— Ах, ты… да я тебя…

— Ну, ну, ну, не тормоши ребенка, — говорит отец. — Пусть он очухается, а то как бы хуже не наделать.

В хату к нам набились ребятишки, бабы, мужики.

Всем хотелось узнать, зачем мы в лес удирали. Но я решил при всех не рассказывать, чтоб надо мной потом ребята не смеялись.

— Ну, рассказывай, зачем ты в лес с Легким убежал? — спрашивает отец.

— Я скажу тебе одному, — говорю я.

— A-а, ну ладно. Братцы, идите-ка вы домой, занимайся каждый своим делом, говорит отец соседям.

И, когда все ушли из нашей хаты, я рассказал отцу все.

Отец слушал внимательно, а потом сказал:

— Ах, и дураки ж вы, ребятки! Пороть бы вас, пороть, но этим все равно дурь не выбьешь, еще глупей станете. Ну ладно, подрастайте, авось поумнеете!

Тем дело и кончилось.

Но больше на небо мы уж не собирались.

И книги про святых и преподобных мне окончательно разонравились.

После неудачи с небом я присмирел. Я и до этого был не особенно боек, а теперь стал ниже травы, тише воды, как у нас говорят.

Присмирел и Легкий — ему дома тогда всыпали здорово. Правда, я ходил к нему и он ко мне заглядывал, но приключения наши кончились. Легкий даже по садам почти перестал лазать. Редко-редко когда надумает, а если уж и полезет, то очень осторожно. Ему, видно, надоели опасности.

Мы играли мирно, ходили иногда в лес за малиной, смородиной и грибами, бегали на реку Витьму купаться. Бывало, что и в своей Гнилушке на скорую руку купались, хотя в ней много мути и грязи.

Перемену эту в Легком заметили соседи, обрадовались.

— Вот теперь ты. Легкий, совсем хорошим стал, теперь ты приятный паренек, — говорили они.

Даже сам Трусак похвалил Легкого, когда мы приняли к себе играть его Ваньку Трусика:

— Умник, Легкий, молодец! А я-то думал, что ты совсем конченый.

И Легкому понравилось, что о нем стали так говорить. Однажды он даже сказал:

— А знаете, ребята, что я надумал?

— Что?

— Мы будем теперь всегда так жить. Не драться, не воровать. Только ежели в Матюшин сад иногда заберемся, потому что без яблок нам нельзя. А больше — никуда! Согласны?

— Согласны! — кричим мы.

Но, как говорится, загад не бывает богат. В деревне случились такие события, которые захватили и нас, ребятишек…

Шел 1904 год. Началась война, где-то далеко-далеко, на Дальнем Востоке, в Маньчжурии, в Порт-Артуре. Там стояли наши войска, на них напали японцы.

На базарах стали продавать картинки: на них было нарисовано, как русские бьют японцев. Дядя Легкого, Тихонок, накупил таких картинок и развесил по стенам в горнице. Тут мы впервые увидели, кто такие японцы. На картинках они были маленькими, некрасивыми. Наши солдаты нанизывали их сразу по пяти штук на штык, наши бомбы топили японские корабли, японцы тонули в море и взлетали на воздух от взрывов русских снарядов.

Так было на картинках…

— Видал, видал, как наши колошматят косоглазых дьяволов? — радовался Тихонок. — Хо-хо-хо! Вот это здорово! Да наши их шапками закидают!

И он самодовольно подкручивал свои тощие усики и поглаживал жиденькую бороденку, ходил в церковь и заказывал молебны о победе русского воинства над врагом.

А в деревне провожали на войну запасных солдат, тех, которые отслужили свой срок на действительной и вернулись было домой. Бабы голосили по ним, как по покойникам, стон стоял по всей округе.

Потом поползли тревожные слухи. Стали говорить, что не наши японцев побеждают, а японцы наших, что наши солдаты бьются храбро, но царь назначил главнокомандующим какого-то генерала Куропаткина, который горазд только богу молиться. Японцы же хоть и маленькие, но хитрые. У них и солдаты-то одеты хитро: в зеленые формы. Как залягут в траву, их и не видать. А наши по-прежнему воюют в черных мундирах, и их далеко видно. Самое же главное — японцы хорошо подготовились к войне, а русская армия плохо была подготовлена, не хватало оружия. Да и генералы были бездарные, и солдат плохо кормили. Царь плохо знал, что делается в его войсках. Кроме того, американцы помогли японцам, продали им новые ружья, пулеметы, которые называются «максимами». Эти пулеметы сыплют пулями, как горохом, нигде от них спасу нет.

