Дверь снова распахнулась. На пороге с торжествующей улыбкой на губах стояла Лили, держа в руках еще один сверток с новорожденным.

Он опустил глаза на свою подопечную.

— Если бы она была моей, — задумчиво сказал Эйвери, — я бы сделал все от меня зависящее, чтобы защитить и уберечь ее от бед. Никто бы не посмел забрать ее у меня. Никогда. Могу в том поклясться.

Улыбка исчезла с лица Лили, она нахмурилась и исподлобья бросила на него непримиримый взгляд. Их короткое перемирие подошло к концу, враждебность и страстная тоска, которые лежали в основе их отношений, снова всплыли на поверхность.

— И я тоже, — ответила она.

Наутро гроза стихла. Свежий ветер разогнал остатки облаков, оставляя за собой ясное, чистое небо.

Лили завтракала в библиотеке при закрытых дверях. Она призналась Эйвери Торну в таких вещах, которые никогда бы не решилась доверить никому другому. Она открыла ему причины, которые побудили ее присоединиться к Движению за права женщин и принять столь трудное для нее решение никогда не выходить замуж. Однако она была не готова к такой бурной реакции на свои слова, к его обвинениям в том, что ее выбор — а следовательно, и выбор ее матери — был эгоистичным и опрометчивым. Он был настолько убежден в собственной правоте, настолько равнодушен к горю матери, потерявшей своих детей… и тем не менее она его понимала.

Она оставалась в библиотеке до самого вечера.

Ей незачем было прятаться от него. Эйвери покинул дом еще до рассвета и, переступив порог жилища Драммонда, предложил ему свою помощь в любом деле, к которому тот сочтет его пригодным, — лишь бы оно требовало усердного, напряженного труда и задержало его до самого вечера подальше от усадьбы. Драммонд с радостью пошел ему навстречу.

Он послал Эйвери работать вместе с косарями на лугу позади конюшни, где они дружно сгребали сено в скирды, наваливая сверху все новые охапки, отчего стог становился все выше и выше.

Следующая неделя в Милл-Хаусе прошла сравнительно спокойно. Франциска оставалась у себя в спальне без каких-либо извинений или оправданий. Тереза не отпускала от себя Кэти и исполненную раскаяния Мери, которые наперебой восторгались ее малышами. Эвелин, считавшая своим долгом развлекать Полли Мейкпис, взяла на себя роль хозяйки дома. Как ни странно, но обе дамы с удовольствием проводили вместе долгие часы. От их попыток помирить Лили и Эйвери пришлось на время отказаться, поскольку было чрезвычайно трудно подстроить встречу людей, которые редко находились в доме в одно и то же время. Бернард оказался предоставлен самому себе.

Когда Эйвери наконец удалось совладать со своими чувствами, он понял, что, избегая Лили, он тем самым оставил своего юного кузена одного в обществе женщин. Поэтому за день до приема у Камфилдов Эйвери отправился на поиски Бернарда.

Мальчика не оказалось ни в его комнате, ни в библиотеке — когда он задал вежливый вопрос Лили, то услышал короткий ответ из-за закрытой двери, — ни в гостиной. Наконец миссис Кеттл указала ему на чердак над вторым этажом того крыла дома, где обычно помещались слуги.

Направляясь по узкому коридору на половину слуг, Эйвери вдруг сообразил, что ему придется пройти мимо спальни Терезы, так как приставная лестница, которая вела на чердак, находилась в самом его конце. Он осторожно приблизился к открытой двери, готовый к тому, что Тереза начнет швырять в него мокрыми тряпками или даже острыми предметами.

Из комнаты доносилось приглушенное воркование трех женщин. Глядя прямо перед собой, он собрался было пройти мимо.

— Мистер Торн! — Голос Терезы настиг его в нескольких шагах от лестницы. Непохоже было, что она лишилась рассудка, однако осторожность все равно не помешает. — Мистер Торн, идите посмотрите на малышей! В конце концов, ведь это вы помогли им появиться на свет!

Эйвери не мог позволить подобным слухам распространяться по дому беспрепятственно. Поэтому он вернулся назад и заглянул в комнату.

