– Джонни, ты спятил, – осторожно сказал папа. – Сейчас там не лето и даже не весна.

– Борис Иванович говорит, что в Крыму нынче очень тепло.

– Но не настолько же…

– Борис Иванович говорит, что, может быть, даже миндаль скоро зацветет.

– Миндаль цветет не раньше конца марта…

– А Борис Иванович говорит…

– Кроме того, миндаль совсем не свидетельствует о теплой погоде. Он…

– Ну, папа! – сказал Джонни, как человек, у которого отбирают сказку. – Чего раньше времени спорить? Там увидим.

Отец махнул рукой. Они с мамой собирались в Дом культуры на концерт московского пианиста. И через полчаса Джонни остался наедине с чемоданом.

Пусто стало и как-то сразу расхотелось торопиться. Но все же Джоннина радость не прошла. Просто она сделалась тихая и спокойная. Отчетливо тикал будильник, сделанный в виде золотого ключика. В кухне, как сытый медвежонок, урчал новый холодильник. Эти звуки отзывались еле слышным звоном в тонких елочных шарах. Шары тихонько поворачивались на длинных нитках.

Джонни прикрыл чемодан и подумал: чем бы заняться? Пойти покататься с вала или включить телевизор? Но вместо этого он устроился в кресле перед елкой и стал разглядывать игрушки.

Игрушки были разные. Некоторые Джонни помнил, как помнил себя, они появлялись на елке каждый год. Например, этот желтый ватный цыпленок (порядком потрепанный) и эти старые серебряные рыбки. Но были и совсем новые звезды, фонарики и несколько блестящих шаров – малиновых и зеленых. Они походили на маленькие планеты…

Джонни смотрел на елку и тихонько прощался с ней. С зимой, со снежными каникулами. Завтра вечером укатит в Москву, а потом – туда, где нет ни снега, ни холода и где цветет загадочный миндаль.

Что это за цветы? Джонни раньше слышал такое название, но внимания не обращал. А сейчас задумался.

«Мин-даль, – сказал он одними губами. – Мин… даль…» Слово перекатывалось на языке, как стеклянная бусина. Урони – и зазвенит на полу.

Интересно, что это слово значит? А может, оно из нескольких слов?

«Мин» – по-голландски значит «мой». В книге «Петр Первый» Меньшиков называл Петра «мин херц». Значит, «мое сердце». «Мин даль». Значит, «мой даль»? А что такое «даль»? Если бы даль «моя» – тогда понятно: широта какая-то, простор. Но здесь – «мой»… А если даль – это «он», тогда что?

Или кто?

Был человек с такой фамилией – Даль, друг Пушкина. Врач и писатель. Он еще словарь написал… Нет, цветы здесь ни при чем… Но зато словарь близко, у папы на стеллаже. И там слово «миндаль», конечно, есть!

Джонни вытянул с полки том с буквами «И – О» на корешке и нашел, что хотел. И узнал, что миндаль – это «дерево „Amygdalus communis“ и плод или орех его…». И дальше были еще объяснения про бобовник и персик и так далее. Но не было ни слова, какие у миндаля цветы. Джонни огорченно повертел книгу. Она была в ярко-желтом переплете. Папа купил словарь в букинистической лавке, тома были растрепанные, без корочек, и пришлось их отдать в переплетную мастерскую. В мастерской нашелся только такой коленкор – будто лепестки подсолнуха.

– Мин-даль… – опять сказал тихонько Джонни, и ему показалось, что цветы миндаля такого же цвета, как корочки словаря.

Он поставил книгу, но к елке не вернулся, а прилег на диван у отцовского письменного стола – щекой на упругий валик. И стал смотреть на оконное стекло, которое было с одного угла затянуто морозным кружевом. Ледяные узорчатые листья искрились, небо за окошком начинало зеленовато светиться. Джонни улыбнулся, он понял, что сейчас в оконный квадрат станет медленно вплывать желтый, запрокинутый на корму кораблик…

Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. Кругом. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще сине?е, чем небо.

