Поскольку Мэри-Кейт обладала таким же любопытством в этом отношении, она ничего не ответила на признание графини.

— Мне нравились очень многие мужчины, но это не значит, что я ложилась в постель со всеми. — Поймав взгляд Мэри-Кейт, она улыбнулась. — Я играю в карты с Джонатаном, дорогая, и выслушиваю его стенания. Он безумно любит экономку, которая никогда не примет его ухаживаний, разве что под воздействием внушительной порции мадеры.

— А Питер? — спросила Мэри-Кейт: от нее не укрылись взгляды, которыми обменивались Берни и красивый лакей.

— Это тебя не касается, моя милая, — дерзко улыбнулась Берни.

— Но зачем мы поехали к Моршему?

— Потому что, откровенно говоря, я исчерпала свои предположения, где можно искать Алису.

— Вы могли бы предупредить меня, Берни.

— Я слышу в твоем голосе нотку осуждения. В свою защиту могу сказать, что эта мысль пришла мне в голову за минуту до того, как мы остановились. Однако проку от визита оказалось мало.

Хозяйка имения не понравилась Мэри-Кейт. Даже ее гнусавый голос действовал на нервы.

В деревне, где Мэри-Кейт провела раннее детство, был викарий, пастор Гастонби, добродушный сухощавый старик с голубыми глазами, которые постоянно моргали, и ртом, который, казалось, всегда улыбался. Однако его заурядное лицо преображалось, когда он стоял на возвышении перед алтарем. Он становился мстительным вестником, предрекавшим Божьи кары — огонь, серу, суровый суд — и запугивавшим своих слушателей наказаниями за распутство и нечистые помыслы.

Его редко призывали к умирающим — даже самые закоренелые грешники хорошо сознавали, что им будет очень неуютно в присутствии пастора Гастонби. Почтенный священник, однако, никогда не упускал случая прочитать молитву над могилой, присовокупляя перечисление грехов усопшего, словно досадовал, что грешник ускользнул от его суда.

Если бы Мэри-Кейт понадобился духовник, то к такому человеку она бы не обратилась. Она не представляла, как расскажет о голосе Алисы Сент-Джон и о потребности помочь этой женщине пастору Гастонби, который тут же объявил бы ее орудием сатаны.

Сесили Моршем очень напомнила ей почтенного священника.

Иногда по ночам Джеймс как будто бы слышал голос Алисы, она словно посещала его. Однажды, когда ему было восемь лет, он помогал выгружать сено в дальнем хлеву для отела. Внезапно его охватило ужасное чувство, что Алиса в опасности Он так и не смог объяснить, откуда он узнал, где она, и как ему удалось помешать ей войти в стойло к одному из жеребцов. Ей было, всего три года, но он почувствовал угрозу и каким-то образом понял, что нужен девочке. С того дня их что-то связало — чудесное и волшебное, как невидимая нить.

Даже теперь он ее чувствовал. Даже теперь, когда она умерла.

Он не знал, когда это понял. Из его жизни ушел свет, исчезла музыка. Сэмюел предложил ему ехать в Вену, а ему больше не хочется играть.

Ему не показалось странным, что вместо мелодий, вместо нарастающего звучания скрипок и труб к нему пришла Алиса. Он полюбил ночи, темные, спокойные, когда звучал только ее голос, разговаривая с ним так тихо, словно слова предназначались ему одному и больше никто в мире не должен их услышать. Пока с ним Алиса, мир обойдется без него.

Она никогда его не покидала, никогда не отказывалась от их любви.

Какой могла бы стать их жизнь! Какую радость они могли бы испытать! Она вдохновляла его, укрепляла, дарила то, чего ничто и никто не мог ему дать. Утренняя Алиса — с только что умытым лицом и рассыпающей солнце улыбкой. Алиса — беззаботно смеющаяся, ее нежная ладонь доверчиво покоится в его руке. Пахнущая лавандой Алиса, чьи поцелуи увлекали его в небеса.

За прошедший год он порой был готов умереть, если бы это означало соединение с нею. Если бы он мог, то продырявил бы свое сердце и выпустил всю накопившуюся боль. Только тогда он смог бы жить в мире без Алисы Она пришла бы к нему, если бы смогла. Они договорились встретиться на перекрестке, сесть в почтовый дилижанс до Плимута, а там найти корабль, который увез бы их все равно куда. Лишь бы быть вместе!

