А Борегар из-за отдаленности левого фланга не сразу узнал об атаке на него. Лишь когда оборона Эванса и Бэртоу уже трещала по всем швам, он распорядился атаковать левый фланг северян и ворваться в Сентервилл. Но из-за нерасторопности штаба (это как бич преследовало в ходе войны обе стороны — штабы работали из рук вон плохо) приказ Борегара был передан командиру соответствующей дивизии с опозданием, когда ситуация осложнилась для южан еще больше. Их подвергшийся удару левый фланг был смят и едва ли не полностью перемешался с центром! Прискакавший к месту надвигавшейся катастрофы Борегар бросил наперерез наступлению северян резервную бригаду Томаса Джэксона из Виргинии, которой удалось остановить мощный натиск. Это помогло обрести уверенность и другим частям мятежников, впавшим было в панику. Генерал Б. Би скакал, преграждая дорогу беглецам, и кричал: «Стойте! Стойте! Посмотрите на бригаду Джэксона! Она стоит здесь, как каменная стена!»[26]. (Джэксону суждено было погибнуть около двух лет спустя, и все это время он носил прозвище Каменная Стена, не раз оправдывая его стойкой обороной или сокрушительным натиском.)
Бегущие стали останавливаться, возвращаться назад, а северяне бросали в бой все новые силы. Вот пошла в атаку бригада полковника Уильяма Шермана, будущего героя войны; за это сражение ему вскоре присвоили звание бригадного генерала. Но в целом к тому времени, примерно к 2 часам дня, наступление уже выдыхалось. Многие солдаты находились на ногах по 12 часов, они устали во время обходного марша, от отчаянного боя, да и патроны были на исходе. То здесь, то там солдаты стояли группами, «отдыхая» от боя, а некоторые даже ложились на траву. Другие занялись откровенным мародерством: снимали с убитых южан в качестве «сувениров» ремни, кокарды, вытаскивали из их карманов деньги и разные безделушки. Любопытно, что никто из современников булл-ранского сражения толком не мог вспомнить, что же происходило на этой стадии боя. Из их противоречивых свидетельств встает картина некоего хаоса: в одном месте северяне продолжали натиск, в другом уже успешно атаковали мятежники, в ряде мест из-за отсутствия патронов завязалась рукопашная. Несколько раз из рук в руки переходило небольшое плато, где стояли два домика, в одном из которых жил свободный негр (редкость для Виргинии тех лет) Дж. Робинсон, а в другом — пожилая белая вдова Дж. Генри. Постепенно сила натиска северян иссякла окончательно, а мятежники сопротивлялись все ожесточеннее и, переходя в контратаки, отвоевывали одну позицию за другой. Обозначился явный перелом.
И наступила развязка! Бригада Кэрби-Смита, получив еще накануне приказ Джонстона немедленно прибыть к Манассасу («спектакль» для доверчивого Паттерсона был уже ни к чему), примерно в 3 часа дня выгрузилась на этой железнодорожной станции и сразу же ринулась в бой. С особым ожесточением шел в атаку полк луизианских «тигров» (жители почти всех американских штатов и в наши дни любят именовать себя не «виргинец», «калифорниец» и т. д., а традиционными именами-тотемами; в частности, в Луизиане такой тотем — тигр), смявший левый фланг северян, который бросился удирать к Сентервиллу. Затем бригада Джубала Эрли нанесла выбивавшимся из последних, сил северянам еще один удар. Этого новобранцы Ирвина Макдоуэлла уже не смогли выдержать.
Началось повальное бегство, особенно на центральном участке сражения. Вот эта, завершающая, часть битвы описана современниками с редким единодушием. Майор-северянин Э. Смолл писал: «Макдоуэлл делал отчаянные попытки создать новую линию обороны… но эти попытки были бесплодными… Мы так устали, что не могли покинуть поле сражения с той же скоростью, с какой пришли на него. Солдаты вокруг меня едва тащились и тяжело дышали»[27]. Лейтенант из 57-го нью-йоркского пехотного полка Дж. Фэвилл даже по прошествии нескольких дней в смятении писал в дневнике: «Все было в спешке и смятении, дороги были забиты фургонами и орудийными батареями, а по обе стороны от них растекались солдаты, постепенно теряя всякое подобие войска и на глазах впадая в безрассудство. Не было ни арьергарда, ни иных образований для сдерживания противника, и если бы он действительно появился, то всех нас без труда захватили бы в плен»[28]. И подобных свидетельств можно привести десятки.
