— Стой! — запоздало крикнул Ээтгон.

— Отличная вода, — сказал Шооран.

— Рыба тоже сначала кажется отличной, — произнес кто-то из стоящих сзади.

— Все равно мы без этой воды не проживем, и кому-то надо пробовать, — сказал Шооран.

— Но не тебе! — оборвал Ээтгон и тут же, повернувшись к свите, спокойным голосом отдал распоряжение: — Если он останется жив, спустите вниз пару бовэров, посмотреть, как они тут приживутся. Только сначала заливчик небольшой огородите, чтобы не уплыли, и рыбы чтоб к ним не пролезли.

Правитель в окружении свиты двинулся дальше. Шооран шел вместе со всеми, прислушиваясь к своим ощущениям, ожидая признаков приближающегося отравления. Былая уверенность, что вода хорошая, покинула его, но не было и страха. Шооран лишь пытался понять, почему он так безрассудно взялся разрешить спор о воде. Ответ пришел сам собой: просто-напросто илбэч Шооран больше никому не нужен. Он сделал свое дело и сейчас его охраняют и берегут просто на всякий случай. А действуют и живут — другие. Другие спускают вниз людей и ставят палатки, потому что ночи здесь холодные. Отряды разведчиков уходят все дальше вглубь страны и пройденный путь измеряется уже не оройхонами, а далайнами. Охотники изобрели способ бить быстроногих зверей и принесли первую добычу. Кто-то другой будет устраивать затоны для бовэров. Ээтгон выслушивает донесения и распоряжается словно всю жизнь прожил здесь, все вокруг знает и давно привык к подобным масштабу и размаху. Дело нашлось всем, но единственное, что может Шооран, это первым зачерпнуть воду.

Свита вышла на поле, заросшее высокой как хохиур травой. Каждый сорвал и растеребил по пустому, лишенному зерен колоску. Они-то знали, что охотники не смогут прокормить скопившуюся наверху массу народа. Нужен хлеб. Коренастый общинник предложил вырвать всю эту траву и засадить землю принесенными сверху ростками хлебной травы. На огороженных землях бывшие общинники засаживали таким образом вытоптанные прежде участки. Дождавшись благословляющего кивка, общинник немедленно ушел.

Шооран протиснулся к Ээтгону, коснулся локтя. Правитель обернулся.

— В чем дело? Отравился?

— Нет, вода прекрасная. Только… — Шооран запнулся, — зачем я здесь? И охранник за спиной. Я ведь теперь никто. Отпустил бы ты меня к разведчикам или охотникам. А?..

— Не-ет… — раздумчиво протянул Ээтгон. — Один Тэнгэр знает, что нас ждет, так что тебя лучше иметь под рукой. А хочешь работать — иди вон к нему, рыхлить землю, — Ээтгон указал на удаляющегося общинника.

— Спасибо! — крикнул Шооран и побежал вдогонку за крестьянином.

Владыка вселенной, великий ван пребывал в растерянности. Последние месяцы словно сама судьба ополчилась против него. Один неурожай следовал за другим, поселяне разбегались, налоги прекратили поступать, мирные прежде места тлели неповиновением и открытым бунтом. Даже вернейшие из верных — цэрэги личной охраны стали плохо исполнять приказы, едва оскудели житницы и винные погреба. Они не сумели ни изловить илбэча, ни сберечь далайн. То, что ненавистный и пугающий далайн оказался единственным источником жизни, и от его нечистых движений зависел приход воды, сама мысль об этом тоже стала немалым ударом по устоявшемуся порядку. Кто будет почитать власть, когда мир вывернулся наизнанку?

А потом пришло известие, что далайн погиб, авары потухли, и стена Тэнгэра — пала.

— Ложь! — закричал ван, не дослушав. — Не верю! — и тут же, опровергая самого себя, приказал: — Выставить охрану вдоль сухой полосы, к аварам никого не подпускать. Чтоб ни одна живая душа…

Остатком меркнущего рассудка он осознавал, что никаких войск не хватит, чтобы оцепить весь мир, но единственная трезвая мысль уже не могла остановить его, он кричал, отдавая бессмысленные повеления и приказывая разом Тэнгэру и Ёроол-Гую. Что было потом, престарелый монарх не запомнил. Очнулся он в своей спальне, от того, что небывало яркий, ослепляющий луч света пробил тонкие занавески и коснулся глаз. Ван что есть сил зажмурил глаза, закрыл их руками, но и тогда чужое сияние проникло к нему.