Он навсегда запомнил день накануне их побега, снова и снова возвращаясь к нему в мыслях.

— Жаль, что нельзя по-другому, Джеймс. Я хочу начать нашу новую жизнь достойно. Я всегда буду сожалеть, что причинила ему боль.

В батистовом желтом платье и таком же шерстяном жакете она походила на полевую маргаритку. Локоны светлых волос были убраны под мягкую коричневую шляпку, голубые глаза смотрели серьезно. Он не удержался и чмокнул ее в нос, несмотря на то что они стояли на перекрестке и их могли увидеть. Последнее свидание перед отъездом из Англии. Они стремились навстречу новой жизни, где им не придется скрывать свою любовь, где не нужно подавлять свою страсть.

— Он слишком долго владел тобой, любимая, — сказал Джеймс, желая вызвать искорку радости в ее выразительных глазах.

— И все равно я бы пощадила его, если бы смогла. Он поклялся, что прогонит с ее лица серьезное и строгое выражение.

— Ты слишком добрая, Алиса, слишком нежная. Никому не хочешь причинить боли. Пострадает либо Арчер Сент-Джон, либо мы. Выбирай.

Ее взгляд смягчился, улыбка озарила лицо.

— Я не могу тебя бросить, милый Джеймс. Ты мое истинное сердце. Сердце моего сердца. Почти брат.

— Если бы все так и осталось, я все равно любил бы тебя, ты же знаешь.

— И не сказал бы ни слова.

— Такая любовь запрещена, Алиса, милая.

— Как наша.

— Нет. — Он протянул руки, их ладони встретились. Они уже говорили об этом, но он не мог расстаться с ней, не напомнив еще раз: — Если бы нам разрешили обвенчаться, в этом не было бы никакого греха.

— Мой отец не знал, Джеймс, что мы любили друг друга, иначе, я уверена, заговорил бы раньше.

— И сказал бы мне, что я незаконнорожденный? Что между нами нет кровной связи? Твоя мать тут же запретила бы это.

Теперь ее взгляд стал печальным, и он захотел взять свои слова назад, уберечь ее от горя, заставить улыбнуться.

— Несмотря на все ее недостатки, я буду скучать по ней, Джеймс. Буду скучать по своим родным.

— Если ты не хочешь уезжать, Алиса, только скажи. Одно слово, и тебе не придется винить себя, сожалеть, тосковать.

— И потерять тебя навсегда? О, Джеймс, я скорее вырву себе сердце!

Одарив его напоследок ясной улыбкой, она повернулась и пошла в сторону Сандерхерста.

Больше он ее никогда не видел.

На протяжении долгих месяцев он обвинял себя, сгибаясь под бременем своей вины. В то утро, когда он должен был встретиться с Алисой, Сэмюел решил отправиться на скачки в Ферхэвен. Нужно было перевезти туда всех участвовавших в состязаниях лошадей. Поездка была недолгой, всего несколько миль, но задержала его на три часа. Когда он наконец пришел на перекресток, с востока, а не как обычно с юга — со стороны имения Моршемов, — там никого не оказалось. Только вдали виднелся силуэт дилижанса.

Он прождал шесть часов. Даже дольше, пока день не сменился ночью. Вернулся домой с разбитым сердцем, потому что был уверен: Алиса передумала, не пожелала бросить графа. Только через несколько дней он понял, что она, наверное, где-то дожидается его: ведь с того утра ее никто не видел.

Он знал, что Алиса умерла. Арчер Сент-Джон убил ее. Другого объяснения не было.

А теперь еще одна женщина в опасности.

— Мне кажется недопустимым, Сэмюел, что эта женщина снова появилась в нашем обществе.

Сесили Моршем вышла из-за ширмы в широкой полотняной ночной рубашке, непроницаемой завесой окружившей ее невысокую, пухлую фигуру. Супруг подошел к кровати с другой стороны, одетый точно так же, — его наряд дополнял ночной колпак. Он предпочел бы спать раздетым, но такой поступок привел бы жену в ужас. Они сняли с кровати покрывало и аккуратно сложили его в ногах. Движения их были согласованны — долгие годы перед сном они неизменно повторяли этот ритуал.