— Эй, — его ямочки исчезают, и он берет мое лицо в свои огромные, мозолистые ладони. — Я понял.

      — Господи, пусть так и будет.

      — Так и есть. Я понял, я с тобой. А теперь скажи, что там? Ммм? Если ты не..., тогда мы выясним, что с тобой произошло. А если да...

      Я рванула в сторону до того, как он успел закончить, схватила тест, неся его ему, ощущая бешеный ритм своего сердца. Я нуждаюсь в его силе. Мне необходима его уверенность. Потому как, даже в моменты, когда он нестабилен, он всегда такой. Черт. Сильный! Мне нужно это сейчас.

      Не отрывая от меня глаз, он берет палочку, которую я ему протягиваю.

      Господи, он должен хоть ненадолго перестать улыбаться.

      Мой голос спокойный, и на удивление, уверенный. 

      — Две полоски означают, что, предположительно, я беременна.

      Его взгляд останавливается на мне еще на мгновение, после чего ресницы опускаются, в то время, как он поворачивает окошко теста к солнечному свету.

Мое собственное беспокойство съедает меня изнутри, пока жду его реакции. Мы шутили об этом в самолете, но сейчас он серьезен. Так же серьезен, как и я. Выражение его лица абсолютно нечитаемое, в то время как я рассматриваю его идеальную форму носа. Его губы настолько полные и расслабленные, чертовски красивые. Брови немного сведены вместе, что определяет его замешательство, пока он рассматривает полоски. Для меня абсолютно нереально определить хоть какую-то из его эмоций.

      Когда он убирает палочку в сторону, мое дыхание застревает в легких, а когда поднимает ко мне свою темную голову, ничего больше не существует для нас, кроме этого момента. Он поднимает глаза и всматривается в мои, в то время, пока мой живот скручивает, а сердце выдает кульбиты в груди.

      Что, если он не хочет этого?

      Что, если это уже слишком для нас?

      Что, если мы достаточно сильны, чтобы любить друг друга, но этого недостаточно, чтобы любить кого-то еще, вместе?

      Что, если мы не готовы?

      Наши глаза встретились. Он изучает мою реакцию, пока я изучаю его с еще большим отчаянием. И среди тысячи разных вещей, которые я готова была увидеть на его лице, никогда не могла бы представить, что увижу то, что вижу. Он... рад. Он более, чем доволен. Его глаза светятся так же, как если бы он испытывал сексуальный голод, но это касается какого-то иного голода. Потом появляются его знаменитые ямочки, и он смеется. И то, как он невообразимо счастлив, взрывается во мне радугой.

      — Иди сюда, — он поднимает меня на вытянутых руках так, что мой живот оказывается прямо напротив его лица, и он одаряет меня звонким поцелуем. Я визжу, когда он мягко швыряет меня на кровать, нависая надо мной.

      Вид этих двух ямочек на его щетинистых щеках восхищает меня настолько, что я начинаю смеяться. — Ты сумасшедший! Ты единственный знакомый мне мужчина, который бросает свою беременную девушку на кровать!

— Я вообще единственный мужчина, — говорит он. — Насколько я знаю. Только один мужчина есть в твоем мире, и это я.

      — Хорошо, только моему отцу не говори, что я так легко согласилась... — Я глажу его плечи, а он обхватывает мое лицо, продолжая нависать надо мной. И если мне казалось, что раньше он выглядел самодовольным, то сейчас он вкладывает в это слово новый смысл.

      — Брук Дюма беременна моим ребенком, — лукаво шепчет он. Его волосы взъерошены, и я смело погружаю ладонь в них, наблюдая, как пряди скользят между моими пальцами. Счастливая дрожь пробегает сквозь меня. 

      — У меня голова кружится. Поцелуй меня.

      Он опускает голову и нежно переплетает свой язык с моим, касаясь моих губ словно впервые, смакуя наш поцелуй, заставляя работать все мои вкусовые рецепторы. Он облегчает давление на меня, попутно лаская мою спину и медленно скользя своим пальцем к моему лицу.

      — Сделай так, чтобы он был похож на тебя.

      — Ты единственный, от кого это зависит.

      — Нет, это зависит от тебя.

      — Ладно, мы оба такие благородные души.

