— Солнце, я найду другой способ, чтобы остаться здесь как можно дольше. И поверь, для этого совсем не обязательно жениться.

— Окей, — Калэб внимательно посмотрел на заточенный кончик карандаша, потом посмотрел на меня. — А если люди любят друг друга, они ведь должны пожениться?

— Если действительно любят и хотят этого, то почему бы и не пожениться? — я пожала плечами, а затем нахмурилась. — Постой, к чему это ты клонишь?

— Мотылек, ты глупышка что ли? — Калэб хохотнул и щелкнул меня пальцами по носу. — Я же знаю, что вы любите друг друга, так что от свадьбы вам не отвертеться. Я все-все вижу и замечаю, — хитрая моська не может не смешить меня. — Лерри никогда себя так не вел с другими няньками, как с тобой. Он смотрит на тебя вот так, — Калэб попытался скопировать взгляд старшего брата и я расхохоталась. Это выглядело забавно. — Ну и чего ты смеешься? — он хмурится.

— Вот почему, — я быстро схватила мягкую подушку и несильно ею ударила Калэба.

— Значит война? — притворно серьезно спросил он, подтягивая к себе вторую подушку.

— Именно.

Мы дурачились, устроив подушечный бой и громко хохотали. Было весело и уютно в таком вот простом веселье. Хотя этот странный разговор крепко осел у меня в голове. Не хотелось об этом думать, но я знала, что когда наступит ночь, я мысленно вернусь к словам Калэба.

После активной войны и почти что подранным подушкам, мы с Калэбом пообедали и весь вечер смотрели телек. К моему удивлению, ночью я быстро заснула, утомленная отзвуками простуды и активным отдыхом с Калэбом. Да и вообще, как бы парадоксально не звучало, но в этом доме я медленно начала учиться спать. Что же, все не так уж и плохо.

Последующие дни проходили так же весело и беззаботно. Болезнь постепенно стала отступать, а прежние силы возвращались на свои позиции. Рядом с вечно веселым Калэбом я переживала свой утраченное или напрочь забытое детство. Мы проказничали, конечно же, в разумных приделах, стаскивали из кухонного шкафчика лакомства, пока Хэтти была занята домашними хлопотами. Это было круто по-настоящему круто! Мы распихивали конфеты по карманам, и запирались или в моей комнате, или в комнате Калэба и наедались сладостями до отвала.

По утрам я собственноручно брила своего друга, а он заплетал мне волосы в косички. После завтрака мы устраивались в гостиной и вдвоем пытались вникнуть в суть шахмат. Хэтти принесла из личной библиотеки Лероя учебник и мы, как два прилежных ученика разбирались во всех этих фигурах и их возможностях. Временами мы засыпали прямо на диване с книжкой в руках, а когда просыпались, то шли обедать и заниматься уже другими делами.

Пару раз мы вместе с Хэтти ездили за покупками в супермаркет, где тоже умудрялись подурачиться. Даже сумели уговорить домработницу повести нас в кинотеатр. Это было самое восхитительное время за всю мою жизнь. Я наконец-то перестала судорожно все анализировать и заниматься самокопанием, я даже перестала следить за временем. Как-то я случайно глянула на календарь и удивилась. На дворе уже был декабрь. Впереди нас ожидало Рождество.

Но, несмотря на всю эту эйфорию, я с каждым новым днем все отчетливей и отчетливей начала ощущать горькое и болезненное чувство внутри себя. Сначала я не могла понять его природу. Все ведь было так волшебно и прекрасно. Но потом, я начала осознавать, в чем дело и когда я это поняла, мне стало не по себе. Я не вспоминала о Лерое на протяжении всего ноября, но, несмотря на это, мое тело и подсознание начинали по нему скучать. Скучать так, будто бы этот человек важен мне и необходим в моей жизни, как один из ее главных героев. И когда я это осознала, вся эта эфемерность покоя и счастья тут же обнулилась. Внутренний голос безустанно начал повторять мне, что я превращаюсь в такую же рабыню, которой когда-то в свое время стала и Кларисса. Меньше всего на свете я хотела быть рабыней, но что уже поделать, когда Хэтти одним декабрьским утром заявила о скором возвращении нашего Хозяина? Тем более что можно было поделать, когда мое сердце неожиданно радостно откликнулось на эту новость?

