Он сильнее прижал меня к себе, и по моей щеке скатилась первая слезинка.

— Не смогу так. — Я зажмурилась.

— Тогда не надо, — проговорил он. — Дай мне еще один шанс.

Я попыталась вырваться, но объятия были слишком крепкими. Тогда я закрыла лицо ладонями и заплакала. От моих всхлипов сотрясались наши тела. Трэвис печально посмотрел на меня.

Своей большой нежной ладонью он отвел от моего лица руки и поцеловал одну. Я прерывисто вздохнула, когда парень скользнул взглядом по моим губам и остановился на глазах.

— Голубка, я никого не полюблю так, как тебя.

Я шмыгнула носом и прикоснулась к его лицу.

— Не смогу.

— Знаю, — сказал он надломленным голосом. — Я не раз убеждался, что недостаточно хорош для тебя.

— Трэв, дело не только в тебе. — Я скривилась. — Мы не подходим друг другу.

Он покачал головой, желая возразить, но передумал, тяжело вздохнул и опустился мне на грудь. Когда часы в дальнем конце комнаты показывали одиннадцать, дыхание Трэвиса замедлилось и выровнялось. Мои веки отяжелели, я несколько раз моргнула, а потом провалилась в сон.

— Ой! — Я отдернула руку от духовки и засунула обожженные пальцы в рот.

— Гулька, ты в порядке? — спросил Трэвис, шаркая ко мне через комнату и натягивая на себя футболку. — Ай! Пол замерз, черт его дери!

Я сдержала смех, наблюдая, как Трэвис прыгает на одной ноге, потом на другой, пока его ступни привыкают к остывшему кафелю.

Сквозь жалюзи проникли первые солнечные лучи. Все Мэддоксы, за исключением одного, спокойно спали в своих постелях. Я продвинула старенький противень в глубь духовки, закрыла дверцу и подставила пальцы под холодную воду.

— Можешь вернуться в кровать. Мне надо было только поставить индейку.

— Ты идешь? — спросил Трэвис, обхватывая себя руками и пытаясь согреться.

— Да.

— Тогда веди, — махнул он в сторону лестницы.

Трэвис снял футболку, мы забрались в постель и натянули одеяло до подбородка. Он обнял меня, и мы оба задрожали в ожидании тепла.

Трэвис поцеловал меня в макушку и заговорил:

— Смотри, Гулька. На улице снег.

Я повернулась к окну и увидела белые хлопья в свете уличного фонаря.

— Как на Рождество, — сказала я, начиная согреваться.

Трэвис вздохнул, я повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Что?

— Тебя не будет здесь на Рождество.

— Я здесь сейчас.

Он приоткрыл губы и наклонился, чтобы поцеловать меня, но я отстранилась и покачала головой.

— Трэв!..

Он стиснул меня и наклонился, карие глаза наполнились решимостью.

— У меня осталось меньше суток с тобой, Гулька. Я собираюсь поцеловать тебя. Собираюсь сегодня все время это делать. Целый день. При каждом удобном случае. Если хочешь, чтобы я остановился, только скажи, но пока ты молчишь, я не потеряю ни секунды нашего последнего дня.

— Трэвис!..

Я надеялась, он не обманывает себя насчет того, что произойдет по окончании вечера. Я приехала сюда, чтобы притворяться. Но как бы тяжело ни было нам потом, мне не хотелось говорить ему «нет».

Трэвис заметил, что я смотрю на его губы, снова приоткрыл их и прижался к моему рту. Все началось с невинного поцелуя, но, как только он проник внутрь языком, я отозвалась на ласки. Тело Трэвиса тут же напряглось. Он прильнул ко мне, дыша через нос. Я перекатилась на спину, а Трэвис лег сверху, не отрываясь от моих губ ни на секунду.

В мгновение ока он раздел меня. Когда между нами не осталось ни клочка ткани, Трэвис стиснул железные прутья изголовья и быстрым движением вошел в меня. Я закусила губу, удерживая вскрик. Трэвис стонал, по-прежнему целовал меня, а я вжималась ногами в матрас, изгибая спину и приподнимая бедра навстречу.

Вцепившись одной рукой в изголовье, а другой поддерживая мою голову, Трэвис стал двигаться внутри меня твердыми решительными толчками. Его язык вновь скользнул сквозь мои губы. Я ощутила дрожь в теле Трэвиса, когда он застонал, сдерживая обещание сделать наш последний день незабываемым. Могла бы потратить тысячу лет, стараясь стереть из памяти это мгновение, но оно все равно будет прожигать мою память.

