Стоя в кольце кельтов, старый друид представлял собой причудливое зрелище — темная, словно вырезанная из черной бумаги фигура, окруженная ярким снопом искр. Лицо его было залито потом, но голос, когда он заговорил, оказался таким же звучным и твердым, как и всегда.
— Кто хочет говорить от лица клана Каратак, племени Аттакотти, входящего в военный союз Каледонии?
— Я! — отозвался Арден. Он стоял очень прямо, с мечом на поясе, отбросив за спину плащ, темные волосы заплетены в косичку, в распахнутом вороте туники ярко поблескивала массивная крученая золотая цепь. — Я вождь этого клана, избранный с полного согласия всех его членов и в битве подтвердивший правильность их выбора.
— Довольны ли члены твоего клана тем, что боги деревьев и воды дали им, вождь Каратак? Если заглянуть в их сердца, найдем ли мы там благодарность и смирение?
— Члены моего клана благодарят доброго бога Дагду, который может читать в сердцах всех и который дал нам богатый урожай — ведь теперь мы сможем пережить эту зиму.
— А кто будет говорить от лица великого бога Дагды?
— Я буду, — ответил Арден.
— Согласен ли бог Дагда принять от жителей Каледонии жертву?
— Бог требует ее. Бог ее хочет.
С неожиданной силой, удивительной в таком щуплом теле, Кэлин поднял тяжелую овцу над головой. Кельты одобрительно взревели. Потом друид опустил притихшее животное на сухую траву возле ног и вытащил из-за пояса золотой кинжал.
— Прими в дар немного тех плодов, что ты дал нам, Дагда! — прогремел он. В темноте молнией блеснул кинжал, овца судорожно вздрогнула, вытянулась и затихла. Кровь багровой струей плеснула на землю, и Кэлин быстрым движением повернул животное так, чтобы она свободно стекала из перерезанного горла. Потом, ухватив овцу за ноги, он двинулся вокруг костра, описывая круг, и кровь жертвенного животного опоясала его багряным кольцом.
Вернувшись на то же место, с которого он начал, Кэлин быстрым движением швырнул овцу в огонь.
Оглушительный крик взметнулся к небу:
— Дар Дагде и другим богам!
Не успел он стихнуть, как празднество началось. Никто, казалось, не обращал внимания на вонь паленой шерсти и горящего мяса.
Принесли в мехах пряный мед, еще отдающий сладковатыми ароматами трав, и сделанные из черепов пиршественные чаши заходили по кругу, передаваемые из рук в руки. Кроме меда, было и вино, купленное или украденное у римлян, догадалась Валерия. В дубовых бочонках плескалось пиво. Специально выкопанные для такого случая ямы были открыты, и обернутое в прокопченные листья мясо, сочное, еще отдающее дымом костра, было нарезано крупными ломтями. Свинину и говядину кромсали кинжалами, стекающий ароматный, душистый жир подбирали толстыми краюхами еще теплого хлеба. Были тут и свежесобранные, крепкие яблоки, и поздняя зелень, и медовые пироги — их жадно ели, поглядывая на звезды над головой, и смех, облачками легкого пара вырываясь изо рта, легко поднимался к бархатному ночному небу. Время от времени кельты оборачивались к темнеющему позади них силуэту крепости на вершине холма, гадая, что происходит сейчас в пиршественном зале.
Все это время Арден держался от Валерии на почтительном расстоянии, но взгляд его не отрывался от нее ни на минуту — он с замиранием сердца следил за тем, как она ест вместе с остальными, то отвечая поцелуем на поцелуй, то морщась, когда добродушная шпилька насчет ее римского происхождения попадает в больное место. Все движения Валерии были преисполнены спокойной, величавой грации — она очень походила на ту богиню, роль которой ей доверили нынче сыграть. Что она теперь думает о них? Как поступит, когда в один прекрасный день муж все-таки явится за ней? В том, что это когда-нибудь произойдет, Арден почти не сомневался.
Валерия пила из собственной чаши.
— Кажется, мне постепенно начинает нравиться этот их мед. И даже пиво, — призналась она на ухо Савии. Но та успела заметить, что ее питомица не отрывает глаз от Ардена.
— Не пей столько! — испугалась она. — Не забывай, кто ты!
