Означает ли это, что Гегель в первые проведенные в Иене годы был полным сторонником Шеллинга? Означает ли это, что его совместная работа с Шеллингом в этот период была только "дипломатией" или "тактикой"? Первое из приведенных мнений широко распространено в историко-философской литературе. Второе мнение представлено, например, Стирлингом, который пытается найти у Гегеля в этот период его жизни определенную "хитрость", определенный "расчет" в его сближений с Шеллингом[14]. Что первое мнение неверно, читатель должен знать из нашего изложения жизни Гегеля во франкфуртский период. Там мы могли увидеть, что Гегель еще до своего прибытия в Иену уже пришел к формулировке объективного идеализма, который и центральном вопросе — в учении о противоречиях — стоит на более высокой ступени, чем объективный идеализм Шеллинга.
Мы также могли увидеть, что фрагментарные замечания Гегеля но тем или иным вопросам философии, по целому ряду важнейших проблем диалектики указывают на направление, выходящее далеко за рамки диалектики Шеллинга. Важнейшая же тенденция гегелевской философии — создание новой, диалектической логики — находилась совершенно вне рамок воззрений Шеллинга, Поэтому, когда Гегель в "Kritischer Journal der Philosophic" протестовал против утверждения, будто он является сторонником Шеллинга, он имел на то полное право [15].
Это, однако, вовсе не означает, что Стирлинг и подобные ему исследователи правильно истолковывают отношение Гегеля к Шеллингу в первый Иенский период. Здесь Стирлинг ведет себя по отношению к Гегелю подобно Шмидту, когда он объяснял отношение молодого Лессинга к Вольтеру. Ф. Меринг иронически критиковал эту интерпретацию и писал, что такого рода "исследователи", как Шмидт, приписывают великим поэтам и мыслителям прошлого ту холуйскую психологию усердных доцентов по отношению ко всемогущему ординарному профессору, с помощью которой они сами устраивали свою университетскую карьеру. Однако такие люди, как Лессинг или Гегель, отличаются от таких профессоров, как Шмидт или Стирлинг, не только интеллектуально, но и по своим чисто человеческим качествам.
Франкфуртский фрагмент системы показывает, что Гегель в некоторых фундаментальных вопросах диалектики уже выработал ясное представление о своем собственном методе. Однако только в некоторых фундаментальных вопросах. И это вовсе не означает, что ко времени своего прибытия в Иену Гегель уже полностью продумал и выработал спою собственную форму диалектики или, более того, что он развил ее систематически и конкретно.
Мы уже не говорим о таких важных вопросах, причем вопросах систематических, как, например, отношение к философии религии. Мы уже имели возможность увидеть, что во франкфуртский период философия у Гегеля завершается религией, и это означает, что в то время Гегель видел в религиозном поведении человека кульминационный пункт философии.
Сейчас же мы увидим, что он в своем первом произведении иенского периода вырабатывает в этом вопросе новую позицию, которую впоследствии, в "Феноменологии духа", развивает систематически. Все же, когда мы более основательно рассматриваем первое изложение его взглядов на логику, т. е. так называемую "Иенскую логику" (1801–1802), то мы вынуждены констатировать, что наряду с ясным изложением проблем, получившим позднее решающее значение в построении его логики (например, переход количества в качество), мы обнаруживаем здесь многое, что Гегель уже при написании "Феноменологии духа" молчаливо отбросил. И особенно в решающем для самого Гегеля вопросе в вопросе о диалектическом выведении категорий из движения имманентных им противоречий — в "Иенской логике" превалирует некоторая неясность его воззрений, если их даже сравнить с более поздним временем его пребывания в Иене.
Конечно, ясное размежевание формальной и диалектической логики, выяснение их правильного соотношения в зародыше здесь уже налицо, и на более высоком уровне философской четкости, чем этого когда-либо мог достигнуть Шеллинг. И все же оно здесь, если мерить масштабами самого Гегеля, только в зародыше.
