Вдруг слышу стук в стену. Я замер от ужаса. «Жандармы нашли!» — думаю я.

Но голосов не слышно, только один стук.

Тук-тук-тук!

Каждый раз всё по три удара.

Стукнет три раза и перестанет. А потом снова стучит: тук-тук-тук!..

«Да, революция, брат, не шуточное дело, — думаю я. — Вот мы только камнями швырялись и то, что получилось, а каково же настоящим ораторам приходится!»

Кто-то хватает меня за ногу, и я дико ору.

— Да ты что кричишь? Очумел, знать, совсем? Ты чего не вылезаешь наверх? Ведь я тебе сколько раз стучал! Это у нас сигнал такой: три раза простучал — все наверх вылезай! Ребята давно все наверху, один ты тут застрял! — кричит мне Легкий.

Ох, как же я обрадовался, услыхав его голос! А ведь я уже думал, что это жандарм меня тянет на расправу…

Кое-как повернулся я возле стены, раздвинул сено и полез за Легким.

Мы ползли долго, пока не вынырнули на самый верх.

— Ты чего не вылезал? — спрашивают меня ребята.

— Он сигнала нашего не знал, — сказал Легкий. — Ладно, не в этом сейчас дело, а вот как нам дальше быть? Тут сидеть или на улицу выглянуть?

Конечно, сидеть в сарае все время невозможно, но и высунуть нос на улицу… А вдруг там жандармы? Поджидают, пока мы покажемся.

— Хорошо бы узнать, что там делается. Успокоились эти черти или все еще нас ищут? — говорит Легкий.

В этом-то вся и штука. А вот как узнать?

— Надо разведку сделать, — решил Легкий. — Вы посидите тут, а я спущусь вниз. Если я свистну три раза, сразу же ныряйте в ходы. А если один раз — выходите ко мне на улицу. Понятно?

— Понятно, — говорим мы.

И Легкий осторожно слезает вниз, крадучись идет к воротам…

Мы следили за ним сквозь щели сарая с замиранием сердца.

Вот он тихо открывает ворота, бесшумно проскальзывает в них, и… нет его.

Нет… нет… и нет…

«Пропал парень», — думаем мы…

На улице раздается долгий пронзительный свист.

— Пошли. Может быть, он еще свистнет раза два, тогда мы сразу в ходы, — сказал Митька.

Но свист больше не повторился. И мы вышли из сарая.

Легкий стоял посреди улицы, к чему-то прислушиваясь.

— Где они? — спрашиваем мы.

— Слышите, как поют, гады? — говорит Легкий, показывая на дорогу. — Учинили разбой — и с песнями дальше. Стройно поют, глотки бы им завалило!

Мы прислушались.

Далеко-далеко чуть слышно разливалась бравая песня:

И свист, и гик, и пыль клубами по дороге…

— Это они, черти, в Бацкено поехали, там теперь мужиков пороть будут… Эх, хорошо бы было, если бы их к там каменюками угостили! — вздыхает Легкий.

С тех пор как побывали у нас жандармы, деревня наша еще более присмирела и притихла. Так притихла, что даже стражник от нас уехал куда-то, не нужен стал.

Но мы не забыли тревожных дней. По-прежнему играли в «подпольщиков» и «ораторов», распевали революционные песни, нагоняя страх на баб и мужиков.

Особенно боялись наших песен бабка Захарова с Митькиной матерью.

— Бросьте, перестаньте, разбойники! — кричали они на нас. — А ежели урядник услышит такую песню? Он же вас и отцов ваших нагайкою запорет да и в кутузку еще посадит! Кто, скажет, научил вас распевать песни такие?

Но мы не очень-то боялись урядника — он жил далеко, в Бытоши, верст за семь от Ивановичей.

У нас в душе навсегда осталась ненависть к жандармам, стражникам, земскому начальнику и к царю.

— Ребята, давайте поклянемся, что, когда вырастем, станем настоящими ораторами и всех врагов наших сметем с лица земли, — говорит Легкий.

