Но Лиллиана хорошо понимала, что сейчас нельзя ему перечить. Больше ничего не было сказано между ними, когда они пустились в обратный путь: молчаливый рыцарь, прихрамывающий конь и несчастная, поникшая девушка.

Лиллиана не смела расспрашивать сэра Корбетта, но в голове у нее кружились сотни вопросов. Как он собирается поквитаться с ней? Не думает ли он, что они так и будут плестись пешком всю ночь, чтобы успеть вернуться к венчанию? Есть ли у нее хоть единый шанс спастись от него? Но он вообще не говорил ничего, и, оставленная наедине со своим воображением, она начала предполагать худшее.

Сэр Корбетт нарушил свое гневное молчание лишь тогда, когда они приблизились к какой-то хижине. Он разбудил спящего пастуха, который с готовностью согласился услужить суровому рыцарю. После того как Кисмет был удобно устроен в овчарне пастуха, сэр Корбетт обратился к пастуху и вручил ему золотую монету.

— Ты получишь вторую такую же монету за труды, если запомнишь то, что я тебе скажу. Отправляйся немедленно в Оррик. Говори только с сэром Рокком или с сэром Бартоном, и не бойся их побеспокоить. — Он метнул в сторону Лиллианы пронзительный взгляд. — Скажи лорду Бартону, что его дочь со мной. Я сам присмотрю за тем, чтобы она была доставлена к венчанию вовремя.

В самом выборе его слов было нечто такое, что заставало Лиллиану затрепетать. Она могла выдержать холодную ненастную ночь. Даже с леденящим ветром она могла бы как-нибудь смириться. Но чтобы остаться одной с этим злобным, мстительным человеком…

Почти не сознавая, что она делает, она начала понемногу отдаляться от кружка, скудно освещаемого масляной лампой. Она обессилела от пережитых испытаний; она страдала от холода, и сильнее всех других чувств ее обуревал страх. Но сэр Корбетт — при том, что все его внимание, как казалось, было целиком отдано коню, — мигом уловил этот маневр Лиллианы.

— Стой где стоишь, женщина! На этот раз не надейся убежать!

Жестом он приказал пастуху отправляться в путь. Теперь его дурное настроение неминуемо должно было обратиться против Лиллианы: она осталась с ним одна. Она приготовилась к худшему: к вспышке ярости и даже к удару его тяжелой руки. Но, не дождавшись ни того, ни другого, она отважилась бросить в его сторону быстрый взгляд.

Сэр Корбетт не приблизился к ней. Он все еще стоял неподвижно, прямой и высокий; колеблющийся свет лампы выхватывал из темноты его мускулистую фигуру. Но вместо гримасы ярости, которую она ожидала увидеть, она встретила иной взгляд — задумчивый и как бы оценивающий. И выжидающий.

Сердце у нее забилось едва ли не вдвое чаще, когда она встретила этот взгляд, внушающий ей безмерную тревогу, но тогда лицо у него странно изменилось. Может быть, это была просто игра света, подумала она, увидев, как он в последний раз погладил морду своего боевого коня. Когда же он снова повернулся к ней, лицо у него являло собой просто маску самообладания, и Лиллиана не знала, что ей сейчас следовало бы испытывать, — облегчение или еще больший страх. Но, когда она неверной походкой направилась к хижине пастуха, сложенной из простого камня, она с тревогой услышала, что он следует за ней по пятам.

В хижине была лишь одна комната — очевидно, жилище неженатого мужчины. Благодатное пламя горело в небольшом очаге, и Лиллиану сразу потянуло поближе к теплу. Она опустилась на колени перед очагом, протянула к спасительному огню замерзшие пальцы и только тогда со стесненным сердцем огляделась по сторонам. Скудная обстановка состояла из квадратного стола, трехногой табуретки, скамьи и древнего деревянного сундука со стертыми кожаными петлями. Впрочем, в хижине было довольно чисто. И тепло.

Она слышала, как сэр Корбетт заложил дверь на засов, а потом вздрогнула, когда он еще передвинул тяжелый сундук и загородил им дверь. Затем он уселся на сундук, вытянув вперед длинные ноги, откинулся назад, опершись спиной на дверь, и принялся разглядывать Лиллиану.

