— Как прекрасен мир! — беззвучно прошептала она, обращаясь не столько к Ардену, сколько к самой себе. Но тут же, припомнив свои страхи, спохватилась. — А мы успеем вернуться до темноты?

— Вон он, Тиранен. — Арден протянул руку, и Валерия увидела и вершину уже знакомого ей холма, и крепость на ней, а позади него тянулись еще два горных кряжа. — Давай за мной! — Приподнявшись в стременах, Арден издал пронзительный клекот, подражая орлу, и вихрем поскакал вниз, не оборачиваясь и словно забыв о ее существовании. Припав к шее кобылы, Валерия последовала за ним, моля богов о том, чтобы не свернуть ненароком шею.

Похоже, не очень-то далеко ей удалось убежать, с унынием призналась себе Валерия. Однако Арден своими разговорами добился того, что теперь она смотрела на этот новый для нее мир совсем другими глазами. В душе ее шевельнулось любопытство. Возможно, со временем ей и впрямь удастся чему-то научиться у этих непонятных для нее людей. Чему-то важному. Чему-то такому, что будет полезно римлянам. И ее Марку.

При мысли о предстоящей охоте на кабанов Валерию охватили странные чувства — радостное предвкушение, надежда и страх смешались в ее душе. Эта охота могла стать испытанием ее стойкости. Естественно, известие о ее неудачной попытке побега, когда она мгновенно заблудилась в лесу Йолы, облетела крепость с быстротой лесного пожара, и она уже успела наслушаться шуточек по этому поводу. И однако, во взглядах, которые кидали на нее кельты, чувствовалось немалое уважение и даже восхищение ее смелостью. Выходит, эта римская кошечка оказалась вовсе не такой изнеженной, как они думали, перешептывались между собой варвары; похоже, у нее имеются коготки. А сама Валерия чувствовала себя олицетворением самой империи. Готовясь к охоте, она накинула на спину своей Боудикки римское седло, а сама влезла в шерстяные штаны и высокие кожаные сапоги.

Мужской наряд своей воспитанницы Савия встретила в штыки. Судя по ее возмущению, можно было подумать, что она считает всех кельтов посланцами дьявола.

— Ваша матушка умерла бы от ужаса и стыда, если бы увидела вас в таком наряде.

Зато Каратак, когда группа охотников собралась во дворе крепости, окинул Валерию взглядом, в котором сквозило явное одобрение.

— Вот теперь ты оделась с умом. Ну как, готова рискнуть вместе с воинами Аттакотти?

— Это тебе рисковать, варвар. Почаще бери меня на охоту, и рано или поздно я узнаю все тропинки в лесу и вернусь домой.

Смелое заявление девушки было встречено одобрительными криками остальных охотников.

— Держу пари, что к тому времени тебе уже самой не захочется бежать, — хмыкнул в ответ Арден.

— Похоже, ты очень веришь в силу своих чар!

— Не моих, госпожа. Зато я верю в чары нашего леса, наших лугов и болот.

Молодой вождь объявил, что охота устраивается на вожака кабаньего стада, которого он нарек Эребом — так греки некогда именовали царство мертвых; еще одно лишнее подтверждение суеверности ее похитителей, отметила про себя Валерия. Кабан, на которого они собирались охотиться, по словам тех, кто его видел, выглядел настоящим страшилищем: огромный, черный, весь покрытый грубой щетиной, словом, чудище, а не зверь, настоящая гора стальных мускулов, при этом он был свиреп, как медведь, а быстр и силен, как бык. В темные ночи кабан, покинув лес, бродил в окрестностях крепости, пугая людей огромными желтыми клыками и красными глазками, в которых горела лютая злоба. Как-то ночью он убил двух гончих, и терпение Каратака лопнуло. Он послал за главным охотником клана, старым Маелем, обычно жившим в лесу, и приказал выследить, где у кабана берлога. Маель так и сделал.

И вот дюжина мужчин и женщин, вооруженных копьями и боевыми дротиками, сгорая от нетерпения, выехали из ворот крепости Тиранен. Впереди, продираясь сквозь траву, достававшую им до брюха, бежала свора гончих. Стояло начало лета — птицы с недовольными криками выпархивали из-под самых копыт, лошади весело шли галопом по лугу, переливавшемуся всеми цветами радуги, на небе не было ни облачка — все обещало погожий день.

Валерия, не умевшая обращаться с оружием, не рискнула попросить, чтобы ей дали копье, решив ограничиться легким серебряным кинжалом. Рядом с ней, как всегда, с луком и колчаном за плечами, молча скакала Бриса. Гордая Аса также отправилась поохотиться — огненно-рыжие волосы красавицы трепал утренний ветерок, у седла висел колчан с легкими дротиками. Арден предпочел пику. Хул вооружился более коротким и тяжелым копьем, а Лука прихватил с собой меч. Как уже успела выяснить Валерия, оружие каждого варвара имело свое имя, свою особую историю, все они были украшены причудливыми рисунками, а кроме этого, друиды наложили на них особые заклятия. Древки копий покрывала искусная резьба, стрелы сверкали яркими птичьими перьями, а от луков с серебряной инкрустацией невозможно было оторвать глаз.