— Что это? — закричал ван.

Он ни секунды не сомневался, что ожидающие поблизости слуги ответят ему, все объяснят, а в случае приказания, затушат слепящий источник. И действительно, ван услышал ответ. Старческий голос произнес:

— Это новое небо, ваше величество. Небесного тумана больше нет, а этот огонь светит вместо облаков.

Государь с трудом разлепил непослушные глаза и сквозь радужные разводы разглядел одного из своих кухонных прислужников, разжигавших огонь.

— Почему ты здесь? — вопросил ван. — Где спальничьи?

— Нету, — ответил старик. — Разбежались.

— Как разбежались?! Куда?! — вознегодовал самодержец.

— Не знаю. Сначала были беспорядки, а потом прошел слух, что Моэртал спускает людей со стены, и что жизнь внизу слаще туйвана. Так что, наверное, все ушли на восток. Или сами спустились. Авары-то остыли, на них теперь и похлебки не разогреешь. Вот все и разбежались. Сначала бунтовщики ушли, а потом и стража. Уходили целыми отрядами, будто бы на разведку. И каждый тащил, что только мог. Тут не только одонты, тут каждый дюженник распоряжался. Особенно главный баргэд Талаар, он чуть не весь дворец уволок.

— Что?! — услышав имя государственного казначея, ван подскочил. — Одеваться немедленно!

— А что одевать? — спросил старик, но ван уже поднялся и побежал из спальни как был, в одной ночной сорочке.

Многопудовая дверь, ведущая в подземелья, была аккуратно притворена, но связки факелов, стоявшие возле двери, изрядно поредели. Видно было, что в сокровищницу ходили часто, а о порядке заботились мало, хотя ни снаружи, ни внутри не было никаких следов разгрома. Сокровищницу грабили не торопясь и со знанием дела. Исчезло оружие и драгоценные наряды. Унесено все самое ценное. Остались лишь тяжелые сундуки, которые невозможно поднять, да груды мелкого необкатанного жемчуга, что еще не скоро потребуется для жизни за стеной.

Постанывая от ужаса, ван прошел в один из боковых залов. Здесь должен быть тайник, о котором не знал даже Талаар. Там самые лучшие, любимые украшения, там новая, недавно обработанная косторезами корона, которую прислал Моэртал. Ван заскрежетал зубами от бессилия и обиды. Он так верил Моэрталу, особенно после того, как тот прислал корону! И все-таки, Моэртал предал. И все предали. Бросили богоданного государя!

Очевидно у разбойника-казначея было не так много времени, и хотя он догадывался, что тайник должен быть, но найти его не сумел. Ван переоделся в блистающий наряд, увенчался короной. Постукивая витым посохом, вышел из сокровищницы. Кухонный служитель, привыкший видеть господина в затрапезном виде, взглянув на парадное великолепие, задрожал и пал на карачки. Поклонение старика словно капля свежей воды пролилась на омертвевшее сердце вана. Государь кивком велел слуге подняться и следовать за ним.

Трапезная тоже была разворована. Исчезло даже мелкоузорчатое кресло, на котором ван восседал во время пиров. Ван опустился на жесткую костяную скамью и сказал:

— Я голоден.

— Кладовые разбиты, — сообщил старик, — хотя кое-что сохранилось. Только, — испуганно продолжил он, — я же не повар, особенно перед вами. Я никогда не касался провизии, лишь разжигал огонь. И у меня не было времени готовить… — старик замолчал и невпопад добавил: — Да пребудут ваши ноги вечно сухими.

— Ничего, — сказал ван. — Готовить научишься потом. Неси, что есть.

Старик, кланяясь, вышел. Ван остался один. Смутным взором обводил он оголившиеся стены, стараясь не замечать смущающей голубизны за окнами. В душе было пусто, словно в ограбленном зале. Обычно в это время ван выслушивал доклады, принимал решения, отдавал важные приказания. Казалось, если с ним что-нибудь случится, остановится сама жизнь. И вот, несколько дней болезни, и жизнь остановилась, вернее, сбежала вместе с вороватым казначеем, и оказалось, что ван не нужен миру, его существование хизнуло в один миг. Остается сидеть, сурово оглядывая пустой зал и ждать, пока тебе принесут поесть.