Она всегда думала о нём, как о высоком подростке, которому не было важно то, что его окружало, или то, что было на нём надето. Джил представляла, что он всегда останется неутомимым Райзом, который постоянно стремился открывать что-то новое и не стоять на месте. Путешественник, нарушающий все правила и презирающий общественное мнение. Она готова была бы идти вместе с ним в его странствии. Или же с надеждой ждать, когда он появится на пороге вместе с порывами ветра, возвращающего его к ней.

Гай же словно пришел откуда-то из пересечения прошлого, настоящего и будущего, зная и понимая её так, как возможно понимал бы её Райз, проживи они вместе до этого дня.

Наконец музыка прекратилась, и Джил отодвинулась от мужчины, испытывая некоторую неловкость за свои слезы.

 – Простите, – она осторожно провела рукой по щекам, боясь, как бы кожа не покраснела от раздражения. Когда Джил плакала, её щеки неадекватно реагировали на слезы, словно те вызывали аллергию.

 – Всё хорошо, – он стоял, ожидая, когда она соберется с мыслями, – это же я расстроил Вас своими словами.

 – Честное слово, я на какой-то момент подумала, что или мы были знакомы, или Вы – отличный психолог, – попыталась свести разговор в более нейтральное русло Джил.

 – Ваш спутник наверно уже ищет Вас, – Гай оглянулся на дом, светящийся как рождественская ель в сочельник.

 – Да, я думаю. Не стоит заставлять его бросаться на мои поиски, – Джил ухватилась за эту идею.

Они снова вернулись в дом, где по-прежнему кипело веселье. Стоуна нигде не было видно, и Джил заподозрила, что он смог добиться внимания нужных ему людей, и они заняты где-нибудь исключительно деловой беседой.

Гай  больше не проронил ни слова, и Джил была ему благодарна. Ей было вовсе ни к чему привязываться к незнакомцу, чьи слова случайно нашли отклик в ней. Она оставила его возле дверей, где к нему подошел какой-то мужчина, и направилась в гостиную, решив подождать Стоуна ещё несколько минут, а затем вызвать машину и вернуться домой.

Возле входа в комнату стояли беседующие люди. Несколько женщин, одетых в платья, стоящие почти годовую зарплату Джил, смеялись словам пожилого господина, который явно приходился душой компании. Джил, осторожно придерживая платье, чтобы никто ненароком не наступил ей на подол, прошла мимо них, явно не собиравшихся потесниться, чтобы не мешать другим.

В этот момент прямо на неё вышла высокая женщина, высматривающая кого-то в толпе. Из-за столпившихся у входа она столкнулась с Джил, и Джил почувствовала, как что-то задело её, царапая кожу. Так обычно бывает, если задеваешь шитье золотом или стразы на ткани.

 – Ох, простите меня! – Женщина обладала приятным голосом, который сейчас был полон извинения, – я  такая неловкая!

 – Пустяки, – Джил улыбнулась ей, мысленно восхищаясь золотым волосам, завитым в крупные локоны и достигающим почти до бедер женщине. Да и сама она была просто загляденьем, словно сошла с картинки журнала высокой моды. Они обе ещё раз неловко улыбнулись друг другу и разошлись, теряясь в толпе.

Стоун подошел к Джил почти через пару минут, и она могла сказать по его довольному выражению, что он получил всё, чего хотел.

 – Мне пришлось быть на импровизированном совещании, которое устроил мэр, – он протянул Джил руку, чтобы она могла опереться на него, – Вы наверно уже хотите домой?

 – Хочу, – призналась Джил.

 – Тогда давайте сбежим отсюда, – он улыбнулся ей.

Шолто медленно подошел к окну, чувствуя, как каждая мышца в его теле протестует против движения. За окном темнело вечернее небо, но свет городских огней оставлял кусок, расположенного над зданиями, гораздо светлее, чем остальная его часть. Несмотря на то, что отравленная рана заживала медленно и плохо, словно тело отторгало все попытки восстановления, пока в нём оставалось хоть капля яда, Шолто чувствовал себя гораздо лучше. Если бы ещё так же было неплохо и морально, то тогда даже огромный рваный  шрам, который теперь украшал его тело, не был бы поводом для грусти.

