Шооран сидел потупившись. Ему казалось, он слышит собственные мысли, эхо безумных разговоров с черным уулгуем.

Ээтгон встал.

— Я распоряжусь, чтобы тебя свободно пропускали через границу и в одну и в другую сторону.

— Не надо. Я пройду и так. Пусть только мне вернут хлыст. Все-таки, я последний из вольного братства ночных пархов, я не хочу ходить как простой бродяга.

Ээтгон ушел. В тот же день вечером собрался в путь и Шооран. Он еще плохо держался на ногах, но не хотел лежать, принимая заботу испуганных и недоумевающих жителей алдан-шавара. На прощание Шоорана одели во все новое, дали с собой запас продуктов. Старый хлыст найти не удалось, зато в арсенале, куда его беспрекословно пустили, Шооран отыскал хлыст, изготовленный им много лет назад из усов первого убитого им парха.

Нести узлы Шооран был не в силах, и все вещи взвалила на спину безмерно счастливая Ай.

Они с легкостью пересекли границу, очевидно Ээтгон все-таки распорядился на их счет, и в течение недели потихоньку подвигались на восток. Ай собирала чавгу, Шооран целыми днями сидел неподалеку от далайна и бесцельно глядел на мутные бугры. Влага расплескивалась, убивая ыльков, колючих рыб, волосатых червей. Каждое движение приносило смерть, и не было в нем никакого смысла.

Силы постепенно вернулись к Шоорану, не вернулась лишь уверенность в себе. Прекрасная земля больше не привлекала его, не было и любви к людям. Какой толк любить людей, если их нельзя спасти, им нельзя помочь, нельзя сделать счастливыми? И люди, и мир нуждаются в одном — чтобы их оставили в покое.

Шооран сидел на расстеленной коже и плел веревочку из живого волоса, набранного вдоль далайна. В этом деле был смысл: веревочка нужна, чтобы удобнее перетянуть тюк с вещами. Правда, если она попадет в чужие руки, то этой же бечевкой можно будет связать человека. Но пока веревка у него, она безопасна. Значит, ее можно плести.

Подошла Ай, присела рядом. Погладила лапкой по жесткому жанчу, певуче произнесла:

— Ты савсем забалел.

— Ну что ты, — отозвался Шооран, продолжая рукодельничать. — Я здоров.

— Забалел. Раньше ты ухадил по дилам, а я тибя жда-ала. А типерь ты не такой…

— А ты хочешь, чтобы я был как раньше? — спросил Шооран.

— Очинь.

Шооран усмехнулся. Вот единственный человек, которому есть до него дело. Ай хочет, чтобы он продолжал свою работу до самого конца, до гибели Ёроол-Гуя. Только как будет жить несчастная уродинка без породившего ее болота, без чавги, без вечных переходов по унылым мокрым оройхонам? Хотя до этого дело дойдет еще очень не скоро.

— Хорошо, — сказал Шооран. — Завтра мы пойдем туда, где есть дела.

Он достал из котомки кусок светлой, тонко выделанной кожи. Эту кожу Шооран собирался сменять на хлеб. Но сейчас он достал нож, вырезал из середины прямоугольный лоскут и начал по памяти чертить карту, обмакивая тростинку в черную сепию, выцеженную накануне из раздавленного тела многоногой твари.

Лучшим местом для работы по-прежнему оставался обширный залив между землей старейшин и страной добрых братьев. Правда, там до сих пор шли бои, но Шооран решил, что это будет на руку ему: среди всеобщей неразберихи его труднее найти. К тому же, вмешательство илбэча может спутать планы военачальникам и заставить их подумать о мире.

Решившись на действия, Шооран воспрял духом. Он вновь взялся за суваг и прошел через страну, напомнив людям, что молодой Чаарлах не умер. Лишь у Торгового перешейка он спрятал инструмент, и дальше они с Ай шли скрываясь.

Страна старейшин уже почти не отличалась от остальных провинций сияющего вана. Впрочем, присланные ваном одонты отлично понимали, что землю им в управление дал все-таки не ван, и не ленились поддерживать не только государя, но и Моэртала, благо что у человека есть для этого две руки. Моэртал распределил оройхоны так, что преданные ему одонты заняли земли возле перешейка, а пришлые оказались как бы в окружении, и к тому же, быстро попали в зависимость от местных баргэдов. Так что им ничего не оставалось, как помогать Моэрталу правой рукой, а на долю вана оставить левую. Но ведь всем известно, что левая рука ближе к сердцу и, значит, искренней.