      Его смех настолько чудесный, в то время, как он быстро перекатывается на спину, укладывая меня в своих объятиях и начиная осыпать сотней маленьких поцелуев.

      — Теперь ты моя, от твоей темной макушки до кончиков маленьких ножек, — он нежно ласкает мое лицо своими мозолистыми ладонями, целуя мои закрытые веки. — Даже не думай еще когда-либо бросить меня снова, иначе я приду за тобой, и да поможет мне Бог, свяжу и утащу туда, где буду только я, где мы будем лишь есть и спать. Ты слышишь меня, Брук Дюма?

      Я чувствую, как в бюстгальтер упираются горошины моей груди, и киваю, затаив дыхание. Черт, я обожаю, когда он такой собственник, и вдвойне, когда в это время он “темный”. Я чувствую, как становлюсь влажной между ног.

      — Во мне нет ни единой частички, которая бы не знала, что я вся принадлежу тебе, — заверяю, взяв его за руку и опуская ее на свое сердце.

      Он сжимает челюсть, и искра первобытного осознания мелькает в его глазах, пока он обхватывает мою грудь своей большой ладонью. Мы начинаем целоваться. Сперва жестко, постепенно смягчая напор. Притягиваем друг друга еще ближе. Так, словно нуждаемся друг в друге, как в кислороде. Он шепчет мне на ухо: 

      — Я так сильно схожу по тебе с ума.

      И после того, как он прижимается лицом к моей макушке, я притягиваю его еще ближе, выдыхая:

      — Я так сильно тебя люблю.

      Он выглядит удовлетворенным, почти так же, как когда одаряет меня несколькими умопомрачительными оргазмами подряд. Он поворачивает меня и подстраивает так, чтобы обхватить ладонью мой живот и уткнуться носом в затылок, в то время, как мой мозг продолжает работать, представляя маленького Реми, бегущего также, как бегают маленькие дети, таким же неуклюжим, падающим, и это заставляет меня коснуться своего живота в том месте, где я позволяю своему льву поглаживать меня.

   Сейчас мы в городе грехов, и его глаза черные, с их обычным напряжением и проблеском голубых пятен.

      Он проснулся с голубыми глазами после того, как узнал, что мы ждем ребенка. Мы. Ждем. Ребенка. Этой ночью мы не спали. Реми был настойчивым, и у него определенно были свои планы на меня, на всю ночь. От трахал меня, сосал меня, заставлял сосать его, ласкал меня пальцами, хотел, чтобы я обхватила его рукой и ласкала, пока он трахал меня своими пальцами.

      На следующий день, мы двое, оба насытившиеся и невыспавшиеся, встретились с врачом, который вынул мою противозачаточную капсулу. Этот добрый человек напомнил мне, что спустя пять лет любая "штуковина в руке" должна быть заменена. Моя прослужила пять с половиной лет, которые я забыла подсчитать, особенно когда убеждала Реми, что контрацепция у меня под контролем.

Но затем я мельком заметила, как он снова дразнит меня, подмигивая, весь такой самодовольный со своими голубыми глазами, утверждая, что я сделала это нарочно.

      — Ну, ты мог бы пользоваться презервативами! — угрюмо прошептала я.

      — С тобой? — с издевкой изумился он. Затем легко ткнул меня в ребра. — Ты моя.

      — Ваше противозачаточное некоторое время не работало, однако для организма все равно необходимо время, чтобы адаптироваться и увеличить производство необходимых гормонов. Хотя, глядя на вас, я бы сказал, что вы в порядке, — сказал доктор, озвучивая нам примерный срок. Окончание которого было примерно через два месяца после завершения сезона, слава богу.

      Клянусь, Реми смотрелся просто очаровательно в кабинете врача, такой сильный и атлетичный в своем спортивном костюме, сидя в кресле возле меня и внимательно слушая все предписания врача. Большинство терминов для нас обоих звучали, как на китайском. Но он выглядел любопытным и сконцентрированным на фоне меня, готовой сбежать оттуда. Его интересовало, сколько я должна есть. Сколько граммов белка, сколько углеводов. Врач, казалось, даже смутился от его требования подробно подсчитывать граммы в порциях, а мне хотелось поцеловать моего парня за то, как он заботится обо мне.