Правда, Гегель видит у Канта и ложные моменты, не до конца продуманные с точки зрения самих же кантовских предпосылок, например отрицание Кантом и Фихте коллизии обязанностей. Гегель опровергает их в этом пункте, показывая глубокую взаимосвязь между коллизией обязанностей и фундаментальными принципами канто-фихтевской философии. Но в этом пункте позиция Гегеля существенно отличается. Коллизию обязанностей он рассматривает как общественно-историческую действительность, которую мышление должно понять и из которой оно должно исходить.

Гегель критически оценивает антиномический характер кантовской философии: с одной стороны, как огромную заслугу Канта в мысленном воспроизведении одного из решающих фактов действительности (выявление необходимости антиномий), с другой — как субъективистскую ограниченность его мышления (то, что Кант не идет дальше антиномий).

Само признание необходимости антиномий в жизни общества — важный шаг в понимании противоречивой сущности буржуазного общества. Причины того, почему это произошло прежде всего и преимущественно в области морали, нам известны из анализа специфических условий развития классической немецкой философии. Более глубокое познание буржуазного общества вынуждает Гегеля переносить эти противоречия из области абстрактной морали в широкую область экономической и социальной деятельности человека в буржуазном обществе.

Правда, в дальнейшем Гегель не ограничивается лишь простой констатацией антиномического характера коллизии обязанностей, что привело бы к так называемому "трагическому мировоззрению", к пессимизму по отношению к буржуазному обществу в целом. Его мышление необходимым образом ориентируется на снятие противоречий и на постижение в мысли всего буржуазного общества в его движении.

Здесь-то и обнаруживается идеалистическая ограниченность гегелевского мышления и буржуазная ограниченность всего горизонта его мысли.

Гегель все в большей степени стремится к тому, чтобы понять эту целостность, в которой снимается противоречивый характер коллизий обязанностей (говоря в общем виде, противоречия жизни индивида в буржуазном обществе), как нечто само по себе противоречивое и движимое противоречием. Он приходит (в конце франкфуртского периода) к новой формулировке диалектического противоречия, более четкой, чем у всех его предшественников, к такому пониманию, которое только и возможно в пределах идеалистической диалектики. Однако для того, чтобы быть последовательным в своей теории, Гегель должен был бы пойти дальше в своем диалектическом понимании буржуазного общества, он должен был хотя бы предположить, в каком направлении может произойти снятие на более высоком уровне противоречий целостности буржуазного общества. Но, подобно представителям английской классической политэкономии, Гегель рассматривает буржуазное общество как последнюю, наиболее развитую форму исторического развития. Согласно этой концепции основные противоречия буржуазного общества должны быть сняты иначе, чем противоречия более ранних ступеней развития, приведших либо исторически, либо логически, либо "феноменологически" к этой "высшей ступени". Следовательно, Гегель вынужден, достигнув высшей точки в развитии своего метода, вновь отказаться от новой концепции диалектики, чтобы путем приглушения всех противоречий достичь непротиворечивого единства. Разумеется, развитие этой мысли у Гегеля не однозначно, а представляет собой острую борьбу двух тенденций в его мышлении. Но из специфики его социального кругозора необходимо вытекает то, что Гегель был не в состоянии полностью преодолеть прежние учения о противоречии. (О других границах гегелевской диалектики, обусловленных его концепцией буржуазного общества, будет подробно сказано в дальнейшем.)

Противоположность между Кантом и Гегелем выходит далеко за пределы методологии учения о морали. Она знаменует собой важный этап в развитии диалектического метода, хотя концепция Гегеля предстает первоначально в ограниченной, абстрактной форме. Более того, такая противоположность означает новый этап в понимании буржуазного общества. Немецкая философия и литература, которые были достойны идеологии предреволюционной Франции, приступают к теоретическому и художественному постижению послереволюционной действительности развивающегося капиталистического общества. Разумеется, это постижение должно было быть во многих отношениях ограниченным и искаженным, поскольку осуществлялось на немецкой почве, где в действительности но было и не могло еще быть буржуазной революции. Маркс и Энгельс убедительно доказали это в отношении не только гегелевской философии, но и поэзии Гете и особенно Шиллера. Насколько позволили рамки данного исследования, в нем была раскрыта общность социальных ориентации классиков поэзии Веймара и Гегеля. Мы уже указывали на то, что Гегель по сравнению со своими великими современниками более решительно выявил противоречивый характер буржуазного общества, более интенсивно и углубленно занимался его "анатомией" — политической экономией. В последующем будет показано, что обе эти особенности развития взглядов Гегеля тесно связаны друг с другом.

Именно здесь, в решающей точке исследования философской биографии Гегеля — в точке, где могли бы быть выявлены конкретные взаимосвязи развития его диалектики с его экономическими исследованиями, полностью отсутствуют исторические, источники. Именно здесь нам приходится исходить лишь из сопоставлений и догадок. Счастье еще, что Розенкранц сообщил хотя бы дату начала занятий Гегеля политической экономией. Тот источниковедческий материал, которым еще располагал Розенкранц, был затем утрачен.

Не случайно, что именно от этой части гегелевского наследия не осталось и следа. Среди прямых учеников Гегеля не было ни одного, кто обнаружил хотя бы тень понимания экономических проблем, не говоря уже о том, чтобы иметь представление, насколько важна была разработка экономических проблем для возникновения системы и методологии Гегеля. Даже в изданных сочинениях Гегеля, в которых эти связи между ними выступают явно ("Феноменология", "Философия права" и т. д.), они не заметили значения этих проблем.

Отсталость социальных отношений Германии повлекла за собой то, что даже у величайших философских гениев того времени, даже у Гегеля, теоретическое отражение общественных противоречий идеалистически поставлено на голову.

У его учеников, юность которых пришлась уже на период Реставрации, отсутствует всякое понимание политической экономии, ее значения для решения социальных проблем. И это характерно в равной степени как для реакционного правого крыла гегельянцев, так и для либерального центра и левого крыла. Нерешительность в анализе важнейших проблем общества, характерная для либералов 30-х годов XIX в., обнаруживается и в их полном непонимании экономики. Лишь обострение классовой борьбы в Германии в начале 40-х годов пробудило и в гегельянстве определенный интерес к экономическим проблемам, правда основанный не на солидных познаниях и серьезной работе, как это было у Гегеля. "Философская переработка" экономических категорий как классиков английской политэкономии, так и великих социалистов-утопистов была сведена гегельянцами из числа "истинных социалистов" и Лассалем большей частью к пустой, формальной игре.

Только в юношеских работах основателей диалектического материализма — Маркса и Энгельса — мы встречаемся не только с глубокими, серьезными знаниями в области политической экономии, но и с осознанным пониманием того, что именно в этой области необходимо изучать важнейшие проблемы диалектики, именно в этой области стоит задача выявить в материале, еще не обработанном осознанно классиками буржуазной политической экономии и утопистами, его решающие закономерности и принципы и тем самым вскрыть диалектическую противоречивость законов общественного развития.