Однако Лиллиана была не из тех, кто легко сдается. В бессильной ярости она колотила его по плечам, пытаясь противостоять его превосходящей силе. Она брыкалась, стараясь попасть ногами по его голеням, но он просто перехватил ее пониже спины и поднял над полом. И все это время он не отрывался от ее губ.

Лиллиана была беспомощна против этой неистовой атаки, а ее борьба — безуспешна, и, по правде говоря, когда ее тело было так крепко прижато к его литым мускулам, думать оказалось почти невозможно. Ее разум громко протестовал против такого бесцеремонного обращения, но где-то внутри нее зарождалась странная теплота, которая, медленно растекаясь по телу, лишала ее всякой способности к сопротивлению, пока Лиллиана не ощутила с ужасом, что она податлива в его руках и открыта его поцелую.

И держал он ее теперь по-другому, не так, как за минуту перед тем. Его руки стали ласковыми; он поглаживал ее по спине, хотя все еще не позволял ей отдалиться. Его губы стали менее требовательными и более источающими соблазн, которому трудно было противостоять. Она не замечала, как крепко вцепились ее пальцы в гладкую ткань его туники и как покорны его губам ее губы.

Но когда ее язык потянулся навстречу его языку, она полностью осознала, каким острым наслаждением наполнено сейчас все ее существо. Она чувствовала себя так, как будто в ее прежней холодной форме пламенеет расплавленное новое «я». Это было страшно — до такой степени утратить власть над собой. Это было страшно — но восхитительно. И если бы это еще продолжалось…

— Где теперь твои протесты? — прошептал Корбетт, осторожно коснувшись губами ее уха.

К Лиллиане вернулась способность дышать; вернулся и рассудок.

— Отпустите меня, — с трудом попросила она.

— Тогда не держись так крепко за мою тунику, — напомнил он.

Устрашенная собственным бесстыдным поведением, Лиллиана немедленно выпустила его тунику.

Он бережно поставил ее на землю, но отпустил не сразу, а лишь после того как еще раз крепко привлек к себе. За тканями одежды Лиллиана отчетливо ощутила выступающий бугор его плоти, прижатый к ее животу, и попыталась увернуться. Но его лицо снова обрело выражение язвительной насмешки, и он оценивающим взглядом уставился на нее.

— Ты говоришь, что презираешь меня, но… — Он пожал плечами. — Все равно, это не имеет значения. Возможно, ты и боишься нашего брака, но мы с твоим отцом уже обо всем договорились. Завтра ты станешь моей женой.

Он отпустил ее, и она отступила от него на несколько шагов. Какой он бесчувственный, думала Лиллиана. Совершенно равнодушный к ее терзаниям. Ей хотелось плакать и громко сетовать на судьбу, но гордость не позволяла ей этого. Как бы желая освободиться от тревожного ощущения его телесной близости, она отерла губы тыльной стороной ладони.

— Возможно, я стану вашей женой, — хрипло выговорила она. — Но все равно я буду вас ненавидеть!

В ее глазах засверкали непрошеные слезы, когда она увидела, как потемнело его лицо. Он снова заговорил, и его голос был низким и спокойным, но она безошибочно уловила торжествующий в нем сарказм.

— Поживем — увидим. Но запомни мои слова, Лилли, тебе удастся так легко отделаться от воспоминания о вкусе моего поцелуя или о прикосновении моих рук. — Он повернулся и пошел к выходу, затем остановился и смерил ее ледяным взглядом. — Но если ты действительно сочтешь меня таким уж отвратительным, ты всегда сможешь закрыть глаза и воображать, что это твой прелестный Уильям так тебя разогрел.

И тогда, с видом совершеннейшего отвращения, он вышел за дверь.

— Три жареных цыпленка, пригоршня печеных бобов, кусок сыра, большая тыква… — Лиллиана укладывала все-эти продукты в корзинку с крышкой, надеясь, что ни Туллия, ни служанка Ферга не заметят, как дрожат у нее руки… Она боялась выронить что-нибудь и тем самым выдать себя. Ее стремление сбежать в Бергрэмское аббатство окрепло десятикратно после ужасной встречи с сэром Корбеттом в птичнике. Лиллиана понимала, что дрожь в руках вызвана не только ожиданием побега, но и непонятной властью, которую он возымел над ней, и от этого ярость, клокотавшая в ней, только разгоралась.

