– Срочно, всем! Стрельба во Дворце Правосудия, возможен захват заложников! Всем свободным офицерам – на место происшествия, – в его голосе звучали нотки почти истерики, и это передавалось окружающим.

Напарник вскочил из-за стола, проверяя оружие, и Танилли поднялся  вслед за ним, испытывая нехорошее предчувствие. Во Дворце Правосудия никогда не происходило инцидентов, это место служило одним из оплотов власти и правосудия.

Кроме того, Танилли вдруг почуял чутьем, отточенным за долгие годы службы в полиции, что что-то словно сдвинулось с места и несется на город. Это ощущение пришло внезапно, и оно было настолько сильным, что детектив никак не мог от  него отделаться. И оно усиливалось с каждой секундой.

Марикета всегда ходила в церковь, хотя он посмеивался над ней и её рвением. На самом деле, Танилли гордился ею и считал, что такое увлечение церковью ничуть не делает её хуже, наоборот. Она была чем-то стабильным в его, полной безумия и человеческого зла, жизни. И это позволяло бодрее смотреть на мир и знать, что в нем есть еще что-то правильное.

Сейчас их машина неслась через весь город к Дворцу Правосудия, а Танилли неожиданно вспомнил то, что она как-то сказала ему в ответ на его очередное подшучивание, когда она перед сном о чем-то шепталась с большим распятием, висевшим в их спальне:

 – Знаешь, Марк, каждый день я ложусь и думаю – а что, если это последний вечер в моей жизни? Могу ли я быть гордой за то, как провела его, да могу ли гордиться вообще всем тем, что успела сделать за всю жизнь? И каждый вечер я понимаю, что раз я не могу ответить “Да”, то мне надо что-то менять.

Он тогда просто обнял её, не желая слышать то, что звучало как-то слишком сурово и серьезно. Ему хватало работы, чтобы не хотеть забивать голову чем-то ещё, но он уважал Марикету и то, во что она хотела верить. Он думал, что это именно его работа, полная угрозы и опасностей, заставляет её искать облегчения в церкви, а на такие мысли её толкает постоянный страх за него.

Сейчас Танилли внезапно снова слышал её слова, и отчего-то они оседали в его мозгу так, словно касались и его. Наверно, он уже стареет, раз стал задумываться о таких вещах, как смысл жизни и смерть.

Джил припарковала машину на служебной стоянке. Посмотрела на себя в зеркало, где отражалась спокойная и уверенная в себе женщина, а затем вышла из машины. У неё не так много времени, чтобы успеть сделать всё, что нужно.

Большие колонны, поддерживающие своды вестибюля, уходили вверх, теряясь почти под крышей. Статуя Фемиды, стоящая у стены, словно напоминала всем тем, кто проходил мимо неё о том, что здесь её владения. Джил привычно миновала вестибюль и подошла к лестнице, широкий пролет которой поднимался на второй этаж, а затем уходил выше, раздваиваясь уже на две свои уменьшенные копии. Каменные ступени создавали впечатление того, что Дворец Правосудия – это подобие античного храма, уменьшенная его копия, модернизированная и перенесенная сюда из более древнего мира.

Мимо неё проходили люди, и Джил подумала – насколько же они выглядели смешно, изображая из себя преданных слуг закона. Каждый второй лгал, воровал и подтасовывал те самые законы, которые должен был охранять. Она дошла до кабинета Стоуна, толкнула дверь, но та была закрыта. Обычно в это время прокурор всегда находился у себя, если только не проходили слушания, совещания, или Стоун не был в деловой поездке. Джил пожала плечами и пошла обратно, направляясь к лестнице.

Она уже одолела почти половину ступеней, ведущих вниз, когда случайно взглянула в вестибюль и увидела Стоуна, стоящего неподалеку от статуи и разговаривающего с кем-то. Джил довольно улыбнулась и  продолжила дорогу вниз. Целых пятнадцать ступеней. Положительно, тут пора было сделать ещё парочку лифтом и пожертвовать никчемной красотой ради удобства.

Джил шла по блестящим плитам из мрамора, из которых был выложен пол, и смотрела на Стоуна. Он стоял спиной к ней, продолжая разговор, который  был явно непростым, судя по тому, как был напряжен прокурор. Джил подошла ближе и остановился в нескольких шагах от Стоуна, не желая отвлекать его. Она умеет ждать.

