За окном уныло мок под дождем город, в котором ничего не случается. Она задернула занавеску и обернулась к Витьке.

Присев на корточки у разбитой банки, старший брат Соловьев поднял из лужи и отряхнул что-то вроде скелетика из толстой алюминиевой проволоки. В загнутых лапках скелетик держал столбик монет, обернутый прозрачной пленкой. Ясно: без такой держалки монеты в банке упали бы на дно, их сразу было бы видно.

Фигли пялишься? Мои деньги, где хочу, там и прячу, — сипло сказал Витька, вырывая у скелетика сокровище. Пленка разорвалась, монеты покатились по полу. Витька собирал их по одной, торопливо, как петух клюет.

Твои?! — не поверила Маша.

А то чьи же!

Конечно, Витька врал. На его стипендию матроса-ученика такие монеты не купишь. Теперь Маша разглядела, что золотых среди них немного, но все монеты были на вид старинные, дорогие. Чаще всего попадались темно-коричневые — серебро, наверное, оно темнеет от старости. А еще — красноватые с прозеленью, это медь.

Витька запустил пальцы в помидорную гущу. Там тоже хватало монет — видно, скелетик не удержал их, когда банка разбилась.

— Криволапая ты, Незнамова, — вдруг заявил Витька. — Не знаю, что с тобой делать. Новую банку заправки я с тебя стребую, это железно. А за беспокойство? Приперлась, разбудила, пол загадила…

Маша вспомнила, как он бил ее в детстве. До синяков. Иногда ни за что, для своего удовольствия, а потом уж — ради справедливости, за то, что пожаловалась.

— …С пола ты уберешь, — Витька быстро входил в роль законного хозяина монет. — Жрачку нам варишь — это яодобряю. Но одной жрачки мало, якорем тя!

Он высыпал испачканные заправкой монеты в дуршлаг и стал промывать их водой, катая по дну. Монеты бренчали, перемешивались — пестрые, разные. Мелькнула одна с неровными краями, другая с квадратной дырочкой. Маша сообразила, что двух одинаковых нет. Это коллекция. А раз коллекция, то наверняка из ограбленного музея!

Стоило Маше об этом подумать, как в голове у нее выстроилась цепочка: ящик с золотым сервизом на дне моря у Черной Скалы. А вдруг там поблизости был другой ящик, с монетами?

Солнечный зайчик от бинокля преступника. Дед говорил, что сначала зайчик блестел где-то у тарного завода.

Найденная Петькой на острове итальянская маска.

Коренастая фигура в балахоне, ушедшая за стену дождя опять же к тарному заводу. Но там, на пустыре, не только завод. Там еще Макарихин дом. Тот самый дом, где поселился огородник Триантафилиди (уже после ограбления!). Тот дом, где Петька примерял такую же (или все-таки ту же?) итальянскую маску.

Наконец, необъяснимая симпатия огородника к отморозку Витьке. В гости зазвал, помидор показал. У него, понимаешь, знакомые в Сочи, а Витька там учится, вот и захватил бы для них подарочек от старины Триантафилиди. Например, банку с заправкой…

Триантафилиди! — громко сказала Маша, глядя в глаза старшему брату Соловьеву. Наглые были глаза и хищные. Как у Барса.

Откуда знаешь? — вскинулся Витька.

Да уж знаю.

Витька отвернулся и стал рассовывать мокрые монеты по карманам.

Они музейные, — сказала Маша. — Придется отдать.

Щас, только шнурки поглажу! — Отбросив пустой дуршлаг, Витька схватил Машу за подбородок воняющими чесноком пальцами. — Ты ничего не видела, Незнамова. Тебя здесь вообще нет! А проболтаешься — на куски порву.

Что-то многовато сегодня было для Маши братьев Соловьевых с их глупостями. Хотя Витьку с Петькой не сравнить. Бывает же такое: двое совершенно разных людей с одинаковым характером. В старые времена из Витьки получился бы пират, а из Петьки — одинокий ковбой, защитник индейцев… А Витька и вправду может на куски порвать. Во всяком случае, попытается.

— Монеты из музея, — повторила Маша. — Их ищет милиция. И Триантафилиди ищет милиция. Вот поймают его, и он расскажет, как отдал тебе банку с заправкой для сочинского знакомого.