Как она ни старалась выкинуть из памяти все, что случилось между ними, это ей не удавалось. У нее даже не было сил, чтобы сразу уйти из полутемного птичника, так она была потрясена ужасными чувствами, которые пробудил в ней Корбетт. Лихорадочные мысли сменяли одна другую. Но хуже всего было ощущение его невероятной власти над ней. Его поцелуя и ласковой руки оказалось достаточно, чтобы управлять ею! Его оскорбления и угрозы оказались менее разрушительными, чем его страсть. От одного воспоминания об этом Лиллиану бросало в краску — даже сейчас.

Если бы не Томас, она могла бы до сих пор прятаться среди кур в птичнике. Но он ее там обнаружил и принес сообщение, что в зале требуется ее присутствие. С той минуты сестры и гости уже не позволяли ей выполнять обязанности хозяйки дома. Вместо этого ей пришлось сопровождать дам на соколиную охоту и принимать участие в мучительно долгом завтраке на лужайке. Вскоре после полудня прекрасные охотницы уже снова были в замке, но мужчины к этому часу еще не вернулись с охоты. И когда Туллия между делом упомянула о том, что Матушка Гренделла, повивальная бабка и знахарка, занемогла и слегла в постель, Лиллиана усмотрела здесь знамение свыше. И теперь она готовила для старой женщины корзинку с лакомствами от свадебного пира.

— Заверни в этот платок несколько пирожков и большой ломоть белого хлеба и положи их сюда, — приказала Лиллиана Ферге.

— Зачем тебе ехать самой, Лиллиана? — запротестовала Туллия. — С этой корзиной можно послать в деревню любого слугу!

— Туллия, если мне придется пробыть в этом замке и в этой компании еще хотя бы одну минуту, клянусь тебе, я просто взвою! Неужели мало того, что я должна идти под венец с этим гнусным рыцарем? Неужели мне нельзя провести последние часы моего девичества так, как я хочу? — Ее глаза, отсвечивающие янтарем, были широко раскрыты и полны слез.

Тронутая мольбой сестры. Туллия не стала спорить.

— Как хочешь, милая сестра. Но умоляю тебя, не задерживайся и возьми с собой грума.

Брать с собой грума не входило в намерения Лиллианы, воспользовавшись суетой, царившей в замке, — гости развлекались, а слуги сбивались с ног от множества непривычных дел, — Лиллиана вывела из конюшни лошадь. Усевшись в седло, она прислушалась к себе: в душе чувство облегчения боролось с угрызениями совести. Ей казалось, что минуты больше она не сможет делать вид, что смирилась со своей судьбой. И все же не стоило притворяться, будто она не чувствует за собой никакой вины замышляя такой ужасный поступок. Как ни стремилась она избежать этого брака, Лиллиана понимала, каким ударом для отца будет ее побег.

Она совсем не хотела быть непокорной дочерью. Хотя в округе и поговаривали о том, что она слишком долго отсутствует в Оррике и предпочитает оставаться при монастыре, тем не менее она покорилась воле отца и не вышла замуж за сэра Уильяма. Ей ставили в вину упрямый характер, но не прямое неповиновение.

Однако то, что она замышляла сегодня, было не чем иным, как самым возмутительным непослушанием, и она это понимала. Ее бегство опозорит не только жениха, как ей хотелось бы, но и ее отца. Был момент, когда она, уже миновав подъемный мост, едва не повернула назад. Она отпустила поводья, и стройная лошадка заплясала под седлом, а потом весело поскакала по кругу… и наконец Лиллиана ласково потрепала ее по шее.

— А теперь вперед, Эйри. Вперед, девочка. — Она провела пальцами по гриве гнедой кобылки. — Я знаю, тебе не хочется покидать свой дом. И мне тоже не хочется.

Свернув с древнего моста на ровную дорогу, Лиллиана испытала сильнейшее искушение обернуться и взглянуть на замок. Она знала, что увидит: стены из светлого известняка, высокие и прочные; отягощенные плодами сучья каштана, нависающие над зубчатой стеной, и неизменных стражников, раз за разом совершающих обход.