— Какие набеги? — поспешно спросила Валерия. — Где?

— На побережье, где же еще? Или нападут на Вал. Это ведь туда вы направляетесь?

— Помилуйте, что за разговоры, особенно в присутствии юной невесты, спешащей к своему жениху?! — возмутился Клодий. — Вы ее пугаете!

— Да уж, Квинт, — присоединилась к нему возмущенная Кальпурния. — Если ты недоволен своим вином, то это вовсе не повод наводить ужас на нашу хорошенькую невесту! Да и потом сдается мне, что среди петрианцев она будет в большей безопасности, чем в Риме!

Квинт даже вспотел от страха. Меньше всего ему хотелось бы напугать или оскорбить дочку сенатора!

— Конечно, конечно, — запинаясь, пролепетал он, — я… э-э… несколько сгустил краски, признаюсь. Просто иной раз кажется, что Риму нет никакого дела до наших проблем.

Решив, что пора успокоить его, Валерия обезоруживающе улыбнулась.

— Ну, после того как сюда назначили моего Марка, вы больше не можете жаловаться, что Риму нет никакого дела до вашей безопасности! — кокетливо проворковала она.

— Хорошо сказано! II к тому же еще до свадьбы! Какая преданная жена… даже не жена еще, а всего только невеста! Каждый мужчина может только мечтать о подобной верности.

— О боги! И как мало мужчин могут похвастаться этим после свадьбы! — с улыбкой вздохнула Кальпурния.

За столом раздался смех. Квинт, сообразив, что атмосфера слегка разрядилась, с радостным видом хлопнул в ладоши, приказывая подать следующую перемену блюд.

— Прошу вас… я вовсе не имел намерения пугать вас, Валерия, — извиняющимся топом проговорил он, повернувшись к ней. — Наоборот, вы выбрали прекрасное место… и не менее прекрасного человека. Просто иной раз ляпнешь что-то, не подумав… и вот что получается. — Он сокрушенно покачал головой.

— Весьма прискорбная привычка, — ехидно заметила его жена.

— Однако не будешь же ты отрицать, что варвары год от году становятся все наглее, а в гарнизонах уже не хватает людей?!

— Однако Адрианов вал стоит, — с важным видом объявил Клодий. — Так что можете спать спокойно, любезный Квинт.

— Весьма благодарен за эту попытку меня успокоить, мой юный трибун. Но… только не примите это за оскорбление, хорошо? Боюсь, вы слишком поспешно судите, учитывая, что до сих пор вы не прослужили на севере ни одного дня.

— Это верно, — буркнул Клодий, разглядывая яблоко в тесте. — В том, что касается воинских дел, я вполне полагаюсь на мнение старшего трибуна — в таких вопросах он разбирается куда лучше меня. Впрочем, как и в винах, — льстиво добавил он. Клодий явно давал понять, что не прочь помириться.

Их гостеприимный хозяин повернулся к ним:

— Кстати, вы ведь служили на Валу, не так ли, Брассидиас? Неужели вы также разделяете опасения этого молодого офицера насчет слабости наших гарнизонов? Сможет ли он устоять, если разразится гражданская война?

Между тем Гальба, словно забыв о них, с интересом ощупывал взглядом скорчившуюся в углу давешнюю вертлявую рабыню. Шутка, которую она сыграла с ним, поддавшись уговорам Клодия, еще сильнее распалила в нем желание. Слова Квинта вернули его к действительности. Вздрогнув от неожиданности, Гальба обернулся.

— В этот раз я, пожалуй, соглашусь с младшим трибуном, — медленно проговорил он. — Однако количество воинов тут не самое главное, любезный Квинт. Гораздо важнее страх, который внушает всем воля Рима.

— Именно, старший трибун! Вот об этом я и толкую! Воля Рима!

— Но то, о чем вы спрашивали меня, зависит только от моей воли, любезный Квинт! И покуда я жив, ни один варвар и ни одно племя не будут угрожать Адрианову валу. И это моя воля внушает им страх! И это моя воля позволит сохранить империю.

Знаком я дал понять, что землевладелец Квинт Макс может удалиться, а потом поднес к лицу листок и с легким раздражением перечел то, что мне удалось у него узнать. При том, как сейчас в империи обстояли дела, подумал я, от сплетни до предательства всего один шаг. И еще раз напомнил себе, что в таких делах следует соблюдать величайшую осторожность. Так ли уж сильно виноваты действующие лица этой истории? Имею ли я право их судить? Ох, недаром говорят: «Рыбка тухнет с головы».

