Для Канта отдельные нормы морали изолированы друг от друга и предстают как неизбежное логическое следствие из единого внеисторического и внесоциального "принципа разума"; для Гегеля они являются противоречивыми моментами диалектического процесса, которые взаимно снимают друг друга в живой игре этих противоречий, отмирают или возникают вновь в измененной форме и с измененным содержанием в ходе общественного развития.
Правда, в рассматриваемый период эта противоположность не выступает четко и однозначно как результат исторического развития общества как это будет несколькими годами позже в Иене, но уже совершенно ясно выступает как противоположность двух методов. И здесь видно, что гегелевское неприятие этики Канта имеет социальные основания и коренится в иной позиции по отношению к буржуазному обществу. Мы подробно говорили, что в свой франкфуртский период Гегель ищет "примирения" с буржуазным обществом, с человеком буржуазного общества, таким, каков он есть в действительности, протестуя против насилия над живым и цельным человеком со стороны абстрактных велений долга, против раздвоения живого и цельного человека на духовную и чувственную стороны.
Гегелевская критика Канта идет в том же направлении, что и критика со стороны Гете и Шиллера. Но если Гете свысока игнорирует методологические проблемы идеалистической этики и благодаря стихийно-материалистической жизненной мудрости приходит к гуманизму в поэзии и теории, а Шиллер хотя и отвергает жесткость кантовской этики, но сохраняет преданность ее основным положениям и сознательно не выходит за пределы теории познания Канта, то молодой Гегель стремится выявить все противоречия кантовской этики и прийти к пониманию того, что требует от человека полнота жизни, "религиозная жизнь", буржуазное общество в том виде, как оно существует.
Вспомним, что во Франкфурте Гегель выступает против позитивности, считая всякое позитивное ложным единством. Гегелевская концепция позитивности необходимо влечет за собой вывод, что человеческая активность, поступок человека — единственный: путь к снятию позитивности. До тех пор пока это действие рассматривалось, как в бернский период, в абстрактно-социальном плане, вопрос для Гегеля был прост: активность в античных республиках не знала позитивности, позитивность — лишь пассивность частного человека христианской эпохи. Теперь же, когда речь идет о поступках человека в буржуазном обществе, необходим другой критерий. Действие и недействие, активность и пассивность уже не противостоят метафизически резко и взаимоисключающе друг другу, что было характерно для бернского периода. Поэтому не всякое действие преодолевает позитивность. Оно является им, лишь когда обеспечивает правильное "единство". "Моральность поступка состоит в выборе, единство — в выборе, потому что исключенное есть разорванное; потому что представляемое [содержание], которое соединяется в поступке с представляющим актом деятельности, само уже должно быть соединенным, аморальным, даже если оно разорвано" [9].
Эти рассуждения также крайне темны и абстрактны, что характерно для взглядов Гегеля франкфуртского периода. Он исходит в этих работах из кантовского понятия свободы, из возможности свободного выбора субъекта между моральным добром и злом. Осознание диалектики свободы и необходимости, характерное для поздних работ, здесь отсутствует. В своей полемической рукописи Гегель определяет выбор как единство субъекта, осуществляющего выбор, и предмета его выбора. Сколь ни запутано здесь понятие единства, тем не менее в нем выражена противоположность позиции Гегеля по отношению к кантовской этике. Для Канта достаточно факта свободы (и выраженного в ней морального образа мысли) для того, чтобы поступок, порожденный им стал моральным. Если вызвавшие его побудительные основания соответствуют императивам практического разума, то, согласно Канту, сам этот поступок непременно морален и по своему социальному содержанию. У Канта социальное содержание непосредственно-логически вытекает из формальных требований свободы, из победы homo noumenon над homo phenomenon.