Я лежала ночью без сна и думала о том, что скоро Лерой приедет домой. Я ненавидела этого человека за то, что он так легко и не прикладывая никаких усилий, ломал все то, чего я с таким трудом достигала и чем дорожила. Тот же сон, я только-только научилась принимать его, как тут же лишалась этой возможности, а все из-за Грейсона.

Мой мозг, мои инстинкты, мой разум — все это противилось, ненавидело и презирало Лероя. В противовес этому упрямое и глупое сердце ушло в оппозицию. Меня это раздражало и злило. Я превращалась в гребанную мазохистку! Что Грейсон сделал для меня такого особенного, из-за чего мое сердце стремилось к нему, как мотылек к яркому пламени? Да ничего! Одни угрозы, жесткий трах и полное унижение! Он унижал меня даже своим взглядом! Тогда какого черта?! Какого, мать его, черта я виду себя как тупая баба?! Чувство любви и влюбленности должно быть у меня атрофировано. Так-то оно и было, но первые предупреждающие импульсы дали о себе знать, когда я все больше и больше времени начала проводить с Калэбом. Но это другая любовь, которая никакого отношения не имеет к тому черному, дьявольскому и порочному помешательству, что во мне возбудил Лерой.

Не хочу об этом думать! Не хочу снова заниматься самоанализом! Достав из-под подушки пачку сигарет, я тихо прошла на балкон, предварительно утеплившись мягким халатом. Мне нравился именно этот балкон, где Грейсон поцеловал меня первый и единственный раз, хотя трудно это назвать именно поцелуем. Вгрызание, подчинение, противостояние, уничтожение, но уж точно не поцелуй.

Затяжка очищает мои мысли от этого человека, но не искореняет его из головы. Мимолетная свобода, которая оборвется, как только я покину приделы этого балкона. Ну и пусть. Небо затянуто тучами и кажется, срывается первый снег. Наблюдаю за маленькими снежинками, легкий ветер кружит их в танце.

Я чувствовала, что изменилась. Не знаю, в хорошую или плохую сторону, но однозначно изменилась. Интересно, когда именно наступил этот необратимый процесс? Когда я только переступила порог этого дома? Когда Лерой впервые взял меня? Или когда он подарил мне первое наслаждение? А может все и сразу?

Стряхнув пепел с сигареты, я запустила одну руку в карман своего халата, где хранила помаду, подаренную Амис. Поработить… Я должна поработить Лероя… Эта установка жила на задворках мое сознания с того самого момента, когда Амис мне ее дала. Но как это сделать? Грейсона не так уж и просто переломать он будто бы отлитый из стали. Как его подчинить себе, если мы сексом занимаемся только в животной позе? Странно, но только сейчас я задумалась над тем, что мы ни разу не занимались сексом по-нормальному. Лерой всегда разворачивал меня к нему спиной и имел, ну точно, как дикое животное. То же я наблюдала, когда мы с Калэбом ворвались в его спальню. Это фетиш такой? Или банальная привычка? Я не на шутку начала задумываться над тем, чтобы сломать этот устрой и сделать по-своему. Глаза в глаза, увидеть хоть какие-нибудь эмоции в этом непроницаемом взгляде, когда Лерой будет кончать. Одна только мысль об этом взбудоражила кровь.

Хорошо, даже если у меня и получится подчинить Лероя, что дальше? Ради чего я это делала? Чтобы сделать свою жизнь комфортней, как и говорила Амис? Или получить нездоровое удовлетворение от того, что Грейсон потеряет власть надо мной? Я не успела даже задуматься об ответах на эти вопросы, как ощутила резкую, немного болезненную смену в атмосфере.

Тяжелая, удушающая энергетика сдавила плечи, знакомый озноб прошелся вдоль позвоночника, заряжая каждый нерв тревогой и перманентным чувством опасности. Я быстро потушила сигарету и выпустила последнюю порцию дыма из легких. Ночную тишину разорвал приглушенный рев двигателя. Охрана, активизировалась, автоматически открылись ворота. Я вцепилась пальцами в бортик балкона, поддаваясь чуть вперед, чтобы лучше все разглядеть.

По мере того, как звук двигателя приближался, я все сильней стала ощущать ту незримую и волнующую вибрацию. Воздух заряжался вязкой, черной энергетикой, которая могла исходить только от одного человека. Все чувства обострились, а нервы уязвимо оголились. Сердце пропустило удар, дыхание перехватило.