Роковое совпадение места битвы с тем, «старым» Булл-Раном заставляло многих на Севере думать, что за минувший год ничего не изменилось. Но это было не так. Отступив от Булл-Рана, солдаты уже не неслись к столице с паническими криками, как 13 месяцев назад. Они отходили четкими рядами, а арьергард уверенно сдерживал натиск мятежников. Но на Юге этой разницы не разглядели: там начались бурные празднования победы.
После этого поражения Попа Линкольн, игнорируя всю критику в адрес Макклеллана, в последний раз решил сделать на него ставку. 2 сентября на очередном заседании кабинета президент сообщил министрам, что Виргинская армия распускается, ее части сливаются с Потомакской армией, а Макклеллан, оставаясь во главе последней, назначается еще и ответственным за оборону Вашингтона. Многие министры возражали, а Стэнтон прямо заявил, что министерство обороны никаких приказов на этот счет не издавало. Линкольн спокойно ответил: «Это мой приказ, и я готов отвечать за него перед страной»[5]. С Линкольном спорил и министр финансов Сэлмон Чейз, заявивший: «Вверение командования Макклеллану равносильно сдаче Вашингтона мятежникам»[6].
Вновь почувствовав себя «на коне», Макклеллан все же не рискнул снова испытывать терпение Линкольна и вскоре двинулся в наступление. Впрочем, шаг этот был во многом вынужденным: 4 сентября армия генерала Ли пересекла реку Потомак и двинулась в Мэриленд. В момент вторжения на территорию Севера части мятежников насчитывали до 55 тыс. человек при 300 орудиях. В распоряжении Макклеллана тогда было столько же орудий, но зато 97 тыс. человек. Этот рейд мятежников на Север определил «традицию» нескольких подобных акций в дальнейшем: пополнить быстро сокращавшиеся запасы продовольствия, обмундирования, прочих предметов первой необходимости, так как ресурсы Конфедерации стремительно иссякали; по возможности навербовать рекрутов (напомним, что Мэриленд был рабовладельческим, хотя и нейтральным, штатом); «попугать» северян, устроить панику, поскольку всерьез о завоевании могучего Севера мятежники в 1862 г. уже не думали.
Но и надежды Ли встретить теплый прием в «братском» Мэриленде не оправдались. Население штата холодно отреагировало на его призыв восстать против власти «узурпаторов-республиканцев». Оставалось одно: дать Макклеллану генеральное сражение и разгромить его. Эта очередная битва состоялась 17 сентября на берегах ручья Энтайэтем, близ городка Шарпсберга.
Когда части Макклеллана утром 17 сентября ринулись в атаку, их встретил мощный заградительный огонь. Но натиск северян был столь сильным, что мятежники постепенно стали отходить. Особенно упорным был бой на полузатопленном кукурузном поле, через которое пролегала дорога, также скрывшаяся под водой. Уже к исходу дня солдаты обеих армий прозвали эту дорогу «кровавой тропой»: она, как, впрочем, и все поле, была завалена телами убитых и умиравших от ран. Важным участком сражения был и каменный мост через Энтайэтем, который упорно атаковал корпус северян во главе с Эмброузом Бэрнсайдом. А на восточном берегу ручья в полном бездействии стояли 20 тыс. войск, но командующий и не думал ввести их в бой.
Тем не менее к концу дня, несмотря на все просчеты Макклеллана и ряда его подчиненных (особенно Бэрнсайда), сражение казалось выигранным. И вдруг на наконец-то утвердившихся на западном берегу солдат Бэрнсайда прямо из зарослей кукурузы обрушилась большая группа пехотинцев в… их же, голубой, форме. Уставшие и совершенно пораженные этим странным явлением, солдаты Бэрнсайда бросились назад, к каменному мосту, а загадочная группа преследовала их, ведя огонь почти в упор. К счастью, уже стемнело, и мятежники в голубой форме, сбросив северян с высокого холма, драться за каменный мост не стали. Постепенно бой утих и в других местах. Сражение завершилось.
