Процесс дифференциации немецкого идеализма развертывался в это время чрезвычайно быстро. Не более чем за два года до итого (7 августа 1799 г.) Кант опубликовал свое известное заявление против "Наукоучения" Фихте. До этого Фихте еще мог думать, что он не делает ничего иного, кроме последовательной интерпретации философии Канта, и, по всей вероятности, он так и думал. Фихте, по его собственному выражению, защищал "дух" учения Канта против его "буквы", против вульгаризаторских воззрений различных кантианцев. Заявление Канта положило конец неясной ситуации.
Подробное изложение этих различий выходит за рамки нашей работы. Мы хотели бы лишь кратко указать на два момента.
Во-первых, на то, что старый Кант горячо возражал против разрыва духа и буквы. Как бы нечетко, запутанно ни было изложено это заявление Канта, он все же верно узрел, что у Фихте речь идет о совершенно новой философии, но не об интерпретации его собственной. Поэтому можно утверждать, что этот мотив появления новой философии не лишен значения, потому что он — mutatis mutandis — повторяется при расхождении Шеллинга с Фихте.
Гегель занимает особое место в немецкой классической философии и чрезвычайно характерно, что при его расхождении с Шеллингом он просто и ясно противопоставляет устаревшей философии новую, и здесь проблема изложения новой точки зрения как реинтерпретации старой вообще не возникает.
Во-вторых, для лучшего понимания более поздних дифференциаций в немецком идеализме необходимо подчеркнуть, что Кант в своем упомянутом заявлении возражает против того, что в фихтеанской форме "трансцендентальной философии" содержательные проблемы вводятся и в наукоучение.
Кант в полном согласии со своими общими воззрениями и, разумеется, в противоречии с неосознанными диалектическими тенденциями своей собственной "трансцендентальной философии" отстаивает ту точку зрения, что чистая логика должна абстрагироваться от всякого содержания. В дальнейшем мы увидим, что именно включение содержательных проблем в логику стало одним из существенных элементов гегелевской диалектической логики. Именно благодаря этому он был первым, кто смог преодолеть, причем сознательно, прежнюю формальную логику. У Канта, Фихте и Шеллинга, как мы вскоре увидим, старая формальная логика остается нетронутой и без всякой критики существует рядом со вновь возникающим диалектическим методом. Это порождает различные противоречия во все большей и большей мере одновременно с растущим значением бессознательно включаемых содержательных элементов, с интенсивным построением диалектики и ее применением ко все новым и новым областям.
Относительно заявления Канта Фихте и Шеллинг совершенно солидарны. Оба они рассматривают открытый разрыв с Кантом как нечто неотвратимое и вместе с тем полезное для дальнейшего развития философии. При этом немаловажно также заметить, что как Фихте, так и Шеллинг никоим образом не рассматривают новую философию как нечто полностью завершенное. Более того, оба они знают, что все еще находится в движении, что философский переворот далеко не завершен. Для иллюстрации таких настроений весьма характерно письмо Фихте Шеллингу, написанное в 1799 г. после заявления Канта. В нем Фихте пишет о том, сколь мало Кант оказался в состоянии хотя бы в общих чертах понять новейшее развитие в философии. И интересно, что это свое суждение он сопровождает замечанием, которое, можно сказать, пророчески указывает на молодого Гегеля: "Кто знает, где сейчас работает молодая и пламенная голова, которая попытается перешагнуть за пределы принципов наукоучения и выявить его неверные стороны и несовершенства. И не откажет нам небо в своей милости, чтобы мы не остановились на мысли, будто это бесплодная изощренность ума, и, что мы не согласны с этим (здесь Фихте обыгрывает некоторые места из заявления Канта, — Д. Л.), нам не следовало бы поддаваться такому настроению… и пусть среди нас появится человек, который или докажет ничтожность этих новых открытий, или, если он этого доказать не сможет, благодарно примет эти открытия от нашего имени" [3].
