На основании всего сказанного не трудно прийти к выводу, что у нас будут в результате нашей классификаторской деятельности многочисленные ряды «качеств», т. е. семейств, классов, родов, видов, разновидностей.

Если мы возьмем один признак, то классифицируемые виды рассортируются в этом порядке, если другой — в другом порядке; если возьмем совокупность многих признаков, получим третий ряд качеств и т. д.

В таком случае разговоры о хороших и плохих видах отпадают, ибо все они одинаково хороши, т. е. обладают определенным объективным признаком — свойством.

Отпадают и разговоры о каких-то сальто-мортальных скачках, так как таковые универсальные скачки есть не что иное, как целый ряд расположенных во времени, т. е. последовательных, скачков различного порядка.

Возьмем такой пример. Россия совершила базисный скачок еще до Октября; в Октябре она совершила политический скачок; дальше она участвовала и будет участвовать в целом ряде скачков, неминуемых после первого, базисного скачка: этический, эстетический, религиозный и пр. и пр.

Можно, следовательно, сказать, что Россия уже совершила скачок и находится в эволюционном процессе и, наоборот, что она находится в процессе скачка.

Все зависит от того, о каком скачке мы говорим: истина всегда конкретна.

Если о скачке совокупности признаков, то Россия находится в процессе начатого, но не завершенного скачка. Если же речь идет об определенном признаке, то он уже стал иным (политика) или еще остается старым (религия) и т. п.

Теперь коротенькая практическая часть.

Естественники должны вместе с нами работать над теоретическими проблемами, и тем создастся синтез конкретного, экспериментаторского ума с умом абстрактным философов.

Но перед нашими натуралистами стоят и чисто пропагандистские задачи.

Они должны со своими данными в руках показать нашему читателю преимущества монизма над плюрализмом; они должны остановиться на вопросах материализма, мало популяризованных в марксистской литературе: о механическом материализме, о Фохте, Бюхнере, Молешотте (их заслуга и ошибки), об энергетических течениях в естествознании; они должны дать наглядное представление, что значит: «мир развивается в противоречиях»; они должны рассказать читателю, как натуралисты доказывают безначальность и бесконечность материи; они должны ясно показать, почему мы, марксисты, говорим только об одной субстанции, о материи, и считаем разговоры о каких-то еще субстанциях каждой вещи праздной болтовней, метафизикой.

За это наш читатель, особенно антирелигиозник, большое спасибо скажет естественнику.

И все это на фоне заглавной темы: причинность — телеология.

Нужно все же признаться натуралистам-дарвинистам, что у Дарвина немало таких выражений, которые подталкивают его читателей к телеологическому мировоззрению.

Спутник коммуниста: 1923. № 20. С. 215–234

и современное естествознание»)[166]

Конечно, исторический материализм не говорит «об общем отношении духа и вещества, души и материи» и т. д. Но только потому, что все это изучает, исследует, устанавливает, дает биология и исторический материализм просто принимает ее достижения.

Биология показывает, каким образом развилось животное-человек, менее отличающееся от человекоподобных обезьян, чем различные виды обезьян одни от других. Это существо и его развитие изучается биологией как один из зоологических видов, подобно орангутангу, летучей мыши, лягушке, ящерице и т. д. Исторический материализм просто берет от биологии этого зоологического предка современного человека как нечто данное: берет не только с его анатомическим строением, о котором можно судить по остаткам костей этого «предчеловека», но и с уже готовым «духом», с известной совокупностью психических способностей, о которых можно судить частью опять-таки по анатомическому строению, частью по наблюдениям за низшими, за наиболее «бескультурными» из существующих теперь диких племен.