Спустя какое-то время Бриса легонько тронула Валерию за плечо, напоминая, что время пришло. Их уход остался незамеченным, веселье и пиршество продолжались своим чередом, в жарко пылавшее пламя подбрасывали поленья. Внезапно низкий, вибрирующий звук рога разрезал темноту, эхо его замерло где-то вдали, затерявшись среди холмов, и толпа разом притихла, хотя многие уже успели изрядно захмелеть.
В темноте прогремел голос Кэлина:
— Дорогу доброму богу Дагде!
Зазвучала музыка, грохоту барабанов вторили пронзительные завывания свирели, мужчины и женщины, схватившись за руки, притопывали ей в такт. Из темноты в освещенный круг выступил человек-олень: огромные ветвистые рога венчали голову, укрытую маской зверя, спину и плечи укутывала покрытая мехом шкура оленя. Животное стояло на двух ногах, на первый взгляд они принадлежали человеку и все же казались не совсем человеческими — сильные, с рельефно выступающими мускулами, в отблесках костра загорелая кожа казалась почти черной. Животное сделало стремительное движение вперед, замерло, нерешительно переступило ногами и снова застыло — а потом, вскинув голову вверх, как будто узнав свой клан и костер, вокруг которого он кружился каждый год, олень танцующим движением двинулся дальше. В прорезях маски сверкали синие глаза, которые уж точно принадлежали человеку, чудовищной величины рога грозно раскачивались на голове в такт каждому движению бога.
Он искал свою подругу.
— Дагда! — заревели кельты. — Бог и повелитель всех богов!
Олень трижды, кружась, обошел вокруг костра. И тогда вновь прогремели рога.
— Морриган, покровительница лошадей, вышла на пастбище! — выкрикнула Бриса. — Сейчас она приближается к костру!
Богиня одним стремительным прыжком впорхнула в круг, словно ее втолкнули туда. Резко застыв в двух шагах от ревущего пламени, лошадь-Морриган растерянно закружилась, словно ослепленная ярким пламенем, явно не понимая, как она тут оказалась. Скорее всего, так оно и было. На плечах богини красовалась голова лошади, искусно сделанная маска с развевающейся по ветру конской гривой, почти обнаженное тело ее, не прикрытое плащом, поражало совершенством форм. Легкая повязка крест-накрест прикрывала ее грудь, а сквозь тонкую тунику просвечивали стройные, мускулистые ноги. Узкую талию обвивал массивный золотой пояс, концы его, небрежно стянутые спереди, свешивались до того места, где бедра богини расходились. На шее поблескивали клыки дикого вепря. И начался танец. Богиня-лошадь делала быстрые движения то в одну сторону, то в другую, словно пытаясь прорваться сквозь кольцо людей и ускользнуть в темноту, вернуться на свой луг, но каждый раз хохочущие кельты преграждали ей путь к спасению. Наконец, сдавшись, она танцующим шагом вернулась в освещенный круг и закружилась, едва не касаясь языков пламени; бог-олень неотступно следовал за ней по пятам. Барабаны загудели громче, и вой рогов ликующе взвился к ночному небу.
— Морриган-лошадь! Ее лоно обещает подарить нам весну!
Словно испугавшись того, что вскоре произойдет и чего уже не в ее силах было избежать, богиня галопом помчалась вперед. Потом она, будто споткнувшись, помедлила немного, кокетливо позволив Дагде подойти поближе. И снова бросилась бежать. И так круг за кругом описывали они вокруг костра. Дагда, едва сдерживая нетерпение, мотал головой и свирепо ревел, а Морриган беспечно кружилась, давая всем возможность вволю полюбоваться ее бедрами. Покрытые потом тела их ярко блестели в свете костра.
Грохоту барабанов вторили топот сотен ног и хлопки рук, отбивающих такт, ритм постепенно ускорялся по мере того, как богу-оленю удалось-таки наконец приблизиться к богине, чья плодовитость обещала им тепло и пищу. Явно устав, она слегка пошатывалась, томно поглядывая через плечо на преследующего ее разгоряченного оленя-самца, движения ее становились все более медленными и соблазнительными, словно женщина в ней и впрямь почувствовала себя богиней-лошадью. Бедра ее подергивались и извивались в такт музыке, босые ноги отбивали ритм по обугленной траве. Покрытое потом тело ее словно плавилось от нестерпимого жара. На обнаженных руках бога-оленя буграми вздулись мускулы, он танцевал, и костяное ожерелье подпрыгивало на его груди.