— Брехня это все, брехня! — говорил дядя Легкого. — Наш батюшка белый царь всех победит!

По вот в деревню стали возвращаться раненые, инвалиды: кто без ноги, кто без руки, Они-то и рассказали мужикам правду.

Солдаты также говорили, что война была не нужна народу, что царь се нарочно затеял, чтобы революцию оттянуть.

Что такое революция, мы сначала понять не могли и поняли лишь в следующем, 1905 году.

Революция началась сначала в столице, Питере, а потом в Москву перекинулась и начала разрастаться по стране. Рабочие стали требовать смести царя с престола, а власть передать Советам рабочих депутатов, землю всю отдать мужикам, а заводы и фабрики — рабочим; помещиков же и фабрикантов прогнать.

Во многих городах начались восстания и забастовки, закипело дело по поселкам и деревням.

Пришла революция и к нам, в ношу деревню Ивановичи.

К нам начали приезжать революционеры, их у нас называли ораторами. Это были по большей части молодые ребята, рабочие из ближайших Мальцевских заводов: Ивота, Стари и Дятькова. Они появлялись в праздничные дни, когда на площади бабы и девки водили хороводы, и тут же находились мужики и ребята. Ораторы выносили из ближайшей избы стол, ставили посреди площади и начинали говорить речи. А народ стоял и слушал.

Мы тоже вертелись здесь и слушали, хотя еще многого и не понимали.

Ораторы нам очень нравились. Ходили они в ботинках, в узеньких, в обтяжку, брюках, в коротких рубашках, волосы почти у всех длинные, картузы и кепки большие. А самое главное, нам понравились их пояса — широкие, с карманчиками. А в карманчиках этих — револьверы.

Захаров, дядя Василий, работавший на Ивотском стекольном заводе, тоже речи говорил, он тоже был оратор.

Наша деревня большая, дворов триста, народу в хороводе всегда много бывает.

И вот стоит народ вокруг, а ораторы один за другим говорят речи. Понятнее всего нам было то, что землю всю надо отдать крестьянам, а значит, и нашим мужикам.

— Правильно! — одобряли наши мужики ораторов. — Земли у нас мало, земелька-матушка нам вот как нужна!

— Правильно! — кричим и мы вместе со всеми.

Те же, что побогаче, в том числе дядя Легкого, Тихонок, ругались, не любили ораторов и даже грозились.

— Ах вы, собаки! Ах вы, дьяволы! — ворчал на них потихонечку, себе в бороду, наш сосед дядя Прошка. — Царя долой? Ладно же, вот подождите! Покажут вам урядники да становые, как мутить народ! Дай вот только приедут они.

Но ни урядники, ни стражники пока нигде не показывались.

После речей начинались песни. Песни не такие, как у нас распевали, а революционные, которых мы раньше и не слыхивали. Новые песни нам очень понравились, и мы их быстро запоминали.

Мы старались, кажется, больше всех.

Откуда-то вдруг появлялись красные флаги, на которых белыми буквами было написано:

И все — ораторы, наши мужики, парни и мы, ребятишки, — проходили по улицам с этими флагами и песнями.

После того как ораторы уезжали, деревня наша начинала волноваться. Одни говорили, что ораторы правильно говорят. Другие кричали, что толку от революции не будет, одна беда. Третьи всё урядниками пугали.

На нашей улице самые большие волнения и самые горячие споры происходили на Матюшином крыльце. Почему-то на этом крыльце всегда любили собираться мужики. Спор вели большей частью дядя Легкого, Тихонок, Трусак, Алеша Мишин и дядя Прошка, Ванькин отец. У Прошки и Алеши бороды большие, они оба сердитые мужики, но думали они по-разному. Сам же хозяин, Василий Семеныч, тот самый, что крапивой меня порол, в спор почти не вмешивался, он только сморкал зубами, улыбался, но зато если уж скажет что, то мужики только рты раскроют. Он на шахтах работал, повидал свет и во всем разбирался получше многих.