— Клянемся! — отвечаем мы.

— Я даже дядю своего, Тихонка, и всех, кто с ним заодно, смету с лица земли. Я их прогоню из деревни, пусть идут, куда хотят! — добавил он. — Потому что они тоже вредные. Они ничуть не лучше жандармов.

Мы и в этом с ним согласились.

— А теперь давайте споем «Отречемся от старого мира».

И мы запели «Марсельезу».

В этот день мы дали обет называть друг друга товарищами. Нам это слово очень полюбилось, оно стало для нас родным.

Хотя мы с Легким к ровесники, а в школу пошли не вместе. Я пошел учиться на восьмом году. Легкий — на десятом. И, когда я был уже в третьем классе, он сидел только в первом. В школе мы с ним не сразу подружили. Да Легкий в школе и не был заметен, там и без него орлы находились. Взять хотя бы Ваньку Степного, Тимоху Кознная Смерть, Ваню Бычка, Алешку Степошнна или Виктора Пантюхова. Это были такие ребятки, что кого хочешь затмят!

Наша учительница, Варвара Павловна Шапова, была очень строгая, нервная. Она редко-редко когда улыбалась, всегда была серьезная, и уж при ней не пошалишь! Она нас не била, но, если взглянет на кого, тот сразу притихнет. Варвара Павловна терпеть не могла озорников и лодырей, во время занятий у нас была такая тишина, что муха пролетит — услышишь. Правда, находились смельчаки, которые умудрялись иногда выкидывать разные штучки даже на занятиях, но таких было мало, пожалуй, один только Ванька Степной.

Ванька Степной ходил в нашу школу за три версты, из своей деревни Свиридова хуторь. Он был старше меня на три года, а сидел со мною в одном классе. Учился он хорошо, но на него иногда такое находило, что с ним даже Варвара Павловна с трудом справлялась.

Один раз учительница отпустила первый и второй классы домой, а нас, третьеклассников, оставила на четвертый урок. Мы готовились к экзаменам. Варвара Павловна задала нам письменную работу и уселась с каким-то вязаньем на табуреточку у двери, которая вела из класса в ее комнату. У нас в школе был один класс для занятий — большая, просторная комната. Длинные парты первоклассников и второклассников, га которыми усаживалось человек по десяти, сейчас пустовали.

Мы сидим и пишем упражнение, но нам одним в классе скучновато.

И вот Ванька Степной решает порезвиться сам и нас позабавить.

Он бросает украдкой взгляд на учительницу, видит, что она занята вязаньем, и начинает строить такие рожи, так кривляется, что мы не можем удержаться от смеха.

— Это что такое? — строго спрашивает Варвара Павловна.

Она смотрит на нас, но мы сидим как миленькие. И невинней всех рожа у Ваньки Степного. Он усердно, не поднимая от парты головы, пишет упражнение.

Варвара Павловна успокаивается и снова принимается за вязанье. Но Ванька Степной тоже берется за гное. Он корчит новые рожи, и мы снова прыскаем.

— Нет, это просто невозможным становится! — вскакивает с табуретки учительница. — Я заставлю вас быть серьезными!

Она подбегает к нам, смотрит на нас испытующе, стараясь понять, кто поднял шум, но мы все уткнулись в тетради.

Учительница снова усаживается за вязанье. Но не проходит и двух-трех минут, как в классе раздается новый взрыв смеха: Ванька такую рожу сделал, что мертвый расхохочется.

Учительница как буря летит к нам.

— Сию же минуту скажите, почему вы смеетесь, иначе я вас до вечера домой не отпущу! — грозит она лам.

— Варвара Павловна, это все Степной, — сказал кто-то тихо.

Этого было достаточно: учительница знала, что мог сделать Степной. Ведь это не первый случай, когда он изводит ее.

— Ах, ты опять за свое, негодяй? Марш сию же минуту за печку, сиди там, болван, один! — говорит сна Степному.