Но теперь я не вижу в этом смысла.

— С днем рождения меня, — я вздыхаю, задувая пламя.

Взглянув на телефон, у меня сжимается грудь. Сейчас почти семь вечера, и, кроме быстрого сообщения от Энджи, за весь день никто не позвонил.

Ни мой отец.

Ни Джон.

Ни Джеймс.

Хотя, в защиту Джеймса скажу, что я никогда не говорила ему, когда у меня день рождения. Но он пропал с понедельника, когда помог мне отвезти Джона в Рокфордскую частную школу.

Я взяла выходной в «Ванильном стручке», но теперь жалею об этом решении, пустое кольцо одиночества эхом отдается в высоких потолках и мраморных полах моего дома.

Вдруг у меня звонит телефон, и предвкушение озаряет мои внутренности. Но когда я смотрю на определитель номера и вижу, что это мой отец, разочарование бросает тень, как грозовая туча.

Я хотела, чтобы это был Джеймс.

И это откровение само по себе посылает через меня ударную волну, потому что где-то на этом пути, в последние несколько недель, мой отец соскользнул со своего пьедестала, и боль от тоски по нему приглушилась и затупилась.

— Привет, папа.

— Маленькая Тень, с днем рождения.

Мой желудок скручивает.

— Спасибо. Хотелось бы, чтобы ты был здесь, чтобы отпраздновать.

— Мне бы тоже.

Мой желудок опускается, и я снова чувствую себя глупо, надеясь, что он звонит, чтобы сказать, что уже едет.

— Слушай, — продолжает он. — Завтра я пришлю новую охрану для дома.

Я морщу нос.

— Что? Почему?

У моего отца всегда была охрана для себя, но мы всегда держали наш частный дом в тайне.

— Меня пытались шантажировать какие-то идиоты, и я должен быть уверен, что ты в безопасности. Что дом в безопасности.

Я жую губу. Шантаж?

— Что? Нет, папа... Я... мне не нужен чертов телохранитель. Это смешно, — смеюсь я. — Со мной все будет в порядке.

— Это не обсуждается, Венди.

Его голос суров, и он пронизывает меня насквозь, заставляя мои легкие сжиматься в груди. Он говорит так, будто я ребенок, не способный позаботиться о себе. Как будто я недостаточно умна, чтобы понять правду о том, что происходит.

Шантаж. Дайте мне передышку.

— Папа, я уже не ребенок, просто скажи мне, что происходит. Может быть, я смогу помочь.

Он усмехается.

— Венди, ты не можешь помочь. Ты просто должна слушать и делать то, что я говорю.

Злость бурлит в моих венах, а челюсть напрягается. Возможно, несколько недель назад я бы просто послушалась, но после общения с Джеймсом, после того, как ко мне стали относиться как к женщине, к голосу которой прислушиваются и чье мнение имеет силу, возвращение к той роли, которую от меня ожидает отец, ощущается как стальные прутья, зажимающие мою душу.

И я не хочу этого делать.

Но спорить с отцом — все равно что ходить по кругу, поэтому я молчу, думая о том, как я смогу справиться с ситуацией, когда положу трубку.

Может быть, Джеймс сможет помочь.

— Хорошо, папа. Я тебя поняла.

— Хорошо, — отвечает он. — Я буду дома в ближайшие несколько недель, и мы сможем поужинать. Вечер только для нас двоих, хорошо?

Мое горло горит.

— Ммхм, — выдавливаю я из себя.

Женский голос прорезает телефонную трубку.

— Пит, куда ты отвезешь меня сегодня вечером? Я хочу знать, стоит ли мне выглядеть нарядно или мы закажем доставку.

Мои легкие судорожно сжимаются, когда я понимаю, что он не работает, он просто решил пригласить Тину в мой день рождения вместо того, чтобы убедиться, что он дома, чтобы провести его со мной. И это нормально. Это абсолютно нормально.

Я вешаю трубку, не попрощавшись, не будучи уверенной, что смогу удержать грубые слова, желающие слететь с языка, и я не хочу говорить то, что не смогу забрать назад.

В середине моего живота пульсирует боль, тошнотворное, зеленое чувство, которое тяготит меня и вызывает желание сломаться.

Но я не делаю этого.