Уже ближайшие после этого письма годы показали, что Фихте ни в каком отношении не был в состоянии выполнить эту свою программу.
Расхождения между Фихте и Шеллингом уже в это время, хотя и неявные, все же возникали. Сначала они проявлялись в личных и технических разногласиях относительно тех или иных совместных проектов по изданию журнала, относительно внутренних перегруппировок романтической школы. Однако после появления первого систематического и обобщенного труда Шеллинга "Система трансцендентального идеализма" (1800) противоречия в философских воззрениях выявились достаточно явно.
Следует, конечно, признать, что это произведение Шеллинга задумано лишь как построение и завершение фихтеанского наукоучения, но не как его критика и преодоление. По сути дела, однако, независимо от сознательных намерений самого Шеллинга его произведение является уже попыткой систематизирования объективного идеализма. Вполне понятно, что Фихте не мог солидаризироваться с этим трудом, хотя он еще полностью верит в намерения Шеллинга и еще длительное время пребудет в убеждении, что Шеллинг и он в своих мнениях об основных принципах философии совершенно едины. Между ними начинается длительная и обстоятельная философская переписка с целью устранить все "недоразумения" и восстановить прежнюю гармонию.
Кантову философию Фихте очистил от ее "материалистических колебаний". Он создал чистый субъективный идеализм. Философский субъективизм Фихте имеет, однако, совершенно особый характер. Последовательность его позиции объективно ведет к полному агностицизму, но философская цель Фихте вовсе не сводите я к этому. Наоборот, как мы видим, Фихте явно стремится преодолеть именно кантонский агностицизм, непознаваемость вещей в себе. И он это осуществляет и радикально субъективистской форме, оспаривая не познаваемость вещей в себе, а их существование. Он рассматривает весь мир как "полагаемый" посредством Я (которое у него не идентично эмпирическому сознанию отдельного человека) и поэтому полностью познаваемый для этого воображаемого, мистифицированного субъекта философии. Согласно Фихте, Я создало весь мир и потому способно познать весь мир, потому что вне этого, полагаемого посредством Я мира не существует и не может существовать ничего более.
Посредством блистательной и в то же время полной противоречий концепции Я, которое у Фихте занимает место кантовского "сознания вообще" и которому здесь не противостоит чуждый ему, независимый от него и непознаваемый мир вещей в себе, как у Канта, он подготавливает переход к объективному идеализму, хотя сама его философия представляет собой не что иное, как радикальнейшее, какое только можно мыслить, построение субъективного идеализма.
Задача заключается в том, чтобы объяснить и конкретизировать эту концепцию Я, разумеется, в еще более радикально идеалистическом, мистифицирующем направлении, превратить то, что у Фихте еще выступает как теоретико-познавательное "творение" миpa (его полагание), в действительное творение, и перед нами — объективный идеализм. Это и происходит в "Системе трансцендентального идеализма" Шеллинга, а позднее — у Гегеля.
В философии Фихте проделана для Шеллинга и Гегеля важная предварительная работа и в другом отношении, а именно в отношении систематического выведения категорий. В философии Канта категории носят такой же субъективно-идеалистический характер, как и у Фихте. Однако у Канта они скорее эмпирически соединены, чем выведены. Кант, собственно, принял таблицу категории прежней школьной логики. При этом он, конечно, дал целый ряд новых интерпретаций их связи друг с другом, однако он не ставит проблему их выведения друг из друга. Типичная постановка вопроса в кантовской "Критике": "существуют синтетические суждения a priori — как они возможны?" — показывает, в какой мере Кант понимает категории и их связи как нечто данное (причем и здесь видно колебание Канта между материализмом и идеализмом). У Фихте же, наоборот, категории берут свое начало в полагающей деятельности Я: из полагания и противополагания Я и не-Я. Именно так возникает у Фихте диалектическая триада тезиса, антитезиса и синтеза.
