Он быстро увидел разницу между двумя странами. Земля была чудовищно перенаселена. Когда Энжин попытался войти на сухой оройхон и напиться воды, его жестоко избили и вышвырнули обратно. Пришлось привыкать к чавге, которую прежде он ел только во время торжественных богослужений. Одно дело вкушать кисловатый чуть пованивающий нойтом комочек раз в месяц под пение собравшихся вокруг суурь-тэсэга служителей, совсем другое — питаться чавгой постоянно.
Избитый, брошенный в нойт Энжин выжил чудом. Его подобрали изгои — три изуродованных и неясно почему еще дышащих женщины. Спасительницы немедленно и дружно объявили себя законными супругами Энжина. Очевидно и здесь, где само существование было понятием относительным, устойчивое семейное положение что-то значило.
Сопровождаемый самозваными женами Энжин обошел все побережье страны вана. Мокрые оройхоны были единственным местом, где можно было передвигаться. По поребрикам между сухими оройхонами были проложены ровные тропы, существовали и дорожки внутри оройхонов, но ходить по ним, если ты не цэрэг, было рискованно. На полях работали не безразличные ко всему на свете служители, гнущие спину за миску каши, а хозяева, готовые перервать горло всякому, посягнувшему на их сокровище. Впрочем, из-за невероятной скученности далеко не все земледельцы могли позволить себе даже ту нищенскую жизнь, которой наслаждались рабы Ёроол-Гуя в земле старейшин.
Новая семья Энжина так и осталась образованием чисто экономическим. Ни о какой душевной или физической близости жены и не помышляли, просто вместе было легче выжить. Женщины копали чавгу, скребли харвах, по возможности подворовывали на сухих оройхонах, Энжин с редкостным безразличием к опасности разгребал завалы зверья на самом краю оройхона, добывал кожу, липкую чешую, морской волос, рыбью кость — все, что обычно достается людям лишь во время мягмара. Ведь кроме Ёроол-Гуя, грозящего всему оройхону, существует еще и уулгуй, опустошающий прибрежную кромку и встречающийся куда чаще своего старшего брата.
Энжину справили многослойные буйи и широкополый, с длинными рукавами и глухим воротом жанч — единственную одежду, в которой можно более или менее безопасно работать на мокром оройхоне. «Приоделись» и жены. Странный, противоестественный союз, почему-то называвшийся семьей, начинал оправдывать свое существование. Постепенно Энжин научился многим премудростям нечеловеческого житья. Он узнал, как правильно выбирать место для ночлега и расстилать кожу, заменяющую постель, чтобы не залило ночью нойтом. Он мог вымыться соком одной чавги, а оставшейся в кулаке выжимкой исхитрялся еще и почистить жанч. Научился ценить жирха и привык есть его сырым. Главным в этом искусстве было как можно быстрее глотать куски, а потом сдержать отрыжку — иначе могло стошнить даже самого бывалого едока.
Жители сухих оройхонов тоже промышляли чавгой и харвахом, поэтому долго задерживаться на одном месте не удавалось. Энжин со своими женщинами постепенно откочевывал все дальше на запад, пока не достиг края земли. Здесь он снова увидел мертвые болота. Тут было два таких оройхона, дымивших на всю округу и избегаемых даже изгоями.
Энжин бесшабашно направился прямо к границе, рассудив, что поблизости от нее прибрежные завалы всего богаче, но не подумав, как он будет работать там, где впору только не умереть. Виденное лишь однажды, но насмерть врезавшееся в память зрелище пробудило в душе и остальное, что Энжин предпочитал не вспоминать, опасаясь за рассудок и не замечая, что в том и состоит уже много лет его тихое помешательство. Но сейчас ядовитый дым, одурманивший голову, снял запрет, горящие поблизости авары помогли превратиться в пламя, и Энжин, забыв, зачем он сюда пришел, за два часа сотворил свой первый оройхон в стране вана.