Шооран с удивлением заметил, что изгоев на побережье стало значительно меньше, причем это были исключительно женщины. Он прошел половину страны, не встретив ни одного бродяги. Вопрос разрешился просто: оказывается Моэртал объявил набор в армию. Любой желающий мог стать цэрэгом, а после победы над добрыми братьями получить землю на присоединенных оройхонах. Идея была не лишена смысла — теперь, когда граница проходила не только через мокрые, но и по сухим оройхонам, преимущество получала та армия, у которой было больше людей. Месяц вооруженные чем попало служители тренировались в приемах рукопашного боя и воображали себя цэрэгами, а два дня назад отряды ушли к пылающей вспышками харваха границе.

Пользуясь безлюдьем мокрых мест, Шооран впервые после полугодового перерыва поставил оройхон, собираясь наутро догнать войско и затеряться в нем. Но наутро по оройхонам побежали гонцы. Они останавливались на скрещении поребриков, трубили в раковины и громко выкрикивали:

— Победа! Противник разбит и отброшен на четыре оройхона!

Вряд ли это была крупная победа. Шооран знал эти четыре оройхона. Он сам их построил и высушил, когда был в плену у добрых братьев. Четыре сухих оройхона выстроились по одному, соединяя две страны. Выходило так, что братья не разбиты, а всего-лишь оттеснены в свои земли. Войти туда Моэртал не решился. Интересно, как он в таком случае, собирается раздавать поля волонтерам? Четырех оройхонов на всех не хватит, а обманывать людей в таком вопросе нельзя, ополчение может взбунтоваться.

Но как бы ни обстояли дела, затеряться можно только среди добровольцев. Ай и Шооран быстро направились на север. К полудню они были на захваченных оройхонах, вернее, на мокрой кромке вдоль них. Чем дальше они продвигались, тем более не по себе становилось Шоорану. Казалось бы, сейчас здесь должен быть шум, человеческая толчея, крики, а вместо того оройхон поражал безлюдьем. На сухом кто-то был, оттуда слышалось заунывное пение, иногда крики, не воинственные, а скорее пьяные, а на мокром не было никого, не встречалось даже караулов. Хотя, караулы, конечно, находятся ближе в фронту. Но ведь здесь тоже еще утром шли схватки, а нет никаких следов. Не потоптаны заросли хохиура, отблескивает зеленью белесый, не смешанный с грязью нойт, лишь в одном месте протоптана широкая тропа, словно здесь долго ходили взад и вперед. Неужели Моэртал повел наступление только в сухих областях? Ведь это значит подставить солдат под выстрелы ухэров, а потом бросить поредевшие цепи необученных добровольцев против отборных войск добрых братьев. После того, как Моэртал вошел в страну, противник уже не держит здесь новобранцев.

Встревоженный Шооран поспешил по размешанной ногами дороге. Тропа оборвалась у входа в шавар. Из обычно молчаливых глубин сейчас доносился плеск, хлюпанье, какие-то вздохи. Шооран высек искру, зажег скрученный соломенный жгут, что обычно носил с собой. Пляшущий свет озарил пещеру. Такого шавара Шоорану еще не доводилось видеть. Впервые шаварное зверье не могло управиться с доставшейся ему добычей. Шавар был чуть не доверху забит телами людей. Может быть, даже наверняка, здесь были цэрэги братьев, но все же, в основном сюда стащили погибших добровольцев. Многие дюжины людей, отправившихся в поход за землей, а нашедшие конец в глубинах шавара. Конечно, погибли не все, и тот, кто выжил, сейчас получает землю — Моэртал несомненно сдержит слово. Но большинству никакая земля уже не понадобится.

Мудрый одонт второй раз воспользовался беспроигрышным способом, позволяющим разом решить две проблемы: изгоев и внешних врагов. Теперь враг разбит, а изгоев, тех, что могли представлять опасность, тоже нет. Через день шавар управится с непосильной кормежкой и останется только победа. Все рассчитано и принято во внимание, не учтено лишь, что полководцу может помешать илбэч.