Из диалектики универсализации труда Гегель выводит также и технический прогресс. Его рассуждения об орудиях и машинах в этом отношении взяты до деталей у Адама Смита. Тогдашняя немецкая действительность, особенно в тех частях Германии, которые были знакомы Гегелю по собственному опыту, не давала никаких оснований для подобных экономических познаний. В этих вопросах он почти полностью опирался на свои знания литературы об Англии и английской политэкономии. Его личным вкладом здесь является то, что он возводит диалектику, выявленную им в экономических предметах, на сознательный философский уровень.
Двоякое движение, происходящее, согласно Гегелю, в человеке, в предмете труда и в орудии труда, выражается, с одной стороны, во все более усиливающемся разделении труда, в становлении этого труда все более абстрактным, с другой стороны — во все более глубоком познании законов природы, в стремлении человека заставить природу работать на себя. Гегель всегда очень энергично подчеркивает связь между разделением труда, применяемым в этом разделении человеческим трудом и техническим прогрессом. Он, например, следующим образом показывает необходимость машин: "…его (т. е. человека.-Д. Л.) труд становится совершенно механическим или принадлежит какой-либо простой определенности; но чем абстрактнее становится последняя, тем более он (индивид) есть лишь абстрактная деятельность, и благодаря этому он в состоянии изъять себя из (процесса) труда и на место своей деятельности поставить деятельность внешней природы. Ему нужно только движение, и он находит таковое во внешней природе, или чистое движение есть именно отношение абстрактных форм пространства и времени — абстрактная внешняя деятельность, машина" [13].
Гегель, однако, является учеником Адама Смита и учителя Смита Фергюсона не только как экономист, но и как гуманист. Это значит, что он, с одной стороны, изображает развитие объективно, стремится как можно полнее раскрыть субъективную и объективную диалектику этого развития, видя в этом движении не только абстрактную необходимость, но и необходимый момент прогресса человечества. С другой стороны, он не закрывает глаза на разрушительное воздействие, которое порождает капиталистическое разделение труда, машинное производство. Однако он не изображает эти черты капиталистического разделения труда как "дурные стороны" капитализма, подобно экономистам-романтикам, — как то, что может быть улучшено или устранено при достижении "лишенного недостатков" капитализма. Наоборот, Гегель достаточно ясно видит, что эти стороны капиталистического разделения труда необходимо, диалектически связаны с его экономической и социальной прогрессивностью.
В лекциях 1805/06 гг. Гегель говорит также и о движении ко всеобщности, происходящем в результате разделения труда, введения орудий и машин. Он сперва показывает диалектический процесс: каким образом в обществе изобретательность отдельного человека приводит к повышению общего уровня, к более высокой степени развития всеобщности труда: "По сравнению со всеобщим мастерством единичный полагает себя как особенное, отделяется от всеобщего и делается более умелым, чем другие, изобретает более подходящие орудия; однако то, что в его мастерстве является действительно всеобщим, это — нахождение (Erfindung) всеобщего; и другие изучают его, снимают его особенность, и оно становится всеобщим достоянием". В орудии таким образом деятельность человека становится чем-то всеобщим и формальным, однако "остается его деятельность". Качественное изменение наступает только с появлением машин. Теперь Гегель изображает воздействие машины на человеческий труд: "В машине человек сам снимает эту свою формальную деятельность и полностью предоставляет ей возможность работать па себя. Однако тот обман по отношению к природе, на который он идет, обращается против него самого. Чем больше он выигрывает, подчиняя себе природу, тем ничтожнее становится он сам. Заставляя работать природу посредством различных машин, он тем самым не снимает необходимости собственного труда, но лишь как бы откладывает свой труд, отдаляет его от природы и не направляет более на нее как живой на живую природу, а избегает этой отрицательной жизненности, и труд, который остается на его долю, становится машинным, он уменьшает труд лишь для целого, но не для единичного, даже наоборот, увеличивает его, так как, чем больше труд становится машинным, тем меньшей становится его стоимость, и человек должен в этих условиях работать больше"[14].