Когда едва дышащий Энжин вернулся к тому месту, где стояла лагерем семья, его встретил невиданный переполох. Немудрящий скарб был увязан, словно женщины приготовились к немедленному бегству и ожидали только появления Энжина. Однако, впервые среди жен не оказалось согласия. Наминай требовала идти на восток, где образовалась сухая приграничная полоса — захватывать удачное место. Глуповатая Эрхаай полагала, что следует спешить к новому оройхону, который, конечно же, в ближайшие дни станет сухим. Что касается Курингай, то она хотела бежать как можно скорее и от сухой полосы, где несомненно начнется всеобщая драка, и вообще из этих мест. Энжин, как обычно, своего мнения не имел, и никак не решил спора готового перейти в потасовку. Жены напрасно взывали к главе семьи, он сидел безразличный или начинал говорить на темы, никак не связанные с предстоящим решением. Лишь когда он случайно упомянул, что разбуженный Ёроол-Гуй несомненно вот-вот будет здесь, споры прекратились, и все поспешили на подаренную провидением сухую полосу.
Там по-прежнему курился дым, горела на аварах густая слизь, и громоздились возле бывшего побережья кучи тлеющей мерзости. Но уже не так остро бил в ноздри запах, и было ясно, что еще день-два — все лишнее выгорит и на высохшей земле можно будет ставить палатку.
Женщины выбрали для жилья место как можно дальше от новой границы, совсем недалеко от сухих оройхонов и приготовились защищать свои владения от всех чужаков, какие только могли появиться. Энжин продолжал пребывать в прострации. На самом деле в нем шла мучительная работа. Он осознал наконец, свой дар илбэча и теперь раздумывал, перебирая один вариант за другим, как, не погубив самого себя, помочь остальным людям. В испорченном рассудке крепко засела мысль: сухой оройхон — это плохо. Его заберут цэрэги и баргэды, а всем остальным достанется лишь больше работы. Безумный илбэч решил строить вдоль границы двойной ряд оройхонов — один мокрый, где смогут кормиться изгои, другой — с огненными аварами и сухой полосой, где они смогут жить.
Оскорбленный Ёроол-Гуй бесчинствовал на побережье, но все же через день Энжин, не сказав ни слова своим подругам, отправился к далайну и выстроил еще один оройхон, нарастив вдаль мертвую полосу.
С поднятыми руками и пылающим взглядом Энжин готовился ступить на новый оройхон, когда поверхность влаги взорвалась изнутри бешеным водоворотом, и Ёроол-Гуй рухнул на приграничный оройхон, отрезав Энжину путь к отступлению. Случись это несколько дней назад, Энжин, наверно, умер бы от страха, но сейчас он, словно легендарный Ван погрозил кулаком корчащемуся на аварах чудовищу и пошел вдоль границы, туда, где не закрытая аварами высилась стена Тэнгэра.
Щупальца Ёроол-Гуя, коснувшись огня, шипели и обугливались, но на смену им из бугристого тела вырастали новые. По туше проходила дрожь, напоминавшая биение мягмара, потоки мертвящей влаги, липкого нойта и голубой, словно жемчуг, крови текли по камням, гигантское облако дыма затянуло окрестности, достигнув сухих оройхонов, так что недавно назначенный одонтом благородный Хооргон принужден был запереться в алдан-шаваре и в течение недели не показываться наверху.
И все же, сгорающий заживо и тут же заново рождающийся Ёроол-Гуй не желал уходить с аваров. Возможно он чувствовал, что отрезал илбэча на мертвой полосе, и ждал, когда тот задохнется в чаду. Так и должно было случиться — у Энжина не было с собой ни губки, ни воды, ни, тем более, сока и смолы туйвана, но у него не было также чувства опасности и рассудка, в привычном понимании этого слова. Энжин продолжал строить, и это спасло его. Следующий оройхон полыхнул ему в лицо жаром, но хотя это была мертвая земля, дыма и отравленного смрада здесь не было, ведь нойт еще не успел образоваться и наползти на авары. Лишь сзади его нагоняло смертоносное марево, и Энжин побежал дальше.
Три дня бесчувственный Ёроол-Гуй не сходил с костра, который сложил для себя сам, но затем верно и его сила начала сдавать. Многорукий сполз в далайн и исчез. За эти три дня Энжин поставил вдоль границы четыре оройхона, создав ту дорогу смерти, что через год так поразила бродягу Хулгала. Возможно, он продолжал бы строить еще, уходя все дальше в неизвестность, но он просто не смог дольше быть без воды в соседстве с жаркими аварами. Единственную бывшую у него чавгу он высосал на второй день, а потом лишь жевал оставшийся во рту волокнистый комочек.