Задача исторического материализма — выяснить, каким образом из этого зоологического предка развился человек: каким образом в ходе десятков тысячелетий создались изменения, которые, накопляясь, провели пропасть между человеком и остальным животным миром. Настолько глубокую пропасть, что мы противопоставляем «природу» — с одной стороны, и человеческое общество — с другой, следовательно, во втором случае в науках об обществе, перестаем видеть в человеке один из зоологических видов и рассматриваем его уже как существо, качественно отличное от остальных животных. Значит, исторический материализм, беря выводы биологических наук как готовые данное, рассматривает явления, происходящие в человеческом обществе, с какой-то своей, особенной точки зрения. Вследствие этого особого способа изучения общественных явлений (особого метода, подхода к ним) науку об обществе никак нельзя считать просто отделом, частью биологических наук. В чем же дело? В чем особая точка зрения исторического материализма?..

Исторический материализм продолжает то дело, которое в одной своей части выполнено философским материализмом или, употребляя более ясное и прямое выражение, выполнено современным естествознанием: для марксистов не существует области какого-то «философствования», отдельной и обособленной от науки; материалистическая философия для него — последние и наиболее общие выводы современной науки. Идеалистическую философию он отвергает потому, что она мнит, будто бы обладает какими-то иными способами познания мира, кроме применяемых наукой, а на практике подменяет действительное знание произвольными построениями и прямыми фантазиями. Таким образом, идеалистическая философия не раскрывает мир, а обволакивает его туманами и, частью сознательно для идеалистов, частью бессознательно, задается целью подчинить людей власти фантазий, вместо того чтобы люди подчиняли себе мир посредством труда, направляемого знанием.

Буржуазность научных работников естествознания до известной границы не мешала им выяснять, каким образом в развитии природы возникли «дух», мышление, психические явления. Кое-что сделали буржуазные ученые и для выяснения того, каким образом «дух» развивался в человеческом обществе. Но они быстро остановились. Развертывающаяся классовая борьба пролетариата повела к тому, что потребность понять действительные отношения в обществе сменилась у буржуазии потребностью скрывать их, окружать непроницаемой тайной.

Вместо того чтобы выяснить, каким образом в обществе и благодаря обществу нервно-мозговая система зоологического предка человека превратилась в высокоразвитую человеческую нервномозговую систему, буржуазные ученые превратили ум человеческий в основу, в первопричину всего общественного развития. Развиваясь сам по себе, неизвестно от каких причин, он из себя творил все: и новые орудия, и новые приемы добывания средств существования, и новые формы общественной организации.

Практически-политическая цель такого подхода к изучению человеческого общества выступает с полной прозрачностью. Человеческий ум — творец всего, что отличает человека от животного. Если отстранить от власти умных, образованных, которые будто бы приходят к власти и богатству только вследствие более широкого опыта и знаний, общество будет отброшено к зоологическому прошлому.

Часть буржуазных ученых захотела глубже обосновать эти практические выводы, связав их с естествознанием, с дарвинизмом. Зоологическая борьба за существование, говорят они, вечный удел всего сущего в мире. Его не может избежать человек. В этой борьбе тоже совершается биологический отбор. Но в отличие от животного мира, где побеждает особь, у которой наиболее быстрые ноги, или наиболее острые клыки, или самый тонкий слух, особое благородство человеческой природы выражается в том, что здесь исход борьбы определяется относительной силой ума. И если бы мы захотели изменить такой порядок, когда наверху стоят собственники, которые только командуют, а внизу многочисленные массы, которые убиваются беспросветно тяжким физическим трудом, это значило бы идти против законов природы, которые обеспечивают успех наиболее даровитым, сильным своими умственными способностями, обычно передающим эти способности по наследству. Людям, осужденным на жалкое прозябание, нечего жаловаться на свою горькую долю: их осуждает не общественный строй, не власть собственности, а вечные, непреложные законы природы. Ни на что иное они не пригодны: не в том их несчастье, что они унаследовали от родителей нищету, а в том, что они унаследовали от них недостаточные таланты и дарования. А потому их участь — не командовать, а повиноваться. И, само собой разумеется, все это в усиленной степени относится к коренному населению Африки, Азии, Австралии: к неграм, готтентотам, китайцам, индусам и т. д.