Глубокое идеалистическое противоречие у молодого Гегеля состоит именно в том, что он открыл новую действительную телеологию человеческой деятельности и не понимал и не хотел понимать трагической телеологии своего периода. Он переворачивает вверх ногами отношения цели и средства. В то время как в действительности все героические устремления французского народа, подвиги, совершенные великими людьми от Марата до Наполеона непосредственно привели к установлению господства капитализма на развалинах феодального общества, молодой Гегель — как мы уже могли видеть — форсирует философию истории, в которой освобождение производительных сил капитализма от оков, возникновение развитого капиталистического общества должны стать базисом нового героического периода, нового культурного взлета человечества.

Однако в этом идеалистическом заблуждении Гегеля, в этом переворачивании реальных общественно-исторических связей есть одна глубокая, гуманистическая истина, глубокая, хотя и полная противоречий критика капиталистического общества. Если Гегель не в состоянии понять, что весь процесс развития человечества со всеми его жертвами привел лишь к тому, чтобы окончательно навязать человечеству интересы Нюсингена, Тайфера и Келлера, если он усматривает в этом господстве глубокое унижение всего человечества и придумывает героическую утопию, чтобы указать выход из такого пути завершения развития человечества, то в этом заключен глубокий протест против капитализма, протест, который объективно, бессознательно, против его воли направляет наш взор за горизонт капитализма, точно так же как объективно за пределы этого горизонта направляют нас экономический анализ Рикардо, художественные образы легитимиста и роялиста Бальзака.

Гегель был бы менее значительным мыслителем, он был бы сентиментальным и романтическим утопистом, если бы он последовательно проводил этот свой протест против капиталистической культуры, против ведущей в политическом и культурном плане роли буржуазии в буржуазном обществе. Его величие как мысли-геля, плодотворность его мысли, направленность его философии на будущее зиждутся как раз на его непоследовательности, па противоречивости его позиции, на том, что и он, подобно Рикардо, ищет истину "в навозе противоречий" и отчасти находит ее. Рассматривая гегелевскую критику капиталистической культуры, мы никогда не должны забывать, что исходный пункт и центр его философии истории образуют неотвратимость и прогрессивность капиталистического развития.

При этом вовсе не в узком, "экономическом" смысле. Более того, философия культуры Гегеля основывается на том, что лишь новое время, современное буржуазное общество сформировали ту индивидуальность человека, благодаря которой мы обнаруживаем превосходство современного этапа развития в любой области человеческой культуры над античностью с ее великолепием политической и культурной жизни. И эта новая индивидуальность в концепции Гегеля не результат природного развития, не нечто "органическое", как полагали романтики, жестко противопоставлявшие эту "органичность" индивидуальности разрушительным и разлагающим влиянием капиталистического развития. Как раз наоборот: для Гегеля эта индивидуальность является неизбежным, необходимым результатом именно такого развития, — выражаясь философски, необходимым результатом прогрессирующего и достигающего своего апогея в современном буржуазном обществе "самоотчуждения" человека.

Поэтому противоречие в философии культуры Гегеля не имеет ничего общего с антикапитализмом романтизма. Противоречие в концепции Гегеля намного более глубокое, оно состоит и утверждении необходимости и прогрессивности экономического развития, ведущего к капитализму со всеми его страшными последствиями, на которые Гегель никогда не закрывал глаза (вспомним гегелевское изложение феномена бедности и богатства при капитализме), и одновременно оно связано со страстной борьбой против унижения, деградации и развращения человека, которые неизбежно приносит с собой этот путь развития.

Выявление этих противоречий в произведениях Гегеля является одновременно диалектическим продолжением и развитием той критики капиталистического разделения труда и его последствий в культуре, которую мы находим у великих английских экономистов Просвещения, в особенности у Фергюссона и Адама Смита. Культ античности, господствовавший от Возрождения и до наполеоновских времен, возвышение ее в ранг идеала по существу покоятся на неразрешимости противоречия капиталистического развития. Все утопические стремления возродить античность в сфере политики, искусства и культуры связаны с надеждой преодолеть это противоречие современной жизни, остановить уничтожение человека в результате развития человеческих производительных сил.

