Но зато звонил Гоша, звонил Броднев, еще звонили — им понравился.

2 мая 1988 г. Понедельник

Ночью Матрене Ф. сделали операцию и удалили грибообразный аппендицит. Температура стала падать. Господи! Спаси и помилуй нашу матушку. Надо же, в каком возрасте он настиг ее.

Так мне не хотелось звонить Полоке! Каждый разговор стал в тягость — все считаем, кто кому больше должен. Но Полока был деловит, спокоен, сообщил то же самое — он пишет сценарий, на три четверти готово, отдает на машинку. Он не может никуда выходить, ни с кем общаться, а завтра — «раз у тебя свободная первая половина, сходи к Тараненко (и в мою бытность было так, то есть все граждане фильмы про себя пробивали сами) и держите меня в курсе».

Мы опять ездили на кладбище, теперь уже в Переделкино к Пастернаку, зашли к Чуковскому. Почему-то я раньше не обратил на это внимания, а нынче «заело»: много места, мощное укрепление, фамильный участок, и сделано со вкусом и большой лавкой. И люди идут, идут...

Сильно, до кровоподтеков на левой половинке, избил вчера Сережку, потом говорил «прости, сынок!», и плакали оба и все втроем. Оттого, что не по нотам играет, не смотрит в ноты совершенно. А мальчишка музыкальный. В общем, нервная жизнь.

После вчерашнего кино не хотелось утром просыпаться и вставать, включать телефон и ждать сочувствующих звонков доброжелателей: «Что ж это вы, друг Высоцкого, в таком дерьме снимаетесь? До чего же вы дожили и так опустились». И я подумал: Володя начинал в кино с Пчелки у Софронова, а кончил Дон Гуаном у Пушкина, а я? «По келиям скитаюсь...» Читая «Живаго», я понял, светом озарилось сознание, что Губенко не сможет быть главным. «Я бросил любимую работу (любимое дело), кино, — часто повторяет он. — Кино — промысел куда более благодарный». Если в нем еще подфартило.

3 мая 1988 г. Вторник

В театре выходной день и завтра тоже.

Волина:

— Ой, Валера! Спасибо тебе огромное за фильм... так здорово... Удивительный фильм... И ты там такой прекрасный... Такой роли у тебя не было, такого характера. Какие-то черточки были в разных ролях. Твардовский... на Новодевичьем, там, где Коненков, рядом с Коненковым. Для меня в жизни Твардовский так много... Ведь я по нему диплом защищала, у меня есть его книжка с автографом. У него были падения, но это были падения другого порядка... как человек и поэт он шел в гору... Возьми меня с собой на кладбище. Мне обязательно надо к нему попасть, я обязана ему многим...

Сегодня хорошая репетиция «Годунова» — голос у меня звучал. Вчера целый день превосходное радостное настроение, оттого что Жукова сообщила: Любимову дали визу. Поехать в военкомат я с тобой не могу, у меня новое задание — дозвониться до Ю. П. А сегодня как снег на голову — визу задержали по техническим причинам, а Коля уже телеграмму послал. Но, кажется, все обошлось. Завтра последний разговор с Ю. П., и Николай будет инструктировать коллектив, как вести себя и т. д.

«Утром он встал другим человеком». Как часто я слышу и читаю эту фразу. Вот и у Пастернака прочитал. А я-то думаю, почему каждый день я скорее хочу лечь спать. Да потому, что так скорее придет утро, то самое утро, когда я проснусь другим человеком. Как я хочу проснуться однажды другим человеком. Нет, не молодым и резвым... А просто не ленивым. Вчера, уж разобравшись ко сну, сидел минут 10 на кровати, решая — слабомне сейчас сесть за стол и мелким почерком гениального человека на трех страницах изложить историю, как я посылку сдавал и как внес нравственный раздор между двумя клиентками-старушками. Одна пропускала меня без очереди и позвала на этот подвиг другую, а та — ни в какую.

— Вы нам так много добра делаете, хоть что-то для вас сделать.