Для рассматриваемого периода и особенно для немца эти рассуждения Гегеля являют собой чрезвычайно высокий уровень проникновения в суть движения капитализма. Невозможно упрекать Гегеля в том, что он рассматривал капитализм как единственно возможную форму существования общества п что он поэтому отождествлял функцию машины в рамках капиталистического разделения труда с функцией труда вообще. Напротив, следует подчеркнуть, что Гегель здесь обнаружил тот широкий, всеохватывающий взгляд, который мы видим у классиков политической экономии, у Смита и Рикардо: Гегель видит прогресс в развитии производительных сил, которое несет с собой капитализм, капиталистическое разделение труда, но одновременно он видит и неизбежно связанное с ним обесчеловечивание жизни рабочего. Он понимает неизбежность этого и, как великий мыслитель, не впадает в романтические ламентации по этому поводу. С другой стороны, он достаточно серьезный и искренний мыслитель, чтобы умалчивать о какой-либо стороне этого противоречия, умалять ее роль в своем изложении.
Это проявляется с особой ясностью, когда Гегель выводит неизбежность обнищания трудящихся масс из общественного разделения труда при капитализме. Экономическую основу этого процесса Гегель собирался изложить в заключительной части уже приведенной нами цитаты. В лекциях 1805/06 гг. он показывает процесс труда более четко. "Но благодаря абстрактности труда [он] вместе с тем [становится] более механическим, притупленным, бездуховным. Духовное, эта исполненная самосознательная жизнь, становится пустым деланием. Сила самости состоит в широте охвата, а последнее теряется. Он может некоторые виды труда передать машине; тем формальнее становится его собственное делание. Его тупой труд ограничивает его одной точкой, и труд тем совершеннее, чем он одностороннее… Столь же непреложной является борьба за упрощение труда, изобретение новых машин и т. д. — умелость отдельного <индивида> есть возможность сохранения его существования. Последнее целиком подвержено игре случая в целом. Следовательно, множество людей осуждено на совершенно отупляющий, нездоровый и необеспеченный труд — труд на фабриках, мануфактурах, рудниках, ограничивающий умелость, и отрасли индустрии, за счет которых содержался большой класс людей, вдруг иссякают из-за моды или удешевления, благодаря изобретениям в других странах и т. д., так что все это множество впадает в нищету, не будучи в состоянии избежать ее"[15]. В другом месте Гегель кратко, почти как эпиграмму, очень четко формулирует свое наблюдение: "Фабрики, мануфактуры основывают свое существование именно на нищете одного класса" [16].
Он описывает здесь общественные отношения с искренностью и бесстрашием, которые свойственны великим классикам политической экономии. Высокий уровень столь глубокого проникновения в суть, который в Германии казался просто невероятным, ничуть не страдает от того, что у Гегеля часто в этой связи появляются иллюзии, будто правительство, государство могут вмешаться в этот неизбежный ход событий. Ведь эти идеалистические иллюзии у него всегда сопровождаются очень трезвым пониманием границ, возможностей государственного вмешательства. К тому же, как мы уже увидели, Гегель выступает против чрезмерного государственного регулирования экономической и общественной жизни. И все же у него сохраняется иллюзия, что деятельность государства, правительства могла бы смягчить в некоторых случаях противоположность богатства и бедности и прежде всего, что вопреки этим противоположностям они в состоянии поддержать в "здоровом" состоянии буржуазное общество в целом. У нас будет более ясное представление об этом, если мы приведем одно место из "Системы нравственности", где Гегель пишет: "Этому разрушению и своей и чужой нравственности должно в высшей степени противостоять правительство. Внешне оно может это сделать непосредственно через препятствование высокой прибыли, и если оно принуждает часть этого сословия к машинному и фабричному труду и предоставляет его жестокости, то целое оно должно поддерживать просто в возможной для этого целого жизненности. Совершается же это по необходимости, или, скорее, непосредственно через конституирование сословия в-себе" [17].