Через час я зажмурилась и сосредоточилась на ощущениях; все мое тело сотрясалось изнутри. Трэвис задержал дыхание и сделал последний толчок. Я рухнула на кровать, совершенно обессилевшая. Трэвис, сильно вспотев, пытался выровнять дыхание.

Внизу я услышала голоса и закрыла рот ладонью, хихикая над нашей выходкой. Трэвис лег на бок и посмотрел на меня своими нежными карими глазами.

— Ты сказал, что собираешься только поцеловать меня. — Я заулыбалась.

Ощущая близость обнаженного тела, видя в глазах беспредельную любовь, я откинула свое разочарование, злость и упрямство. Я любила Трэвиса. Не важно, по каким причинам я выбрала жизнь без него, хотелось мне совсем не этого. Даже если бы я не передумала, мы не могли бы держаться вдалеке друг от друга.

— Почему бы нам не проваляться в постели весь день? — Трэвис улыбнулся.

— Ты не забыл? Я приехала сюда, чтобы готовить.

— Нет, чтобы помогать мне готовить, а в следующие восемь часов я на свой пост не выйду.

Я прикоснулась к лицу Трэвиса. Желание прекратить наши мучения стало невыносимым. Если я скажу ему, что передумала и все снова как раньше, нам не нужно будет притворяться весь день. Мы сможем нормально провести праздник.

— Трэвис, мне кажется, мы…

— Не говори ничего, ладно? Не хочу об этом думать, пока не придется. — Он поднялся, натянул трусы, подошел к моей сумке, бросил на кровать мои вещи и надел майку. — Я хочу, чтобы в моей памяти остался замечательный день.

На завтрак я приготовила яичницу, а на ланч сделала бутерброды. Когда по телику началась игра, я принялась за ужин. При каждом удобном случае Трэвис становился позади, клал руки мне на талию и прижимался губами к шее. То и дело глядя на часы, я сгорала от нетерпения — скорей бы остаться на минутку наедине с ним и объявить свое решение. Так хочется увидеть его лицо, когда он узнает, что мы снова вместе.

День заполнился смехом, разговорами и непрерывным потоком жалоб Тайлера на столь очевидное проявление любви Трэвиса.

— Трэвис, сколько можно? — стонал Тайлер. — Сняли бы себе номер в гостинице.

— Ты прямо позеленел от зависти, — поддразнил Томас.

— Я не завидую, придурок. — Тайлер криво улыбнулся. — Меня уже тошнит от них.

— Тай, оставь их в покое, — предупредил Джим.

Когда мы сели ужинать, Джим настоял, чтобы индейку разрезал Трэвис. Я улыбнулась, глядя, как тот с гордостью берется за дело. Я слегка волновалась, пока меня не закидали комплиментами. К тому времени как я подала пирог, на столе уже не оставалось ничего съестного.

— Наверное, мало еды? — Я засмеялась.

Джим улыбнулся, облизывая вилку в предвкушении десерта.

— Эбби, ты наготовила в избытке, просто мы хотели набить животы до следующего года… если ты, конечно, не решишь повторить это на Рождество. Ты теперь тоже Мэддокс. Мы будем рады видеть тебя на всех праздниках, и не за плитой.

Я взглянула на Трэвиса, чья улыбка померкла. Сердце мое сжалось. Мне обязательно нужно ему сказать.

— Спасибо, Джим.

— Не говори так, папа, — сказал Трентон. — Она просто обязана готовить! Я так вкусно не ужинал с пяти лет! — Он засунул в рот полкуска пирога с пеканом и с удовольствием стал жевать.

В окружении этих довольных мужчин, потирающих сытые животы, я чувствовала себя как дома. Невероятные эмоции захлестнули меня, когда я представила себя за этим же столом на Рождество, Пасху и все прочие праздники. Мне хотелось стать частью этой шумной, потрепанной жизнью семейки, которую я так обожала. Когда пирога не осталось, кое-кто из братьев принялся убирать со стола, а близнецы отправились мыть посуду.

— Я сама помою, — сказала я, поднимаясь.

Джим покачал головой.

— Не надо. Ребята об этом позаботятся. Веди Трэвиса на диван и отдыхайте. Ты славно потрудилась, дочка.