Гай не мог понять – что происходит, когда ему стало нехорошо. Сила, исходящая от Кэйлаш, была настолько велика, что у него перехватывало дыхание, и он в любую минуту боялся стать видимым. Кроме того он внезапно понял, что стал пешкой в чьей-то затее, которая использовала его, чтобы привести Кэйлаш в оба места и заставить встретиться со своим прошлым. Нечто выше и сильнее его сыграло иначе, а он поверил, что настолько могущественен, что вся инициатива и результаты принадлежат лишь ему. Это был неожиданный удар.

Когда на глазах Кэйлаш появились слезы, Гай убедился в том, что он  действительно был всего лишь пешкой, играющей свою роль. Потому, что в нём неожиданно подняло голову его второе Я, произнося – “Я хочу оберегать ее”. И он, доселе незнакомый с существованием этого Я, понял, что оно сильнее всего в нём, и ему придется подчиниться его требованиям. Это был второй удар, сбивающий его логику с ног.

Он смотрел на то, как Кэйлаш улыбается, и до него доходило, что так выглядит любовь. Гай понятия не имел о том, что это может быть таким необычным, но думал, что хотел бы ощутить и сам эту странную силу. Он почти завидовал тому призраку, который вместе с Кэйлаш создал это чудо. И это был третий удар потому, что он понял не только, что хочет испытывать подобное, но и что с самого начала был неправ. Не может тот, кто так любит, быть лживым и жестоким.

Вместе с хаосом эмоций, неожиданно обрушившимся на него, эмоций, которых он всё время желал и пытался ощутить, стала нарастать боль в руке. Гай поднял её к лицу. С разрезов, которые должны были давно исчезнуть, медленно капала кровь, исчезая в воздухе.

***

Джил складывала вещи в сумку, собираясь обратно в город. Казалось, что она уже вечность провела дома, и ей совершенно не хотелось возвращаться в шумный, пыльный и безразличный город. Более того, она внезапно стала думать, что есть смысл перебраться ближе к дому. Интерес к карьере, шумной жизни и работе неожиданно угас, словно он был ни чем иным, как просто временным увлечением, в которое она ушла с головой, чтобы ни о чем другом не вспоминать. А на самом деле Джил поняла, что ей по душе тихая и спокойная жизнь.

Она обернулась, проверяя – всё ли уложено, и увидела отца, стоящего в дверях комнаты.

 – Как дела? – Джил провела рукой по вещам, собираясь закрыть сумку.

 – Жаль, что тебе уже пора возвращаться, – она слышала в голосе отца сожаление и понимала, что ей не стоит быть далеко от него. Он не молод, а она ощутила – каково это, понимать, что в любой момент можно потерять его.

 – Я планирую поискать работу здесь. Вроде в конторе Адама нужен юрист, – Джил застегнула молнию и повернулась к отцу. Он отреагировал не так, как она ожидала, не выказывая ни удивления, ни скрытой радости, ни неодобрения. Казалось, что он сосредоточен на своих мыслях.

Джил могла честно признаться, что ей абсолютно не хочется уезжать из дома. Она готова  прожить рядом с отцом много лет, чтобы быть вместе, семьей, затем состариться и доживать свои дни среди неспешной жизни маленького городка. Улыбаясь такой перспективе, она поинтересовалась:

 – Как ты смотришь на то, что я приготовлю нам что-нибудь? Например, шоколадные блинчики?

Отец кивнул, по-прежнему занятый своими мыслями.

Джил деловито сновала по кухне, следя, чтобы её творение не подгорело, когда отец неловко произнёс:

 – Послушай, я должен тебе кое в чём признаться.

Джил ухмыльнулась, представляя, как он наконец-то признаётся об отношениях с соседкой.

 – Это моя вина в том, что твой друг погиб.

Ветер качал старую яблоню, а над вершинами холмов висели тяжелые облака, пропитанные дождем.

 – Его могли бы оправдать или дать хотя бы условный срок, если бы я позволил выступить тебе на суде.

Джил остановилась посреди кухни, держа в руках миску с тестом. Она пыталась осмыслить то, что сказал отец.

 – Я хотел уберечь тебя от всего этого, – продолжал отец, а в его голосе звучали попытки оправдаться, – мы с мамой думали, что так будет лучше для тебя.

