– Это рассказ об инцесте. Твой отец действительно питал чувства к твоей сестре? – спросила я.

Отохико чистосердечно ответил:

– Уверен в этом! Мы с ним почти не встречались, но он, ясное дело, был сумасшедшим!

Вот о чем девяносто восьмой рассказ. Главный герой разводится с женой, живет один, бурно проводит время. В клубе на окраине города он знакомится с совсем юной девушкой и влюбляется в нее. Несколько раз переспав с ней, он узнает, что это – его собственная дочь. Но он уже раб безумного обаяния своей дочери.

– Это не просто «Лолита», и к тому же какой конец! Фантастический! Не знаю, наркотики тому причиной или алкоголь. Как изумительно он описал ее нечеловеческую красоту.

– Мне очень понравилось, – сказала я.

Отохико немного смутился, потом кивнул. Конечно же, он гордится своим отцом.

– Я хотела бы, чтобы японцы его прочли.

– Когда-нибудь Саги, моя старшая сестра, обязательно его переведет. Она очень хочет, – сказал он. – Кадзами, у тебя есть рукопись девяносто восьмого рассказа?

– Да, она мне досталась как память о Сёдзи.

– Кое-кто хочет получить эту рукопись, так что будь поосторожней!

– Кто? – спросила я с удивлением. – Твоя сестра?

– Нет, не она. Если бы она хотела, она просто пришла бы к тебе и попросила сделать копию. Есть одна женщина, которая с ума сходит по этой книге. У нее уже есть копия девяносто восьмого рассказа, но она хочет получить все его существующие копии.

– Твоя подруга?

– До недавнего времени мы вместе путешествовали. Вместе вернулись из Америки в Японию, и, похоже, она о тебе знает.

– Ты встречаешься с маньячкой? – засмеялась я.

Он тоже улыбнулся:

– Да, у меня слабость к тем, кто подвержен страстям.

– Ручаюсь, она любит в тебе сына Такасэ.

– Это как раз и интересно!

– Странный ты человек, Отохико.

– Ты тоже. Мы чем-то похожи на старых приятелей. Удивительное дело!

– Мы и есть старые приятели!

– Наверное, мы много думали об этой книге, поэтому у нас много общего. С тобой так легко разговаривать.

– Я и сейчас иногда о ней думаю.

– Я тоже. Почти каждый день. Тело пропитано этой книгой как проклятье.

Отохико говорил тихо, но его слова запали мне в душу.

Договорившись встретиться еще раз, мы обменялись адресами и разошлись.

Я и сейчас иногда о нем думаю. О Сёдзи.

Я полюбила его еще школьницей, потеряла от любви голову, полностью растворилась в нем, почти ежедневно бывала у него дома, помогала ему с переводами. Ему было хорошо со мной. Это правда.

Но остановить его усталость, которая в силу разных обстоятельств одолела им еще до встречи со мной, было мне не под силу. Темная сторона занимала значительную часть его души, но она казалась мне привлекательной, и я старалась во всем этом не разбираться. Встретившись с ним, я бабочкой влетела в комнату его души, в которой вот-вот погаснет свет. Я стала его утешением, я принесла во тьму вспышки света, что привело его к еще большему хаосу.

Наверное, поэтому, когда я вижу его во сне, мне кажется, что я нынешняя могла бы с ним встречаться. Что я нынешняя могла бы подарить ему не короткие вспышки света, а спокойствие и радость. Возможно, этого бы не получилось, я мучаюсь в сомнениях. Если бы я снова могла с ним встретиться! Моя единственная надежда. Возможно, я преувеличиваю свои способности.

Но в тот момент, когда я слышу слова: «Душа самоубийцы не может попасть в рай и навсегда остается несчастной», я словно теряю рассудок. И не успеваю я возразить этому абсурдному утверждению, передо мной возникает его слабая улыбка. Так улыбался только он.

Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате.

Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро.

Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек.

Но в то утро все было по-другому.

После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно.

У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока.

Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера.

Я поискала свои наручные часы и, не отыскав их, взяла со стола часы Сёдзи. Я надела их – они оказались тяжелые, стекло черного циферблата холодно светилось. Отчего-то мне стало нехорошо. Я вспомнила вдруг свой дом и ощутила одиночество.

В то утро в доме и на улице стояла такая тишина, что я слышала сонное дыхание Сёдзи, лежавшего на кровати у окна. Было душно. На столе, возле компьютера, лежала распечатка перевода девяносто восьмого рассказа. Я взяла его и заметила, что переведена только половина. Это меня удивило – совсем недавно Сёдзи говорил, что почти закончил работу. Накануне он с мрачным лицом заявил, что перевод ему не дается. «Переделывает заново», – подумала я. Я уже знала о двух переводчиках-самоубийцах.

Меня пронзила дрожь.

Я написала на листке бумаги:

Такая вот записка. Я думала – хорошо бы он прочел ее и сразу ощутил шум волн и запах моря. Может, захочет съездить на море и побыстрее закончит работу. Я чувствовала не столько ревность, сколько страх. Как будто писала записку, сопротивляясь скрытой темноте – моему врагу, окружая его чем-то невидимым и темным.

Я хотела, чтобы он вспомнил все то, что мы чувствовали и видели в разгар нашей любви: жар наших ночных объятий, красоту зданий, выкрашенных зарей в оранжевый цвет, на который мы сонно глядели из такси, когда он отвозил меня домой, слезы, горячие ладони, сильный запах этих дней. Я вспомнила все с отчаянием, словно женщина, которую собирается бросить любовник.

Мне было не по себе, и в полдень я позвонила ему из телефонной будки в школьном дворе.

– Алло, – бодрым голосом отозвался Сёдзи. Я успокоилась.

– Я из школы.

В школе был обеденный перерыв, во дворе носились и кричали школьники. Кроме того, шла уборка бассейна, и дежурные создавали суматоху, сопровождаемую плеском воды. Я сказала:

– Шумно, наверное?

– Великолепно, – сказал Сёдзи. – Ты съела бэнто[3]?

– Я ведь не ночевала дома, поэтому перекусила в школьной столовой, – сказала я.

– Ты и впрямь школьница, – сказал он с ноткой зависти. – Спасибо за записку.

– Я приду дня через два.

– Хорошо.

Шум и смех заполняли весь школьный двор. Казалось, ученики резвятся из последних сил, стараясь втиснуть в эту получасовую перемену свободу целого дня.

Звенели голоса, взрывалась энергия. Я подняла голову и увидела голубое летнее небо. Ослепительное послеполуденное время, когда свет и тени пересекают там и сям улицу.

– Ну, пока.

– Пока. – Я повесила трубку, и это был наш последний раз.

Как далеко мы были тогда, каждый у своей телефонной трубки, – гораздо дальше, чем рай или ад, и гораздо сложнее. Я не сказала, как сильно его люблю. Даже не попыталась, да и есть ли средства для того, чтобы передать и принять это сообщение.

Я слышала, что такое бывает у влюбленных, но сама еще не знала, что пустота существует на самом деле. Я хотела себя убедить, что такие истории случаются в других мирах, а здесь ничего не может случиться. Я думала, что живу в раю.