Наконец собеседник Стоуна соизволил оставить его в покое, распрощавшись и уходя в другую сторону. Прокурор явно вздохнул, облегченно переводя дух, словно разговор дался ему не так-то легко.

 – Люциан, – позвала его Джил, впервые называя по имени. Стоун обернулся, и она видела, как он смотрит на неё – сперва с удивлением, сменяющимся на обычную приветливость.

 – Добрый день,  – ему явно нравился её новый облик, – Вы сегодня просто прекрасны.

 – Спасибо, – улыбнулась Джил, и его глаза стали темнее, словно то, как она говорила и улыбалась, затрагивало его гораздо сильнее, чем обычный разговор.

 – Вы наверно хотите напомнить мне о том, что уходите, – казалось, что его не очень радует это, но Джил не собиралась обсуждать с ним свой уход с работы.

 – Не совсем, – она покачала головой, – но ты прав, я пришла поговорить с тобой.

Лицо Стоуна выглядело немного озабоченно.

 – Что-то случилось? – Он беспокоился за неё?

 – Да, – она опять улыбнулась ему, – я поняла, что тебе стоит знать одну вещь.

Стоун подошел к ней ближе, и расстояние между ними было чуть больше вытянутой руки.

 – Что же я должен знать? – Джил внезапно поняла, что в его голосе слышится что-то темное, с тонким запахом порока, зовущее её. И часть её действительно хотела отозваться на него, говорящего на одном языке с ней. Но она помнила, что пришла сюда не за этим.

 – Люциан, – она подняла руку, касаясь его красивого лица, – есть вещи, которые не стоит скрывать. Например, то, как много крови на твоих руках, которая просто въелась в кожу. Или как много лжи, которой ты пропитан насквозь, сказано этими прекрасными губами. А я ведь уверена, что лгут они так же прекрасно, как и целуют.

Джил смеялась, говоря эти странные слова, и думала, что у неё стал абсолютно другой голос. Более низкий, плавный, опасный. Чужой голос.

 – О чем ты говоришь? – Глаза Стоуна темнели, и их голубизна словно клубилась вихрем, медленно превращавшимся в темноту грозового неба. Но Джил знала, что ему нравится всё происходящее. Ему нравится её голос, и он отзывается на него всем телом. Их связывало нечто темное и настолько же сильное, что выступило сейчас наружу, словно сорвав с них маски, обнажая и показывая свою силу.

 – Возможно, ты и вправду считаешь, что я не знаю – кто ты на самом деле, – при этих словах Стоун нахмурился, словно был удивлен, – но меня больше волнует то, что касается конкретно меня.

Джил почти вплотную подошла к нему так, что их тела почти соприкасались. Стоун сделал движение, словно собирался протянуть руки и обнять её, но остановился.

 – Ведь это ты заставил суд приговорить моего друга, – она прошептала это так, словно признавалась в том, что хочет его прямо здесь и сейчас. Несмотря на то, что она знала о том, что он испытывает это же желание, Стоун едва заметно улыбнулся.

 – Райз Туи, – его, ставшие почти черными, глаза смотрели на неё.

 – Да, – всё тем же шепотом ответила Джил.

 – Он никогда не был достоин того, чтобы ты сожалела о нём, – голос Стоуна зазвучал иначе, гораздо ниже и мощнее. Они стояли почти у ног статуи Правосудия, а всё вокруг словно исчезло, отодвигаясь далеко за пределы мира. С каждой секундой та темнота, которая скользила между ними, связывая их всё сильнее, крепла.

 – Не тебе судить об этом, – покачала она головой. Сейчас они были только вдвоем, оставив весь мир за пределами. И Джил знала, что всегда хотела оставаться вот так, выше всех людей, не стоящих ни сочувствия, ни сожаления в их мелочности, хотела силы, несущей разрушение, власти, чтобы поставить всех на колени, и знания, бесконечного, как целая вечность. И сейчас всё это стояло перед ней. Она догадывалась, что человек перед ней может дать ей всё это.

Люциан протянул руку, касаясь её щеки, и они стояли двумя зеркальными отражениями друг друга.