Пахло молодым тополем из окна. Вдруг та, что уступила мне свою очередь, стала помогать другой, уж совсем неприспособленной старушке заворачивать и заклеивать посылку. В ответ:

— Дай Бог, чтобы вам всегда помогали, как это приятно, что тебе помогают, сама бы я ни за что не справилась, кто это придумал — самообслуживание...

Затем моя благодетельница увидела, что какой-то мужчина сдает посылку вне очереди.

— А почему вы без очереди?.. Ведь никого народа, можно было бы и подождать.

Мужчина стал показывать удостоверение участника войны.

— У моей хозяйки давление нулевое, я бы подождал.

Теперь другая старушка стала поправлять свою нравственность:

— Сдавайте спокойно, не волнуйтесь...

— Я бы постоял, да у меня жена больная ждет...

— Ничего не случится с вашей женой за три минуты.

— Не обращайте внимания, спокойно оформляйте.

А всему виной я. Так когда же я утром встану другим человеком?

6 мая 1988 г. Пятница

Нет, не проснулся я и сегодня другим человеком. Но опять — 30 поклонов не сгибаясь в коленях, две минуты стояния обязательного на голове, дыхательная зарядка — 75 спокойных вдохов и выдохов через носоглотку. 75 — это цифра, до которой дожить бы мне хотелось.

Этот стих сочинил я для Сережи на выговаривание буквы «эр».

А теперь вперед — и горе «Годунову»!

7 мая 1988 г. Суббота

Отче наш! Иже еси на небеси! Боюсь и писать что-нибудь. В эти часы решается вопрос визы. Самый страшный сон — Любимов приходит в наше консульство за паспортом, а ему говорят:

— Вам отказано во въезде на Родину!

Что с ним будет!!! Какое чудовищное измывательство, ведь у него на руках билет и телеграмма Губенко (чихнул кто-то — приедет наш дорогой странник), с заверением, что виза получена и все в порядке. Сообщите рейс, встречаем и пр. Через два часа после первой, разрешающей, в Штутгарт ушла телеграмма другая: «Задержать исполнение».

Репетиции вчера практически не было — Николай сидел на телефоне, с которым творилось что-то неописуемое. Телефонистки с междугородки заявили в конце концов: не звоните, такого телефона не существует. Дозвонились до Израиля, Катя не договорила фразы — связь была кем-то прервана. А она сказала: «Я не могу отпустить Юру одного...» Наконец соединили с Любимовым. Коля повторил ему все самые обнадеживающие слова. Любимов просит вызвать Катю. Они в Испании договорились о приезде его одного. Оформление Кати по частному приглашению займет еще два месяца. Под разрешением Любимова стоят две подписи членов Политбюро, не хватает третьей — Горбачева. Боже мой, какая идет борьба, игра и черт его знает что еще... Боюсь звонить в театр, все равно туда надо ехать — смотреть «Федру». Симонова Евгения Рубеновича встретил. Приехал с дамой на просмотр несостоявшейся «Федры». «А я вас тут видел в „Мизантропе“. Очень вы мне понравились... Это было талантливо. Вообще правильный спектакль. И, представьте себе, захожу в букинистический — лежит „Мизантроп“ 1912 года издания, я покупаю его за 10 рублей и вдруг обнаруживаю, что это не 1912, а 1812 год, с вложенной программкой, где Альцест — Щепкин. Это первый Мольер в России, перевод не помню чей. Я в комиссионку — сколько это стоит? Две тысячи!!»

Странное дело — я поправляюсь на глазах, настроение от этого еще гаже. Что такое — не могу ни читать, ни писать, ни думать... Свалим все на ожидательный момент Любимова-»Годунова».

9 мая 1988 г. Понедельник

«Мизантроп» — шефский. Почему?!

Любимов в Москве! Мы встретили его в Шереметьево. Белого коня достать не удалось, но швейцарское радио было, да и наш Ракита заснял на видео. Но на зеркале у меня портрет Анатолия Васильевича, и надо этот шефский спектакль для воинов сыграть хорошо. Господи! Благослови нас на удачу и чтоб голос не сорвать, сбереги меня, Господи, для «Годунова»! И моим партнерам пошли удач и здоровья.