— Мама, — позвал Шооран. — Они зовут меня к разному, но предлагают один нож. И никто не дает воды…

Мама не ответила, но тоже протянула руку. В подставленную ладонь перетекло голубое ожерелье, и каждая бусина превратилась в прохладную каплю.

Шооран очнулся от звука голосов, и сначала ему казалось, что это продолжается привидевшийся в бреду спор. И лишь потом понял, что голоса, настоящие, человеческие, от которых он так давно отвык, звучат на самом деле. Один — резкий, визгливый, не разберешь чей; второй поглуше, явно мужской.

— Ты смотри — еще! — захлебывался первый. — Это уж точно мое!

— Не-ет! — возражал басистый. — Я уже сказал: все туйваны мои, и вообще, весь этот оройхон мой, а твой — первый.

— Да он какой-то недоделанный, там ни одного дерева нет!

— Я тут не виноват, — добродушно пророкотал низкий голос и вдруг заревел, мгновенно налившись яростью: — Ты что мои плоды жрешь! А ну положи обратно!

Шооран с трудом встал, придвинул к стене кость маараха и, поднявшись, выглянул в одно из отверстий под потолком. Через них удавалось рассмотреть немногое, но два человека, чьи голоса слышал Шооран, оказались прямо под оконцем. Несомненно, это были изгои. Изношенное рванье вместо одежды, мешки набитые чавгой, незрелой хлебной травой, раздавленными плодами туйвана — всем, что попалось им во время путешествия по незаселенным оройхонам. Новое добро было уже некуда складывать, но остановиться эти двое не могли и продолжали ссориться, вырывая друг у друга богатства, изобильно растущие и просто валяющиеся вокруг. К тому времени, когда Шооран увидел гостей, ссора переросла в драку. Пользуясь правом сильного, один из изгоев немедленно объявлял своей собственностью все, что только встречалось им на пути, а под конец, окончательно ополоумев, принялся отнимать у товарища то, что тот успел запихнуть в свой мешок. Теперь в криках дерущихся можно было различить только одно слово: «мое!», повторяемое на все лады. Высокий изгой, вцепившись в чужой мешок, рвал его из рук противника, владелец тянул сокровище к себе, орал и лягался. Сила, разумеется, одержала верх, мелкий изгой отлетел в сторону, а победитель, взвалив на спину два мешка, удовлетворенно промолвил:

— Так-то! Не трожь чужого.

Тщедушный с визгом ринулся на обидчика, но был отброшен ударом ноги. Дико было видеть драку из-за мешка испорченной, подавленной и перепачканной жратвы среди невероятного изобилия, расстилающегося вокруг. Два человека не смогли бы не только съесть, но но и попросту убрать все, что росло на оройхоне, но все же продолжали спор из-за мешка. Тщедушный вновь метнулся вперед, рука его, секунду назад пустая, неожиданно выросла на длину ножа. Острая кость вошла высокому в левый бок. Высокий изгой пошатнулся, мешки сползли со спины и шмякнулись на землю. Тщедушный, ударив, быстро отдернул руку и теперь, пятясь, тихо подвывал, словно это его ударили только что. Большой изгой слепо шагнул вперед и сграбастал длинными лапами противника. Мелкий взвизгнул, затем его затылок с мокрым треском впечатался в камень, и стало тихо. Высокий сидел, привалившись к валуну, о который раздробил голову врага. На лице изгоя застыло чувство удовлетворения сделанным. Лишняя дырка на драном жанче была незаметна, и кровь снаружи не выступила, так что казалось, будто человек просто отдыхает после трудной, но нужной работы.

Шооран вышел наружу, обогнул суурь-тэсэг и снова увидел своих гостей. Он сразу понял, что маленькому уже ничем не поможешь, а вот высокий был жив. Шооран подбежал, начал стаскивать вонючий жанч. Изгой открыл глаза. Большущая рука сжалась в кулак.

— Не трожь, — сказал изгой. — Не отдам.

— Не нужна мне твоя рвань! — огрызнулся Шооран. — Я помочь хочу. Сильно он тебя?