Гегель оспаривает столь прямую формально-логическую необходимость. Используя крайне туманную терминологию, он противопоставляет этому свое понимание, согласно которому единство может быть либо действительным, либо сугубо мнимым (только представляемым, только позитивным). Сам выбор уже есть единство субъекта, осуществляющего выбор, и объекта выбора. Но, будет ли поступок, удовлетворяющий этим формальным критериям, подлинно моральным, зависит, по Гегелю от содержания объекта выбора. Если поступок сам по себе есть единство субъекта и объекта выбора, то поступок морален; если же поступок есть лишь мнимое, позитивное единство их, то поступок аморален. И он является таковым независимо от того, соответствует ли поступок кантовским формальным критериям, независимо от образа мысли субъекта в процессе выбора.
В полную противоположность Канту Гегель усматривает критерий не в чем-то формальном, не в индивидуальном сознании человека (совести и т. д., что характерно для Канта), а в чем-то (содержательном, а именно в содержательной связи с жизнью (буржуазного общества. То обстоятельство, что Гегель говорит здесь только о жизни вообще, не должно скрывать от нас эту связь. "Моральность, — пишет он, — есть соразмерность, единство с законом жизни; но если этот закон является не законом жизни, а чем то ей чуждым, то единство оказывается максимальным разрывом, объективностью"[10]. В кантонской этике, совершенно случайно, произойдет или не произойдет это соединение с "законом жизни", поэтому этика Канта но предлагает никакой гарантии и никакого критерия того, чтобы преодолеть мертвую позитивность мира. Неизбежным результатом формы кантовского веления долга — разделения человека на две враждебно противостоящие друг другу части: на разум и чувственность — является, по Гегелю, то, что действительное соединение, подлинное единство человека с "законом жизни", "примирение" индивида с буржуазным обществом никогда не достигаются. То, что, по Канту, "морально", в гегелевской интерпретации зависит от меня самого, от "раздвоения в себе самом". Поэтому-то в морали и посредством морали позитивность не может быть преодолена. "В размышлении снят только объективный закон (моральный закон.- (Д. Л.), но не объективный мир; человек и мир обособлены"[11].
Спор Гегеля с этикой Канта как способом утверждения позитивности выражается и в противоположности моральных концепций обоих философов — в решении вопроса о коллизии обязанностей. Решение этого вопроса четко показывает, какие изменения и какое развитие претерпела оценка сущности буржуазного общества в тот период, когда выдающиеся поэты и философы начали критически обсуждать проблемы послереволюционного буржуазного общества. Идеалистический характер классической немецкой философии предопределяет то, что моральные проблемы общественной жизни не выводятся из ее экономической структуры, а, наоборот, отражение общественного развития в моральном образе мысли и моральных делах людей составляет основу и исходный пункт мышления. Буржуазное общество представляет собой как бы материал и сферу приложения морального образа мысли и моральных поступков. Несмотря на это идеалистическое переворачивание и искажение действительного положения дел, методологические проблемы морали ясно показывают, как же интерпретировали те или иные философы структуру буржуазного общества.
В этом отношении весьма показательна проблема коллизии обязанностей. Даже если просто признать, что реальные требования морали могут вступать в конфликт друг с другом, это означает признать противоречивость буржуазного общества. То, как философски осознаются и решаются эти коллизии, позволяет отчетливо представить, как же данный философ-идеалист на деле интерпретирует и противоречия, и их преодоление. Коль скоро по самой сути философии Канта, по самому социальному характеру предреволюционных иллюзий о жизни и развитии буржуазного общества оказывается, что в нем нет никаких противоречий (за исключением "вечной" противоположности между homo phanome-non и homo noumenon), то Кант самым решительным образом) отрицает даже возможность возникновения коллизии обязанностей. "Столкновение одного долга с другим… было бы таким их взаимоотношением, вследствие которого один из них устранял бы (полностью или частично) другой. Но так как долг и обязательность вообще суть понятия, выражающие объективную практическую необходимость определенных поступков, а два противоположных друг другу правила не могут быть в одно и то же время необходимыми, — если поступать согласно одному из них есть долг, то поступать согласно противоположному правилу не только долг, но даже противно долгу, то коллизия одного долга с другим и коллизия обязанностей вообще немыслимы…" [12]