Но Шолто знал, что даже если раны на теле и заживают, то раны внутри, не зарастают так просто. Если они вообще могут когда-либо зажить.

Он смотрел на улицу, освещенную фонарями, а в голове снова и снова повторялись слова, которые бросил ему Гай, словно кто-то включил кнопку повтора и проматывал их бесконечно. Шолто сделал то, что мог для него, когда нёс тело Гая, из которого почти вытекла жизнь. Шолто был просто жалок, когда напился и решил найти Гая, хотя бы для того, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Пьяный идиот, испытывающий беспокойство за того, кто убивал  так же легко, как и дышал. Но в ту ночь его идея спасла Гаю жизнь.

 Шолто понимал, что ещё пара минут – и на его руках так и останется холодная, безжизненная оболочка в виде трупа. Зелья, которыми славились Фомор, возможно и не шли ни в какое сравнение с ядом на оружии бронированных демонов, но всё же были так же опасны.

Дождь лил всё сильнее, когда машина, которую он угнал с той темной улицы на окраине, заглохла. До особняка оставалось ещё слишком далеко, чтобы позвать на помощь, и Шолто был в ярости и смятении. Это и помогало ему оставаться  в своем обличии альва. Затем он неожиданно вспомнил о странном ритуале, описание которого случайно прочитал в рукописи, почти стертой от времени. Она была написана так давно, что могла претендовать на то, что помнила еще времена Проклятого, попытавшегося захватить миры. Странные слова на древнем языке рассказывали о том, как соединить жизни двоих, чтобы один мог спасти другого. Связь между ними становилась кровной, и они могли всегда найти друг друга, как члены семьи.

Эти слова засели в памяти Шолто, словно ожидая своего часа, который сейчас и пробил. Дождь лил сплошной стеной, и Шолто вытащил тело Гая, опуская его прямо на залитый водою асфальт посреди дороги. Он плохо помнил то, что делал, пытаясь повторять всё в точности так. Как было написано в рукописи. Он был чем-то большим, чем тот Шолто, который всегда старался быть незаметным и неуязвимым для мира вокруг, словно его настоящие чувства и сила выливались наружу, не сдерживаемые больше ничем. Он обращался к Силе, что правила миром и знала – что лучше для каждого из них, он призывал четыре стороны света и силу, связывающую жизнь и смерть, прося позволить ему вернуть того, кто был в опасности. Шолто лишь на мгновение остановился, прежде чем распороть кожу руки шипами другого крыла, помня, что его кровь ядовита для всех. Но вид Гая, чье лицо было белым, как снег, заставил его отбросить сомнения. И когда ритуал был завершен, а с его руки, которую он заставил стать обычной, человеческой, капала кровь, начинающая уже останавливаться, ему больше не оставалось ничего, кроме как сидеть подле неподвижного тела и ждать. Он укрывал крылом Гая от льющихся с неба потоков дождя и ждал.

Когда сердце Гая начало биться, Шолто сперва не понял – в чем дело. Казалось, что в его собственном теле забилось два сердца. Но затем, с облегчением понял, что ему удалось задуманное. Стук второго сердца затих, но слабый пульс на шее Гая был ощутимым, и Шолто решил поспешить, чтобы передать его теперь целителям.

На самом деле он не хотел, чтобы тот очнулся и увидел его таким. Чудовищем.

Он долетел до особняка и, приняв обычный вид, донёс Гая до ворот, немедленно распахнувшихся перед ним.

Теперь их жизни были связаны так, что они считались братьями. Какая-то часть Шолто наконец-то смело считала Гая своим, частью своей жизни. Своей семьи, которой у него никогда не было.

Он сейчас охотно бы напился, если только мог. Но никто в здравом уме не принес бы ему не то что бутылку виски, но даже каплю его в стакане. Шолто столько лгал, что сделал это почти искусством. Искусством выдавать неправду за полуправду, а затем – превращать ту в истину.

Иногда казалось, что он настолько заврался даже самому себе, что потерял способность здраво оценивать истинное положение вещей. Хотя нет, он продолжал лгать, чтобы хоть как-то создать видимость прежней жизни и прежнего Шолто.