На валу и на всем берегу сплошь цвели желтые деревья.

Это был не печальный осенний цвет, а солнечный, очень теплый. Летний. Как у одуванчиков, когда они в конце мая высыпают на лужайках. Цветущие деревья закрывали склоны и берег яркими грудами. Листьев не было, зато желтые гроздья цветов сплошь покрывали ветки и стволы. Громадные гроздья, по форме похожие на соцветия черемухи, только гораздо крупнее.

Цветочная гроздь качалась у самой Джонниной щеки. Джонни разглядел выпуклые лепестки, прожилки на них и мохнатые, как ножки шмеля, тычинки. От всплеска громадной радости Джонни зажмурился и глубоко-глубоко вдохнул теплый южный воздух. Солнце ласково трогало ресницы и лоб. У желтого миндаля запах был, как у одуванчиков, когда в них с размаха зароешься лицом.

– Ура… – шепотом сказал Джонни. – Ой, какое ура… – Раскинул тонкие, незагорелые еще руки, оттолкнулся упругими кедами и кинулся со склона к морю.

Солнечный цвет летел ему навстречу. Пушистые лепестки облепили белую майку со стрелком из лука, мягко чиркали по голым рукам и ногам, губы стали сладковатыми от пыльцы. А Джонни все мчался и теперь понимал, что бежит не с вала, а с крутой пирамиды, заросшей по самую верхушку желтым миндалем. Ветки делались все гуще, наконец сплелись в сетку, подхватили, подкинули над желтой рощей легонького Джонни… И он ничуть не испугался, потому что падать стал медленно-медленно. И купался в солнечном тепле. И знал, что мягкие ветки подбросят его снова…

Слово «миндаль» тихонько звенело в воздухе – как стекляшки, которые девчонки просыпали на каменные ступени. «Мин-даль… даль… даль… динь… длинь…»

И когда желтые деревья погасли и Джонни понял, что этот перезвон – телефонный сигнал в прихожей, он ничуть не огорчился. Короткий южный сон был как неожиданный подарок. Еще одна радость ко многим радостям, которые ждали Джонни впереди. В этом сне все было такое настоящее, что Джонни запомнит его навсегда.

Телефон сыпал негромкий, но длинный и настойчивый звон. Джонни понял: это междугородный сигнал. Он не удивился. Двоюродная сестра Вера часто звонила из Москвы. И сейчас это, конечно, она. Будет передавать приветы от себя, от Валентина Эдуардовича и спрашивать, не приедет ли Джонни в гости. Небось и билет на какую-нибудь столичную елку для него раздобыла.

А он не приедет, он не может! Скоро он будет далеко-далеко! У самого моря!

Джонни, сияя, выскочил в прихожую. Подхватил скользкую трубку.

– Это ты, Вера?

– Это я, – сказал тонкий голос. Чуточку знакомый, но непонятно чей. – Это ты, Джонни?

– Я… А ты? Ты кто?

– Юрка!

– Какой Юрка?

– Ну, это я! Молчанов!

Тревожиться было нечего. Совершенно нечего. И все-таки Джонни слегка вздрогнул. И спросил сердито, чтобы эту непонятную тревогу прогнать:

– Ты откуда взялся? Уже приехал?

– Нет, я из «Березки».

«А зачем звонишь?» – спросил Джонни. То есть нет, не спросил. Хотел только, но почему-то удержался. Сам не знал почему.

– Я не из самой «Березки», а со станции, – торопливо и звонко сказал Юрик (так чисто было слышно, будто он рядышком). – Тут будка автоматная, на ближние города, вот я и звоню. По пять копеек спускаю.

– А почему ты на станции? Ты что, сбежал?

– Да нет! – Юрик переливчато засмеялся. – Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.

– А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя…

– Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.

– Что? – спросил Джонни слегка обалдело.

– Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал и над кроватью устроил и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны, и для здоровья тоже.

Джонни тоже засмеялся:

– И тебе разрешили?

– Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: «Спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает». Говорит, хуже не будет… А мне даже лучше! Это на рентгене видно!