Тереза сидела на постели, обложенная по меньшей мере полудюжиной подушек. Волосы ее покрывал какой-то нелепый кружевной чепец, не подходивший ей ни по возрасту, ни по размеру, на плечах красовалась пушистая розовая шаль. По обе стороны от кровати расположились Мери и Кэти, каждая из них держала в руках по младенцу. Все они просияли, едва увидев его.

Эйвери откашлялся.

— Как вы себя чувствуете, Тереза?

— О, просто превосходно, мистер Торн! — отозвалась Тереза восторженно, ее пальцы кокетливо поигрывали лентами чепца. — Вы не хотите взглянуть на детишек? Ведь вы почти что сами приняли их…

— Нет, — ответил он твердо, входя в спальню. — От меня не было никакого толка. Это мисс Бид приняла ваших малышей. Я стоял за дверью.

Тереза шутливо погрозила ему пальцем:

— Да полно вам, сэр! Я-то помню совсем другое. Вы просто скромничаете, только и всего. Вы были моей опорой, источником силы в час испытаний. Стоило мне только на вас взглянуть, как мне тут же становилось ясно, что все будет в порядке и ничего дурного со мной не случится. — Она кокетливо взмахнула ресницами.

Право, эту женщину невозможно было понять.

— Вы только полюбуйтесь на малышей, сэр! — весело прощебетала Мери и протянула ему крохотное существо, которое держала в руках, чтобы он мог получше его рассмотреть. Кэти, звонко рассмеявшись, последовала ее примеру. Эйвери наклонился и обвел беглым взглядом каждого из младенцев. Оба они сейчас больше всего походили на две маленькие ожившие брюквы.

— Какая прелесть, — произнес он наконец.

— Вы не хотите ее подержать, сэр? — спросила Кэти.

Тут малышка приоткрыла свой крохотный ротик и разревелась, громким, пронзительным плачем выражая свое недовольство. Эйвери недоуменно уставился на нее, пораженный тем, как такое маленькое создание может быть таким громогласным. И красным — ее сморщенное личико быстро приняло оттенок темно-лилового баклажана. И сердитым — она испустила еще один душераздирающий вопль. По-видимому, она унаследовала характер своей матери.

К его удивлению, Кэти как будто вовсе не обращала внимания на то, что ребенок в ее руках заходился криком.

— Вот, возьмите. — Она поднесла девочку к его лицу.

— Нет. — Он понизил голос. — Я… я не могу. Мои руки… — Он протянул к ней ладони и смущенно произнес:

— Они ужасно грязные. Такими руками нельзя дотрагиваться до младенцев.

Лица горничных вытянулись.

— А! — протянула Тереза разочарованно и пожала плечами. — Ну ладно, как-нибудь в другой раз.

— Да, — тут же согласился Эйвери. — В другой раз. Милые… э-э… очень милые дети.

Он кивнул Терезе и поспешно удалился, пока они снова не успели его позвать.

Он услышал шаги Бернарда еще раньше, чем увидел его. Что-то ворча себе под нос, мальчик тащил тяжелую подзорную трубу к одному из окон на чердаке Милл-Хауса.

Эйвери пошел вслед за ним. К его удивлению, на чердаке не было хлама, если не считать нескольких видавших виды сундуков, старого шкафа, в котором не хватало одной дверцы, обшарпанного буфета и огромной, покрытой плесенью кровати с пологом на четырех столбиках, совершенно не к месту поставленной в самой середине помещения.

Бернард, который не заметил его появления, установил подзорную трубу перед окном и теперь был занят настройкой окуляра.

— Привет, Бернард! — бодро сказал Эйвери, подойдя к укромному уголку, который парень устроил для себя.

Перевернутая маслобойка заменяла стол, стопки книг были свалены в кучу вокруг выброшенного за ненадобностью кресла, а на полу стоял глиняный кувшин, от которого исходил запах прокисшего куриного бульона.

Вздрогнув от неожиданности, мальчик поднял глаза и улыбнулся, увидев кузена.

— О, Эйвери! А я-то думал, что вы снова отправились работать вместе с людьми Драммонда. Я как раз пытался вас найти с помощью вот этого. — Он любовно потрепал ладонью старую, чудовищных размеров подзорную трубу.

— Ты, наверное, часто сюда приходишь? — спросил Эйвери, указывая на немое свидетельство его посещений в виде множества обглоданных корок и промасленных оберток от сандвичей, которыми был усыпан пол вокруг его кресла.