— Не расскажет, — уверенно хмыкнул Витька. — Думаешь, я не соображаю? Вчера он говорит: «В понедельник посажу тебя на автобус и дам посылочку для племянника. Он тебя встретит в Лазаревском». А полчаса назад приходит, весь мокрый. Тащит банку. Не в понедельник, а сегодня. Не к автобусу, а ко мне домой. Я говорю: «Понедельник послезавтра». А он: «Ой, я ошибся, думал, что ты сегодня уезжаешь…» Шиш он ошибся! Он от рыжья избавился! — Витька подбросил на ладони горсть монет. — Верняк, Незнамова: у него дома сейчас ни одной краденой вещи. Менты придут — он чистенький, помидорками балуется. Думаешь, он скажет, что я его ворованное золото увел? «Вяжите меня, люди добрые, я вор, но только уж и Витьку Соловьева посадите»?

Этот мерзавец был прав. Немного утешало то, что Триантафилиди, оказывается, боялся Деда, Машу и Петьку не меньше, чем они его. Они сидели дома и ждали, что вот-вот нагрянут преступники. А преступник у себя дома ждал, что вот-вот нагрянет милиция. И потащил к Витьке банку с «заправкой».

Итак, если в доме у Триантафилиди не осталось ни одной вещи из музея, то монеты — единственная улика против грабителя. А монеты у Витьки. А Витька хочет их украсть, зная, что Триантафилиди не выдаст его никогда. Грабитель не выдаст вора, вор не выдаст грабителя, и будет эта парочка разгуливать на свободе!

Не выйдет! — отчеканила Маша. — Монеты мы сдадим в милицию, огородника посадим!

Это кто сказал? — угрожающим шепотом спросил старший брат Соловьев.

Это я сказала. И мой дед, полковник разведки. Они с мамой сейчас едут в Сочи и вернутся с милицией. Я расскажу, что видела у тебя монеты. И Петька расскажет!

Какие монеты, якорем тя?! — Витька нахально побренчал монетами в карманах и грудью пошел на Машу. — Не было ничего!

Он пер как бульдозер, выталкивая Машу с кухни. Здоровый, на два года ее старше и на голову выше. Под тельняшкой ходили надутые взрослые мускулы.

— Дура ненормальная! Приперлась, заправку материну разбила и давай орать: «Монеты, монеты!» А ну, пошла отсюда, чеканашка! — Сложенными на груди руками Витька толкнул ее в плечо.

Маша вылетела с кухни в коридор и больно ударилась о стену. Она подумала, что Витька так и выставит ее из квартиры. А брату скажет — за то, что банку разбила. Петька видит эту разбитую банку, а монет не увидит… Где Петька, почему он притих?! Или не слышит, что здесь творится?!

Маша кинулась к ванной.

— Куда?! — вцепился ей в локоть Витька.

Она вырвалась, влетела к Петьке и навалилась на дверь, чтобы Витька не вломился.

Этот балбес пускал кораблики! В ванне среди клочьев пены плавала алюминиевая миска и половинки мыльницы. Петька бомбил их ложками. Маша успела увидеть, как быстро-быстро наливается краской его смущенная физиономия, и вдруг погас свет. С той стороны двери щелкнула задвижка.

— Абзац, — прокомментировал Петька.

Стихийное бедствие — это, например, смерч, способный, как игрушку, поднять в воздух грузовик. Или цунами — гигантская волна, смывающая в океан прибрежные города. Или Петька. Ущерба от таких замечательных людей, как Петр Соловьев, не меньше, чем от смерчей и цунами. Ведь смерчи и цунами бывают нечасто, а Петьки каждый день трудятся не покладая рук.

Кто утопил подводную лодку системы Самосвалова и свою лодку продырявил? Петр Соловьев. А почему? Потому что ему скомандовали: «Табань!» — но Петр Соловьев не может просто послушаться. Он хочет до всего дойти своим умом и, может быть, отдать другой приказ, в сто раз мудрее и правильнее. Но пока он доходит, время приказов кончается и настает время спасательных работ.

Таким людям, как Петр Соловьев, лучше всего сидеть на полянке, очищенной от камушков, и мечтать под неслышный трепет мотыльковых крыльев. Может быть, они придумают новую игру, которой увлечется все человечество, как «Тетрисом» или кубиком Рубика. Или напишут гениальное стихотворение. Такие люди, как Петр Соловьев, на это способны.