— Сильно… — на лице раненого впервые появилось недоумение. — Как же это вдруг? Жили вместе, бедовали, последней чавгой делились — и вот… И ведь что обидно: зря это. Все равно отнимут. Скоро здесь весь оройхон будет, а потом и цэрэги. Отнимут… Нарвай прибежала, говорит: «Там оройхон видно». Никто не поверил — она же дурочка, ума Ёроол-Гуй не дал. Так она убежала, а на другой день приходит и приносит хлеб, туйван… И нет, чтобы тихонько показать, раззвонила на весь оройхон и дальше побежала хвастать. Одно слово — дура, никакого соображения. Ведь приведет цэрэгов, можно и на костях не загадывать…

Изгой закашлялся, на губах появились красные пузыри. Шооран тем временем стащил с него жанч, под которым ничего не было, промыл рану водой из фляги. Что делать дальше, он не знал.

— Ты, парень, не тревожься понапрасну… — изгой с трудом проталкивал слова сквозь бульканье в груди. — У Каннача ножик злой, мимо не бьет. Я-то знаю… мы с ним друзья были… Мы и сейчас… он меня подождет… вместе к Ёроол-Гую отправимся… — умирающий поднял голову и неожиданно громко, чистым голосом спросил: — Где торбы?

— Вот они, — сказал Шооран.

— Дай сюда.

Шооран подтащил мешки.

— И не трожь, — постановил изгой. — Мое.

Он облапил мешки мосластыми руками и застыл с блаженной улыбкой.

Хоронить мертвых Шооран не стал — не было ни сил, ни времени. Если действительно безумная Нарвай разнесла повсюду весть о новых землях, то с часу на час следует ожидать нашествия поселенцев. Как это будет выглядеть, Шооран понял по первым двум гостям. И вообще, ежели илбэч хочет жить, ему не следует слишком долго оставаться на новых оройхонах. Не так важно, в конце концов, замучают ли его жадные цэрэги, требующие новых земель, стопчет ли в припадке умиления благодарная толпа, или он неузнанный будет зарезан во время дележа земли.

Опасность подстегнула неоправившийся организм, к Шоорану вернулись силы. Он начал собираться. Взял праздничный, ни разу не надеванный стариков наряд, который давно стал ему впору, пару ароматических губок, немного еды, самые необходимые инструменты. Уложил все в котомку. Часть припасов стащил в потайную камеру на «дороге тукки», рассчитывая, что если придется вернуться, нищим он не будет. Сам оделся для путешествия по мокрому и вооружился гарпуном. Гарпун и башмаки с иглами были разрешены для охотников. Кольчугу Шооран надел под просторный, специально для того сшитый жанч, и убедился, что хотя доспех по-прежнему велик, но уже не болтается словно на палке, а по длине так и просто в пору. Запрещенный нож, с которым Шооран был не в силах расстаться, он спрятал на груди вместе с маминым ожерельем и картой, на которой за последние полгода появились три новых оройхона.

Ступив на второй из сухих оройхонов, Шооран услышал крики. От мертвых земель валила толпа. Их было не так много — дюжины четыре мужчин и женщин, но отвыкшему от людей Шоорану они показались единым чудовищным существом, вопящим на разные голоса и размахивающим тучей рук.

Шооран круто свернул и спрятался на сухой полосе, которая пока была пустынной. Он пропустил еще две группы людей, и лишь когда стало темнеть, а поток переселенцев иссяк, сам ступил на мертвую землю. Уходя он слышал далекие крики и тоскливое дребезжащее завывание — люди кололи бовэров.

В начале новых веков было.

В далайне стояло пять кремнистых оройхонов, они были мокрыми, и люди не могли укрыться от нойта. Люди по слову Тэнгэра родились в один день, но старший из них родился сразу немолодым и мудрым. Этот старейшина указывал остальным, что им можно есть, и как ловить зверей шавара. А когда Ёроол-Гуй приходил за данью, старейшина указывал, куда следует бежать, чтобы спастись. Люди слушались старейшину, и лишь двое поступали наперекор. Первого звали дурень Бовэр — и этого достаточно. Умному человеку все равно не понять, почему дурак бежит не в ту сторону. Вторым упрямцем был илбэч, хотя этого никто не знал.

Один раз старейшина послал людей на южный оройхон собирать чавгу, но илбэч пошел на север и поставил там новый остров. Люди вернулись, увидели оройхон и спросили старейшину:

— Откуда взялась эта земля, непохожая на крест Тэнгэра, и можно ли нам собирать на ней чавгу?