Разгром армии Макдоуэлла мог бы быть полным (ей угрожало и массовое пленение), если бы не стойкость и мужество двух единственных регулярных частей у северян в этом сражении — пехотного батальона Сайкса и кавалерии Палмера. Именно они ненадолго задержали натиск южан и дали возможность отступавшим относительно безболезненно покинуть поле боя. Впрочем, и мятежники были слишком измотаны труднейшим боем, чтобы так уж рьяно преследовать беглецов. Лишь кавалерия Стюарта сделала такую попытку, но удовольствовалась лишь тем, что отогнала следом за умчавшейся вдаль дрожавшей от страха толпой новобранцев части Сайкса и Палмера.
А расфранченные «зрители», еще пару часов назад радостно приветствовавшие атаковавших северян и уже предвкушавшие немедленный марш на Ричмонд, бежали к Вашингтону, обгоняя солдат. Дорога от Сентервилла до столицы была забита колясками аристократов, орудийными повозками, бегущими солдатами, кое-как ковылявшими ранеными, обезумевшими лошадьми… Вдруг в толпе раздались крики ужаса: неподалеку лошади втаскивали несколько орудий на невысокий холм. Толпа как по команде с трусцы перешла на рысь, и в это время рядом с ней разорвался первый (и единственный) снаряд, попавший в фургон, обломки которого загородили узкую дорогу. Началась давка, все кричали о приближавшейся кавалерии (ее там и в помине не было), затем фургон оттащили, и бегство продолжилось. А на холме от души хохотали артиллеристы Р. Рэдфорда: они не собирались стрелять по толпе, просто решили попугать ее. Батарею же они установили, чтобы держать под прицелом дорогу на случай, если северяне вдруг попытаются контратаковать.
Так уже первое крупное сражение на глазах меняло психологию людей. Да, у них и в помине не было мыслей о том, что можно стрелять в беззащитных женщин, в раненых, в своих цивильных соотечественников. Но им уже было смешно глядеть на дрожавших от выстрелов женщин и раненых, и это было первым шагом к тому, чтобы завтра начать стрелять в них. Братоубийственная война ломала привычные нормы этики, морали, понятия о чести (разве думали еще утром эти беглецы, что они будут так постыдно удирать от по-прежнему презираемых ими южан?), оставляя в сердцах людей пустоту, вскоре заполнившуюся низменными чувствами жестокости, трусости, цинизма. Разумеется, такие чувства существовали и раньше, но возможность совершенно «законно» (от имени Союза! от имени Конфедерации!) и безнаказанно убить соотечественника, быть может, даже родного брата (бывало и такое) неизбежно приводила к мысли, что и прочие моральные запреты не столь уж незыблемы.
Немало сражений было впереди, и число павших в них заставляет американцев содрогаться и сейчас. На этом фоне потери сторон в битве у Булл-Рана почти не воспринимаются, и сама она кажется чуть ли не бескровной. Но тогда, в июле 1861 г., сообщения об этих потерях потрясли всю страну. Северяне потеряли 2645 человек, в том числе 418 убитыми, 1011 ранеными и 1216 пропавшими без вести (в подавляющем большинстве они оказались в плену, хотя кое-кто попросту удрал куда глаза глядят). Войско Борегара и Джонстона потеряло 1981 человека, в том числе 387 убитыми и 1582 ранеными[29]. Северяне даже ухитрились в суматохе отступления довести с собой до Вашингтона 12 пленных, которых в начальной, успешной для войск Союза, фазе сражения было гораздо больше, но почти всех их бросили при отступлении вместе с орудиями, обозами и даже ранеными — все спасали собственные жизни. По заверению Джонстона, южане захватили при Булл-Ране (точнее было бы сказать: северяне бросили) около 5 тыс. винтовок, 500 тыс. патронов, 28 орудий и проч.[30]