Кто же атаковал части Бэрнсайда? За два дня до сражения войска Джэксона Каменная Стена, обрушившись на Харперс-Ферри (этот городок на южном берегу Потомака в ходе войны был основной базой северян для наступления в Виргинию), заняли его, захватив 11 тыс. пленных, 13 тыс. винтовок, 73 орудия, массу продовольствия и обмундирования[7]. Затем Джэксон поспешил к месту будущего боя, а в Харперс-Ферри оставил дивизию генерала Э. П. Хилла, поручив ему отправку пленных и захваченного имущества на Юг. К тому времени солдаты-южане испытывали недостаток в продовольствии, обмундировании, порой даже ходили босыми, так что вся дивизия Хилла с удовольствием сменила свое тряпье на новенькое обмундирование северян. А завершив отправку, мятежники сломя голову понеслись к месту боя и так, с короткими передышками, промчались весь 17-мильный путь до Шарпсберга. Между прочим, копия приказа Ли Джэксону, в которой, в частности, говорилось и о планируемой атаке южан на Харперс-Ферри, случайно была найдена северянами на теле убитого курьера и еще утром 13 сентября доставлена Макклеллану. Но никаких мер к защите этой важнейшей базы «Наполеон» так и не принял.
Подведем итоги сражения. 52 тыс. мятежников сумели остановить натиск примерно 75-тысячной армии северян (остальные их части в сражение так и не вступили). Потери же стороны понесли примерно равные: Север — 12410 человек, в том числе 2108 убитыми; Юг, соответственно, — 13724 и 2,7 тыс.[8] Но на Севере сражение было воспринято как победа, тем более что Ли, весь следующий день напрасно прождав атаки северян, в ночь на 19 сентября отвел свои потрепанные, но отнюдь не разбитые войска за Потомак. Ли, разумеется, не бежал, а просто отошел, чтобы, следуя своей обычной тактике, поймать северян на их новой ошибке.
Счастливый Линкольн спустя пять дней после энтайэтемского сражения в присутствии всего кабинета еще раз огласил Декларацию об освобождении рабов, которая в тот же день, 22 сентября, была опубликована в газетах и отдельными выпусками. Вряд ли стоит напоминать об исключительном значении этого хорошо известного документа, ставшего первым реальным завоеванием негритянского народа США в его трудной многолетней борьбе за абсолютно равные права с белыми американцами.
Но в полной мере значение Декларации Линкольна стало очевидно позднее. А тогда, осенью 1862 г., этот шаг республиканской администрации, одобренный демократической общественностью внутри и вне страны (в частности, в России), вызвал и взрыв негодования на Юге, и настороженную реакцию в «пограничных» штатах, и определенный скептицизм у многих жителей Севера. Здесь мы вновь наталкиваемся как бы на стену, созданную устойчивыми стереотипами, которые, — во всяком случае, в науках гуманитарных — зачастую мешают разобраться в существе вопроса. Из того факта, что и на Севере Декларацию Линкольна приветствовали далеко не все, вряд ли стоит делать вывод о реакционной, прорабовладельческой позиции этих «оппозиционеров». Разумеется, из нашего «прекрасного далека» эта позиция таковой и выглядит. Но речь-то идет о XIX в., о его 60-х годах, когда все было другим и все воспринималось иначе!
В Северной Америке в течение примерно двух столетий государственное законодательство (а до 1776 г. — законы и постановления британской колониальной администрации), памфлеты, выступления политических и религиозных деятелей, да и сами практика, традиции повседневной жизни внушали белому американцу, что негр — существо низшее, нечто вроде говорящего животного. К нему можно было относиться по-разному, но, пожалуй, до 20-х годов XIX в. вопрос о том, что негров можно считать именно людьми, такими же, как белые, в Америке попросту всерьез не вставал. (Локальные выступления за отмену рабства, например квакеров Пенсильвании еще в конце XVIII в., не могут идти в счет, так как мы говорим об общенациональном уровне.)
Нельзя не учитывать и другого обстоятельства. Попытаемся мысленно перенестись в середину прошлого столетия куда-нибудь в Луизиану или в Виргинию и взглянуть на эту ситуацию глазами белых американцев того времени. Казалось бы, сама природа уготовила неграм печальную долю: их черный цвет кожи как бы автоматически выводил их за рамки тех нравственно-этических установлений, которые белые американцы признавали лишь для себя и для иностранцев с тем же цветом кожи. Необходимо отличать крайнюю, рабовладельческую точку зрения от позиции тех миллионов белых американцев, которые уже не считали людей с черным цветом кожи животными и были против сохранения позорного рабства, но еще не могли считать негров равными себе (напомним, что к таковым относился и сам Линкольн, выступавший против предоставления неграм гражданских нрав вплоть до последних месяцев жизни, когда он стал пересматривать свою позицию, но принципиально изменить ее не успел).