Поэтому вовсе не случайно, что в первый свой иенский период Гегель, за исключением диссертации "De orbitis planetarum", которая и его творчестве сыграла лишь эпизодическую роль, пишет только критические статьи, сочинения, в которых он борется против противоречий и несуразностей субъективного идеализма или с большой ясностью развивает из противоречий субъективного идеализма свои собственные воззрения, в особенности в области социальной философии. Однако в них он воздерживаются от конкретного и детального изложения суждений о содержании и методе объективного идеализма, а само изложение ведется весьма общо.
Одновременно с этими полемическими публикациями Гегель м своих лекциях и рукописях с большом энергией и упорством работает над построением своей собственной системы. Однако ни теперь, ни позднее Гегель не думает об опубликовании созданных им набросков, которые так и остаются набросками. Из них кое-что он использует в качестве материала для своих опубликованных позднее работ. Однако именно систематическое построение он непрерывно критикует, пересматривает и формулирует заново, и это непрерывное перекраивание философской структуры показывает, какими еще неустановившимися были его воззрения в решающих вопросах философии в этот период.
Выше мы привели его слова о том, что развитие Шеллинга как философа шло "на глазах у всех". Возможно, что такая манера философствования могла импонировать в течение определенного времени молодому, работавшему тяжело и как-то неповоротливо, ведущему тяжелую, трудную борьбу за систематическое построение своих воззрений Гегелю. Но его глубинные философские убеждения противились методу работы Шеллинга.
Первый иенский период для Гегеля — это период экспериментирования, конечно, на более высоком уровне, чем во франкфуртский период. Этот более высокий уровень бросается в глаза, как только мы сравниваем наброски иенские и франкфуртские. Во франкфуртский период происходит выяснение позиций (Auseinandersetzungen) по отношению ко многим проблемам, имевшим для молодого Гегеля принципиальное значение, и в этом выяснении просматривается систематическая связь его воззрений. Систематика же осознанно еще не выступает на передний план.
В противоположность этому иенские наброски — это наброски, ведущие к формированию системы. Можно, следовательно, отметить большое продвижение вперед несмотря на то, что методологические основания систематизации еще не выработаны.
В набросках во второй половине иенского периода Гегель представляет нам возможность заглянуть в тогдашнюю "мастерскую" его мыслей. Эти личные заметки были опубликованы Розенкранцем под названием "Hegels Wastbook". Для новейших исследований гегелевской философии характерно, что в них эта публикация Розенкранца и установленная им точная дата написания Гегелем этих заметок (1803–1806) полностью игнорируются. Дильтей, например, анализирует эти заметки Гегеля как общие для иенского периода и ни единым словом не упоминает о том, что они опубликованы Розенкранцем. Херинг идет еще дальше: он считает "великим подвигом" Дильтея публикацию этих заметок Гегеля и приписывает их целиком к начальному времени иенского периода [16].
Тот, кто прочитает эти фрагменты внимательно, обладая хотя бы небольшим знанием и пониманием действительного философского развития Гегеля, легко увидит, что признания Гегеля о методе работы имеют ретроспективный характер. Гегель, который к тому времени уже выяснил для себя вопрос о методологии, осуществляет здесь, собственно, ретроспективную критику метода своей работы и философствования. Стало быть, если мы будем придерживаться верно установленной даты в работе Розенкранца, мы можем выявить из гегелевской ретроспективной критики интересную характеристику специфики умственной деятельности и метода работы Гегеля в начале иенского периода. Мы приводим здесь некоторые наиболее характерные места: "Самое опасное — это стремление оберегать себя от ошибок. Боязнь того, чтобы, активно действуя, не совершать ошибок, есть лишь видимость удобства, сопровождаемого абсолютно пассивной ошибкой. Так, камень не совершает активной ошибки, кроме, скажем, случая с известняком, если его заливать азотной кислотой. Тогда этот камень начинает разлагаться. Он как бы сбивается с верного пути, оказывается в другом мире. Все кругом становится непостижимым, он гибнет. Не таков, однако, человек. Он — субстанция, он в состоянии выстоять. Эта каменность, каменистость, окаменелость и есть то, от чего следует отказаться. Пластичность, способность принять новую форму есть истинность. Стать над вещью можно лишь тогда, когда ее понимаешь, понимание же приходит после ее изучения".