Величие Рикардо как экономиста покоится именно на том, что он с железной последовательностью игнорировал это противоречие. Он констатировал все факты, в которых это противоречие находило свое отражение, однако твердо держался того мнения, что прогрессивность развития материальных производительных сил должна пробивать себе дорогу сквозь все эти противоречия. И они действительно пробивают себе дорогу, в этом Рикардо был прав, однако прогрессивность реализуется при социализме, а не при капитализме, и в этом — историческое заблуждение Рикардо. Вместе с тем ясно видно, что Рикардо, если бы он не придерживался столь твердо своего заблуждения, никогда бы не добился той силы своего мышления, которая указывает дорогу в будущее, так и не угаданное им.

Гегель подходит к этому противоречию с противоположной, культурно-философской стороны. Это, разумеется, не меняет ничего в том, что в его мышлении так же, как и у Рикардо, переплетается истина с заблуждением. Различия следует искать в понимании античности, которая превосходит современность. Это положение достаточно рельефно выразил Фергюссон: "Если претензии на одинаковое право и одинаковую свободу для всех должны заключаться в том, что каждый должен быть низведен до состояния рабов или наемников, то мы останемся народом илотов и среди нас не будет ни одного свободного гражданина"[3]. Такова же философско-историческая концепция молодого Гегеля. И его значимость как мыслителя состоит именно в том, что он, как мы уже видели, несмотря на такую оценку античности, несмотря на признание того, что капиталистическое общество является таковым, каковым оно есть в действительности, все же со времен франкфуртского кризиса твердо придерживается мнения, что античность безвозвратно прошла, что она перестала быть образцом развития человечества и что развитие человечества достигло своего апогея благодаря развитию своих производительных сил, благодаря капитализму. Теперь этот апогей выражается, по Гегелю, в своей трагической диалектической противоречивости, в ничтожестве центральной фигуры этого развития — буржуа.

"Трагедией нравственности" называется у Гегеля один раздел в его работе о естественном праве, причем раздел довольно темный. Последний непосредственно примыкает к уже рассмотренным нами суждениям Гегеля относительно необходимости возникновения капиталистического общества и его исторической прогрессивности по сравнению с античностью. В немногих замечаниях этого раздела Гегель пытается обобщить уже кратко обрисованное нами противоречие в культуре капитализма, и делает он это в такой форме, что этот вопрос подается в виде вечной противоположности в развитии человечества, при этом в известной мере лишая противоречие его историчности, хотя он четко различает решение этого вопроса в античности и в современности.

Изложение этих мыслей является наиболее темным в сочинениях молодого Гегеля. Здесь прямо бросается в глаза чрезмерная идеалистичность в самых различных отношениях. Прежде всего, как уже было отмечено, специфически современный конфликт объявляется вечным. "Раздвоение" человека на буржуа и гражданина оказывается вечной коллизией духа с самим собой, положенной и снятой в трагедии. Чтобы реализовать увековечивание этого конфликта, Гегель мистифицирует жизнь буржуа, определив ее как "природную", "подземную". Гражданская же сторона человека, наоборот, торжествует над этим "подземным", оказываясь все же связанным с ним "лучом света". "Раздвоенная природа" духа — это вечное полагание и снятие противоречия составляет "трагедию в нравственном". "Это не что иное, как представление трагедии в сфере нравственности, трагедии, которую абсолютное разыгрывает с самим собой, — оно вечно порождает себя и объективность, передает тем самым себя в этом своем образе страданию и смерти, а затем возносится из праха в сферу прекрасного. Божественное непосредственно имеет в своем образе и объективности двойственную природу, и его жизнь есть абсолютное единство этих природ"[4].