Бриса, возившаяся с Валерией, как возятся с брошенным щенком, вбила себе в голову обучить пленную римлянку кельтским обычаям. Валерия в жизни своей не встречала женщины, больше похожей на мужчину, но ее порой забавляли хоть и добродушные, однако острые и даже иногда скабрезные замечания, которые прекрасная лучница отпускала в адрес мужчин своего клана, — например, раз она весело созналась, что время от времени позволяет себе заниматься кое с кем из них любовью. В отличие от родовитых римлянок она, казалось, не спешит замуж. Такое впечатление, что она вообще не нуждалась в постоянном мужчине. Но при этом она была достаточно привлекательна, чтобы многие из них отчаянно старались ей понравиться, ее засыпали предложениями — когда достаточно вежливыми, а когда и вульгарными. Но Бриса только смеялась над ними. Однако иной раз вожделение оказывалось сильнее ее, и она допускала кого-то из них к себе в постель. Подобная независимость отчасти шокировала, отчасти восхищала Валерию, ведь в обществе, где она воспитывалась, свобода нравов строго осуждалась, что же касается любовных утех, то на это порой закрывали глаза, однако мораль и правила приличия требовали, чтобы их окутывал покров тайны. Как-то раз, не утерпев, она спросила Брису, почему та не стремится замуж.

— Еще не встретила мужчину, который бы позволил мне оставаться собой. Но когда-нибудь я его найду, — усмехнулась та. А пока она по-прежнему жила с родителями, отвергала одного за другим претендентов на свою руку и вообще вела себя как сорванец-мальчишка.

По дороге кельты вспоминали предыдущие охоты и, по своему обыкновению, безудержно хвастались. Орел, описывающий круги в небе над их головами, напомнил кому-то соколиную охоту, мелькнувший в зарослях испуганный олень заставил вспомнить, как они попробовали себя в роли загонщиков, а при виде юркнувшего в нору кролика разговор сам собой перешел на хитрые проделки лисы. Каждый обломок скалы, каждое дерево таили в себе крупицы истории клана, и каждая кочка, каждая долина служили обиталищем добрым духам или богам. Валерии пришло в голову, что эти невежественные люди видят природу совсем по-другому, чем она: для них в отличие от римлян она была живым существом. За пределами мира, в котором они жили, существовал и другой, невидимый, — целая Вселенная, полная легенд и сказаний, и для варваров она была такой же реальной, как вода, камни и листья. Внутри каждого предмета жил злой или добрый дух. Каждое событие обладало своей магической силой. Жизнь в этом мире была словно краткий сон, наполненный поспешными и дикими желаниями, после которого их впереди ждало нечто куда более значительное и бесконечно долгое.

Может, поэтому их беззаботное, безалаберное существование, когда люди думали только о войне, понемногу стало ей понятнее.

Вернувшись после неудачной попытки побега назад, в Тиранен, она обследовала крепость, и постепенно в голове у нее зародилась мысль, что эти варвары вовсе не такие уж простые и невежественные, какими она их считала. Круглые хижины, в которых жили кельты, хоть и довольно тесные и темные, где пахло дымом и затхлостью, оказались внутри достаточно уютными и более богато обставленными, чем она ожидала. В каждой из них обычно обитала большая семья, связанная между собой тесными родственными узами, что сильно отличалось от обычной для римской знати строгой иерархической системы; три поколения одной семьи жили вместе, и все у них было общим — обязанности по дому, еда, постель и даже огонь. Находившиеся в хижинах сундуки, меха, шерстяные ткани были прекрасного качества и великолепной выделки — сразу бросалось в глаза, что над ними трудились умелые руки и делали это с любовью, не жалея ни времени, ни сил. И при всем этом — никакой дисциплины. Кельты могли хвататься за сотни самых разных дел с восторгом детей, получивших новую игрушку, и тут же бросали их, чтобы отправиться на охоту или устроить шутливую свалку. Они предавались любовным утехам с наивным и неописуемым бесстыдством зверей, ничуть не стесняясь того, что тонкие стены хижин пропускают любой звук. Громкие крики, доносившиеся оттуда по ночам, частенько не давали Валерии уснуть. «Чем они там занимаются?» — гадала она. Неужели есть что-то такое, чего она не знает? Пронзительные вопли женщин будоражили ее, но расспросить кого-то из них о том, что там происходит, она стеснялась. Эти люди сражались так же неистово, как и занимались любовью, но при этом делали это как бы мимоходом, не придавая ни тому ни другому особого значения. По вечерам они вместе мылись в чанах, наполненных горячей водой, — и мужчины, и женщины вместе, а по утрам беззаботно плескались в бочках с ледяной дождевой водой, пронзительно взвизгивая от холода и удовольствия. И те и другие обожали духи, нарядную одежду, яркие побрякушки и затейливые татуировки; кельты вообще уделяли немалое внимание своей внешности — и в то же время не обращали внимания на грязь, в которой утопали по щиколотку. И мужчины, и женщины носили длинные волосы, которые кудрями вились по плечам, кое-кто из воинов смазывал их соком каких-то ягод, тогда они становились жесткими и торчали вверх, словно грива боевого коня. Кельты обожали наряжаться; их парадные шлемы были украшены крыльями или рогами. При этом суеверие их превышало даже их храбрость в бою, все они были с ног до головы увешаны амулетами, раскаты грома приводили их в неописуемый ужас, что было несколько странно, учитывая, что эти люди были совершенно нечувствительны к боли и их не смущали даже самые ужасные раны.