Беда не в том, что эта женщина, Валерия, решила приехать в Британию, — гораздо хуже то, что она выбрала для этого на редкость неподходящее время. В этом и кроется причина того, что произошло. Но дело, конечно, не только в ней — больной, стареющий император, отправка легионов на континент… если бы не это, все могло бы быть по-другому. «Насколько в наших силах управлять событиями? — думал я. — Возможно, это они управляют нами, а не наоборот?» По мере того как я становился старше, мне все чаще приходило в голову, что судьбы не избежать. Весь мой опыт свидетельствовал о том, что самые незначительные события порой могут изменить всю нашу жизнь. Скольких бед могли бы мы избежать, пойми мы своевременно их значение! Да, мир меняется, и эти перемены изрядно меня тревожат. Но куда больше тревожит меня другое — что сам я бессилен что-либо изменить и могу лишь наблюдать за ними, бесстрастно отмечая то, что произошло. Следующим должен был стать тот солдат по имени Тит, и я робко надеялся, что он со своим солдатским прямодушием смог заметить то, что укрылось от моего внимания. Что сможет объяснить мне один несколько странный эпизод, который пришелся на самый конец путешествия этой неведомой мне женщины, отправившейся на север, чтобы соединиться со своим будущим мужем. А он до сих пор не давал мне покоя.

Кроме этого, оставалась еще главная тайна. Какое-то непонятное мне беспокойство, которое глодало империю… я чувствовал это кожей — оно буквально витало в воздухе. Может, дело в беспокойной людской природе, которая мешает нам испытывать удовлетворение и жить в мире с самим собой? Рим обеспечивает нам мирную жизнь, развитие торговли и стабильность. И при всем при том у людей остается эта странная тяга к чему-то, чему и названия-то нет, к чему-то таинственному и непостижимому, та чреватая многими опасностями свобода, что неизбежно влечет за собой хаос. Частично это беспокойные стремления к какой-то не понятной никому религии, шатание между старыми богами и распятым на кресте никому не известным евреем. Или же детское бунтарство против всех и всяческих авторитетов. Ну а причиной всему — действительное возмущение постоянно растущими налогами, обесцениванием денег и открытым, просто-таки циничным взяточничеством.

Истины уже не существует — есть только мнения; и речь не только о тех, кто имеет на это право благодаря рождению. Нет, тут уже и приспешники Христа поднимают свой голос… толкуют о каком-то там непонятном равенстве. Смешно слушать! Будто патриций и раб после смерти могут попасть в один и тот же рай! Что же тогда удивляться всяким бедам? Тут я снова напомнил себе о величайшей осмотрительности, с которой обязан делать выводы. И помнить о том, что, по мнению Рима, виноват может быть только человек, а отнюдь не Рим.

Может, причину следует искать в самой Британии? Она слишком далеко. Страна, где все время туман… необузданная, непокорная, неуправляемая страна Треть ее, та, что на севере, до сих пор так и не покорилась Риму. Что ни год, то набеги, и все оттуда, с севера. А эти бритты? Грубые, несговорчивые, вечно спорящие об всем и до ужаса неблагодарные. При мысли о том, что может случиться, если они, подняв мятеж, вновь завладеют своим туманным островом, чтобы основать на нем собственную империю, любого здравомыслящего человека кидает в дрожь. Однако же иной раз и мне приходят в голову крамольные мысли: а не лучше ли плюнуть и предоставить бриттов собственной участи, и пусть остаются на собственном острове посреди студеного моря — невежественные и всеми забытые?

Я послан сюда расследовать лишь один небольшой эпизод. Но, разговаривая со всеми этими людьми, я понемногу начинал удивляться, а нужны ли мы тут вообще…

Прошло еще шесть дней, и маленький караван добрался наконец до Эбуракума, где стоял прославленный Шестой Победоносный легион. Несмотря на снедавшее ее нетерпение, Валерия безумно обрадовалась, что хотя бы один день сможет передохнуть от тряской повозки. Ей и в голову никогда не приходило, что их путешествие окажется таким долгим и скучным. Может, оттого краткая остановка в Эбуракуме была особенно приятной. Вдобавок ее догнало письмо от матери. Оно было написано уже после их отъезда из Рима, однако поскольку вез его имперский гонец, письмо едва не обогнало их в пути.