Ей совсем не понравилась его довольная улыбка, потому что в этой улыбке не было ни грана теплоты. Но и вынести это затянувшееся молчание она не могла.

— Теперь станете придумывать, как бы отомстить мне, сэр рыцарь? — спросила она самым храбрым тоном, на какой была способна. — Будете мне угрожать, и обвинять, и бить меня? — Она заносчиво вскинула голову, прекрасно понимая, что сейчас, промокшая и перемазанная, она выглядит в этой высокомерной позе просто смехотворно. Но она — леди Лиллиана Оррик, напомнила она себе. Дочь доблестного лорда Бартона. Ей не подобает пресмыкаться, как бы ни была велика грозящая ей опасность. Сэр Корбетт сегодня уже довел ее до слез. Больше это не должно повториться.

— Что-то не похоже, что брань или даже побои сделают тебя послушной женой. — Он пожал плечами, словно эта тема совсем не занимала его, и глаза Лиллианы расширились от изумления. — Сейчас я придумываю, как бы согреться, — продолжал он.

С этими словами он стащил сперва один сапог, а потом другой. Затем снял намокшую тунику и перекинул ее через скамью, чтобы она просохла. А потом взглянул на Лиллиану:

— Если ты думаешь отвертеться от нашего брака, подхватив смертельную простуду или лихорадку, так я клянусь, что это тебе не удастся. Точно так же, как не удались и другие твои попытки расстроить мои планы. А теперь сними свои мокрые наряды. Быстро! — добавил он, видя, что она не торопится повиноваться.

— Это не… это не… это непристойно… — еле выдавила из себя Лиллиана.

— Прежде чем кончится завтрашний день, мы будем обвенчаны. Не вижу, почему…

— Нет! — закричала она, вскочив на ноги. — Помолвлены, женаты… не в этом дело. Я бы с радостью скинула эти мокрые тряпки, будь я одна. Но не в вашем присутствии. Никогда!..

Она не могла знать, что он ответит на эти слова. Но он поднялся со своего импровизированного кресла с такой решимостью во взгляде, что у нее не осталось никаких сомнений в его намерении. Прежде чем она успела собраться с мыслями, он взял ее за обе руки. Его лицо было совсем близко.

— Ты так ничего и не поняла, женщина? Ты никогда не победишь, идя против меня. Хоть бранись, хоть дерись — исход предрешен.

В этот момент Лиллиане открылась чудовищная правда этих слов. Разве не убедил он ее отца выполнить условия их давнего брачного договора, несмотря на все ее мольбы? Разве не отыскал он ее, когда, по всем доводам рассудка, гроза должна была задержать его?

А теперь, запертая в этой маленькой хижине вместе с ним, как могла она ему помешать, если он решил, что ей следует снять платье?

Она отвернулась, не в силах вынести его упорный взгляд, и внезапный озноб пробежал по всему ее телу. Она почувствовала, что в продолжение всего этого вечера ей еще не было так холодно, как сейчас даже зубы у нее застучали. Но когда он ослабил свою хватку, она вдруг почувствовала, какими удивительно горячими были его руки. Она ощущала тепло там, где он касался ее кожи, тогда как все остальное тело обволакивал ужасный холод.

Лиллиана вырвалась от него — и он не стал ее удерживать. Он знал, что победил. Опять.

Она попробовала снять свое изодранное платье, но, не выдержав упорного взгляда Корбетта, повернулась к нему спиной. Шнурки по бокам намокли так, что ей не удавалось развязать узелки. Шнуровка никак не хотела распускаться, и это даже принесло Лиллиане какое-то злобное удовлетворение. Она взглянула на него, и, как видно, он успел уловить в ее глазах какую-то тень торжества. Впрочем, от удовлетворения не осталось и следа, когда он вытащил из ножен, висевших у него на оружейном поясе, длинный обоюдоострый кинжал. Понадобилась вся сила ее воли, чтобы не кинуться прочь от него, когда он приблизился к ней.

Она стояла прямая, как статуя, предоставив ему заняться шнурками у нее на боку. Он опустился на одно колено, его склоненная голова находилась ниже груди Лиллианы. Когда он подсунул палец под шнуровку и слегка оттянул ее, чтобы должным образом направить лезвие, Лиллиана задержала дыхание. Опять это поразительное тепло.