-то высшие интересы столкнутся, Гнедого этого могут запросто прихлопнуть, как блоху или гниду. Кстати, его первым погонялом и была Гнида. Это потом он в Гнедого перекрасился опять же с чьей-то высокой подачи.

— А кто же этот высокий покровитель? — насторожился Алексей.

— Ну ты и спрос… Ну, разговорился, молчун-капитан, — неодобрительно покачал головой Меченый. — На черта это тебе? Человек, высоко сидящий, не миллионами — десятками, сотнями миллионов ворочающий, а то и миллиардами. Бизнесмен, собственник заводов, фабрик, предприятий многочисленных… А таких Гнид у него видимо-невидимо… И, кстати, имеющий прямое отношение к тюменской торговой компании, — подмигнул ему Меченый. — О чем я, если помнишь, догадывался и раньше…

— Точно, — восхищённо воскликнул Алексей. — Соображаешь…

— А тут только ленивый не сообразит. Человек ты маленький, и предприятие твоё малое, но интересы ты затронул больших людей, сначала интересы, а потом амбиции. Сам посуди, заденешь «жигуленком» тачку какого-нибудь босса на улице, с тебя же три шкуры сдерут, а тут все же побольше самой крутой тачки получается по твоим рассказам. На товар их нагрели, они пахану пожаловались, тот приказал с тобой разобраться и твоё предприятие сровнять с землёй. А ты дёргаешься, твой дружок Серёга дёргается, и не просто дёргается, а обращается за помощью к такому человеку, которого опасается не только этот Гнедой, но и джентльмен в галстуке.

— К Чёрному?

— К нему самому. К Григорию, вору в законе, настоящему, не дутому… А Чёрный джентльмену не звонит, враги они лютые с давних пор, но друг друга опасаются. Паритет у них, как говорится по-научному. А звонит Чёрный напрямик через голову джентльмена фуку Гнедому. И даёт ему распоряжение от тебя отстать. А отстать тот уже не может, потому что джентльмен брови свои нахмурил. Не привык, чтобы не по его было… Вот Гнедой и крутится, как угорь на сковородке, юлит перед обоими, которых боится как огня… Один покровитель, другой враг, но оба страшны в своём гневе… Так-то вот в наше время бизнесом заниматься, капитан. Сотрут в порошок, и могилы твоей не найдут, если высоким людям дорожку перебежишь, даже ненароком…

— Да… — покачал головой Алексей. — Ну и в поганое же время довелось нам жить на этом свете…

— Да ладно, — досадливо отмахнулся от его слов Меченый. — Базаришь, как тётка в очереди за колбасой… Всегда у нас поганое время было, и всегда большие люди всеми делами заправляли, а таких, как мы, давили, будто мелочь под ногами. Только раньше это одни люди были, а теперь другие, если раньше главным была только власть, паскудством и предательством заслуженная, то теперь это прежде всего бабки, крутые бабки, дающие ту же власть. А власть даёт ещё большие бабки и ещё большую власть. Так вот и крутится этот мир, капитан. А нам что главное — чтобы перед смертью можно было бы самому себе в глаза поглядеть. И пока… вроде бы за пятьдесят восемь годиков, что землю топчу… Впрочем, не кажи гоп, до смерти ещё, может быть, далеко… Что будет, то и будет…

— А я вот, — призадумался над его словами Алексей, — могу я в глаза самому себе посмотреть или нет?

Снова почему-то он вспомнил печальные глаза Инны, глядящие на него, сидящего под конвоем в клетке и слушающего приговор судьи Грибанова, и себя, в ярости рвущего в клочки её письмо на глазах у адвоката Сидельникова.

— Это уж тебе судить, капитан, — усмехнулся Меченый и закурил «беломорину»…