Поднявшись по лестнице в свою комнату, я решаю собрать сумку и уехать. У меня есть несколько тысяч долларов на банковском счету, и хотя я уверена, что мой отец не будет счастлив, он ничего не может сделать. В конце концов, он не может заставить меня остаться.

В моей спальне кромешная тьма, солнце село, пока я смотрела на свой кекс, и я включаю лампу у кровати, мой взгляд останавливается на фотографии моей мамы и меня, когда я была маленькой.

Интересно, смотрит ли она сейчас на нас, грустит ли о том, что не смогла остаться с нами. Может быть, если бы она все еще была здесь, мой отец тоже был бы здесь.

Покачав головой, я игнорирую жжение, исходящее из середины груди, и иду к зеркалу в полный рост. Мои руки пробегают по бледно-зеленому платью, разглаживая складки, пока я смотрю в стекло.

Я беру свою расческу для волос с туалетного столика рядом со мной и указываю на свое отражение.

— Ты не ребенок, Венди. Ты дрянная девчонка, — хихикнув над этой фразой, я провожу расческой по волосам, мысленно повторяя утверждение.

— Я согласен, ты точно не ребенок.

Мой желудок подпрыгивает в горле, расческа падает на пол, когда я встречаюсь с ледяным голубым взглядом в зеркале. Мой рот открывается на резком вдохе, шок от того, что я вижу его в своей комнате, замораживает меня на месте. Он быстро двигается, его тело прижимается к моему, пока я не оказываюсь прижатой к стеклу, нож сверкает, когда он прижимает его к моему лицу, его ладонь в перчатке бьет по моим губам и заглушает мой крик, прежде чем он успевает вырваться.

— Сейчас, сейчас, Венди, дорогая, — повторяет он. — Не смей дергаться.

Мое сердце бьется в груди, смятение кружится вокруг меня, как паутина. Я бы хотела думать, что это какая-то большая, тщательно продуманная шутка, но от давления его руки у меня по позвоночнику ползет ужас. Я смотрю на него в зеркало: пряди темных волос падают ему на лоб, черный плащ и кожаные перчатки делают его похожим на ангела смерти. Его клинок поблескивает в отражении зеркала, металл холоден, когда его крючковатый край вдавливается в мою кожу.

Я на крючке.

Мой желудок переворачивается и скручивается, когда я понимаю, откуда взялось его прозвище.

Его свободная рука обвивает мои волосы, откидывая мою голову в сторону, его нос скользит по бледному участку моей шеи.

— Знаешь ли ты, что у страха есть запах?

Мои ноздри раздуваются, когда я пытаюсь вдохнуть, ужас пульсирует в такт учащенному сердцебиению. В том месте, где он тянет за мои корни, чувствуется жжение, и я сосредотачиваюсь на боли, чтобы заземлиться.

— Нет, я не думаю, что ты могла бы, — его рот опускается. — Это все связано с феромонами, на самом деле. Запах страха вызывает реакцию в миндалевидном теле и гипоталамусе. Это своего рода предупреждение, которое люди уже давно перестали распознавать.

Он наклоняется назад, глубоко вдыхая, кончики его волос щекочут мою кожу.

Я стараюсь не отводить взгляд, мое тело дрожит от адреналина, бьющего по венам, мой разум мечется, пытаясь придумать выход из этой ситуации.

Он собирается убить меня?

Мои внутренности напрягаются, глаза горят от осознания того, что все, что я думала, что знаю о нем, было ложью. Паника захватывает мои легкие, руки дрожат, прижимаясь к зеркалу.

— Твой страх пахнет сладко, — шепчет он.

Его ладонь проходит по передней части моего тела, проскальзывает под платье и опускается между ног. Ткань его перчатки грубо прижимается к моей чувствительной коже, и ужас струится по моим венам, как яд, замораживая кровь и останавливая сердце.

— Скажи мне, дорогая... — гремит его голос в груди, вибрируя по спине и заставляя мои волосы встать дыбом. — Ты всегда планировала обмануть меня?

Мой живот напрягается, слезы скользят по моим щекам и стекают по тыльной стороне его руки, тая в коже, прежде чем капнуть на пол. Я качаю головой, мои волосы прилипли к его пальто. Я борюсь за дыхание, желая, чтобы он отпустил мой рот, чтобы я могла спросить его, о чем, черт возьми, он говорит.