Она молчала, стараясь не открывать рот и ничего не произносить. Потому, что ничего умного и нужного явно в её голове сейчас не было. Правда обнажалась, как больной проказой, демонстрируя всё более и более уродливые шрамы и язвы. Когда Джил считала себя виноватой в смерти Райза, она не ошибалась.

 – Сейчас я понимаю, что это была огромная ошибка, – отец, вероятно, хотел, чтобы она не молчала, а что-нибудь ответила, – потому, что вместо этого мы сделали тебя несчастной.

В голове Джил стало так тихо, словно все мысли исчезли разом. Сейчас она находилась на тонкой границе – если она сделает неверный шаг, то вернется в прошлое, где будет по-прежнему мрак, пустота и ненависть ко всему. Была ли она счастлива? Был ли в её душе мир все эти годы? Нет.

А затем она подумала, что отец столько лет молчал, но постоянно думал об этом, видя её саморазрушение и виня себя в этом. Каждый из них был несчастен, а она ведь ни разу не оглянулась, продолжая тешить свои раны и саму себя.

Любить – значит прощать. Даже если простить слишком сложно.

 – Всё в прошлом, папа, – Джил поставила миску на стол и подошла к отцу. Обняла его. – Давай оставим это позади. Надо жить дальше.

Они стояли, обнявшись, и воздух вокруг медленно наполнялся теплом и жизнью, которая замерла, ожидая, что её разбудят и вернут вновь в дом.

 – Иногда мне кажется, что тебя ждет очень далёкая дорога, и тогда я не хочу отпускать мою дочь, – неожиданно произнёс отец, – а затем я понимаю, что какой бы далёкой она не была, это твой путь. Ты всегда принимаешь верные решения, и это заставляет меня не бояться за тебя.

Её далёкая дорога закончилась – подумала Джил, выезжая на шоссе. Наконец-то закончилась.

Гай ещё только поднимался по ступенькам к входу в особняк, когда чутье сообщило, что что-то не так, что-то случилось.

Зал перед дверями был в таком плачевном состоянии, словно в нём проводили скачки динозавры. Удивленно присвистнув, Гай оглядел разрушения, которые не могли скрыть даже тщательная уборка и попытки залатать повреждения картинами и гобеленами. Размышляя – не находится ли весь дом в таком состоянии, он заглянул в гостиную и большую столовую, которую полагалось использовать для торжественных ужинов. Но, к его облегчению, всё оставалось целым и невредимым, на своём месте.

Впервые за всё время Гай решил сам отыскать кого-нибудь и узнать – что случилось в его отсутствие. Но, словно нарочно, ему никто не попадался. Словно особняк вымер. Машина Аноэля стояла в  гараже, когда Гай заехал на своё место. А значит, надоедливый сосед был дома. Удивительно, что он не орал на весь дом, играя в свои дурацкие видео игры что-то вроде – “О, да, я тебя сделал!” или же не ругался, в очередной раз воюя с инструментами. Тишина могла говорить лишь о том, что, либо кто-то лишился языка, либо  лежит при смерти.

Гай распахнул дверь в комнату Аноэля, ожидая увидеть скорбную картину – тот лежит в постели, закатив глаза, а все вокруг ожидают – умрет он или поправится. Но его взору предстало ещё более неожиданное зрелище – Аноэль сидел у компьютера, обложившись несколькими стопками книг. Гай мог поклясться, что среди них видит достаточно старые фолианты, которые раньше спокойно пылились на полках библиотеки.

Сам же Аноэль выглядел тоже необычно. Он был одет. Полностью и во всё темное. Даже резинка, собравшая белоснежные волосы, и та была темная. Аноэль, который разгуливал по дому лишь в кожаных брюках и удосуживался одеться более-менее лишь из уважения к присутствию Господина Хедрунга. Гаю захотелось протереть глаза и решить, что ему всё это привиделось.

Он молча продолжал удивляться, когда его присутствие, наконец-то, заметили.

 – С возвращением, засранец, – бросил ему Аноэль, даже не поворачиваясь от компьютера.

 – С чего бы вдруг так вежливо? – Поинтересовался Гай, оглядывая комнату. Исчезли украшавшие стены коллекции оружия и стенд в виде готического шкафа с дисками. Гай всегда подозревал, что он держит там порно. Со стены напротив кровати сняли плазму, а сама кровать с балдахином, которой было место в борделе, внезапно оказалась лишенной того самого балдахина и черного постельного белья. Обычная постель обычного человека.