Андрей удивился: урядник ему сочувствует и хочет отвлечь от грустных мыслей… Вот тебе и урядник, полицейский чин!.. А может, здесь какая-нибудь хитрость? Лобанович поблагодарил.

— Боюсь, что задержу вас, я не завтракал еще, — отказывался он.

— Какая же это задержка — завтрак! Можете потерпеть полчаса? А за это время мы будем на хуторке, там и позавтракаем. Поедем?

И действительно, почему не поехать?

Они сели в бричку, миновали Микутичи, а затем через Неман, вброд, выбрались на дорогу, проехав мимо Нейгертова, где жил Янка Тукала. Андрею стало грустно. "Эх, Янка! Думал ли ты, что я поеду с урядником возле твоей хаты и не зайду в нее? Но тебя здесь нет. И ты молчишь, не промолвишь мне ни одного слова! Неужто ты умер для меня?"

Его мысли прервал урядник:

— В чем же вас обвиняют? — спросил он. — За что судят? Почему всех освободили от суда, а вас нет?

Лобанович усмехнулся и сказал:

— В народной сказке рассказывается так. Шел кот лесом, встретил его волк. "Куда идешь, кот?" — "Иду судиться". — "А в чем твоя обида?" — спрашивает волк. "Как же не обида, — отвечает кот, — нашкодит кошка, а вину возлагают на кота". Вот и со мной так — кто-то написал воззвание к учителям, а меня за него судить будут.

— Как же так? — удивился урядник.

Лобанович объяснил, как обстоит дело и почему так вышло.

Урядник верил и не верил.

— Если не вы писали, так за что судить вас? Может, здесь еще что-нибудь примешано?

— Этого я не знаю, а если примешано, то не по моей вине и не с моей стороны, — ответил Лобанович и подумал:

"А впрочем, черт его знает, может, подсмотрели, как я с Янкой прибивал к кресту прокламацию? Нет, тогда и Янку взяли бы в оборот".

Из-за пригорка выплыл хуторок, усадьба мелкого арендатора. Урядник повернул коня к высоким воротам, над архитектурой которых, видно, ломали головы местные архитекторы, а может, и сам хозяин. Ворота состояли из двух толстых дубовых столбов, ровных, старательно выстроганных, с дубовой перекладиной на них. Отступив от одного и от другого конца перекладины на аршин, на ней прикрепили еще четыре бревнышка; каждое следующее симметрично укорачивалось и было с концов затесано наискось. В верхнее, самое коротенькое бревнышко был воткнут шпиль, заостренный вверху, как иголка.

— Вот выдумал себе ворота Язеп Глынский, — проговорил урядник, останавливая копя.

Андрей выскочил из брички, через калитку вошел во двор, чтобы открыть ворота, но в эту минуту из хаты показался сам хозяин, лысый, средних лет человек, в расстегнутой жилетке. Глынский был шляхтич и стремился хоть чем-нибудь отличаться от простого мужика.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — быстро говорил Глынский, открыв ворота.

Едва бричка остановилась, он подбежал к уряднику и потряс его руку обеими руками.

— День добрый! День добрый! Как же вы вовремя приехали! Как раз к завтраку! Пойдем же в хату!

Лобановича он совсем не замечал, хотя и знал его, и даже руки не подал. Глынский не любил Лобановича за то, что тот "забастовщик" и готов отбирать землю у панов и арендаторов. А такие люди босяки и бездельники, по мнению Глынского. Лобанович отстал от арендатора и от урядника и уже думал, где бы ему скрыться, но урядник оглянулся и воскликнул:

— А вы что ж, Андрей Петрович?! Идем в дом!

Тогда уже и хозяин изменил свое поведение по отношению к "забастовщику". Он подбежал к Андрею, взял его под руку и повел к двери.

— Пожалуйста! Пожалуйста, заходите! Когда-то мы с вашим покойным отцом были добрыми знакомыми…

Глынский повел гостей в чистую половину хаты. В довольно просторной комнате всюду стояли вазоны с цветами, очень распространенными в крестьянском обиходе; воздух был чистый, прохладный. Среди фикусов уютно пристроился стол, застланный белой скатертью.

Глынский попросил гостей садиться, а сам отпер буфетик и достал объемистую бутылку вишневой настойки на чистом спирте. Затем, попросив прощения, отлучился в другую половину хаты. Вернулся он вместе с хозяйкой, еще молодой и очень привлекательной женщиной. Она приветливо поздоровалась с гостями, рассыпая самые приятные улыбки. В дверь на мгновение всунули головы сын и дочь хозяев. Лобанович только мог заметить, что дочь похожа на мать, а сын на отца. Глынский тотчас же приказал им пойти в сад, где было много вишен, и набрать коробку "для пана урядника".

Тем временем на столе появились вилки, ножи и тарелки и следом поплыли сочные колбасы, целая тарелка искусно нарезанных ломтиков полендвицы, красных как лепестки георгинов, заправленный сметаной свежий сыр с черненькими точками тмина и сыр, немного подсушенный. Одним словом, богатое угощение.

Урядник, внимательный, деликатный кавалер, обратился к красивой хозяйке, пани Анеле:

— Садитесь, пани, за стол, без вас не будет порядка.

Хозяин налил вместительные чарки настойки и произнес целый тост. А хозяйка переводила взгляд то с мужа на урядника, то наоборот, Лобановича обходила. Глынский говорил:

— Выпьем за дорогого нашего гостя Герасима Павловича. Пускай бог поможет ему ловить воров, конокрадов и всяких забастовщиков, которые становятся поперек дороги начальству.

— Хорошо сказали, пане Юзеф, — похвалил Андрей, — только надо было добавить: "и казнокрадов".

— Это само собой разумеется, — отозвался Глынский.

Улучив удобную минуту, Андрей поблагодарил хозяев, попросил прощения и вышел из-за стола.

— Пане Лобанович, — сказал Язеп Глынский, — прошу вас зайти в мой садик и пощипать вишен сколько вашей душе будет угодно.

Таких спелых, крупных вишен Лобанович никогда в жизни не видел.

Когда "банкет" кончился и бричка выехала из хутора, урядник спросил Лобановича:

— Не раскаиваетесь, что поехали со мной?

— Нет, не раскаиваюсь! Наоборот, очень благодарю.

Бричка взяла направление на Панямонь.

Предстоящий уже в недалеком будущем суд заставил Лобановича поехать в Менск. Он вспомнил адвоката Семипалова, к которому направляли его в свое время редакторы Власюк и Стефан Лисковский.

Семипалов как раз был дома. Молодой человек, только что начинавший делать свою адвокатскую карьеру, он выказал живое участие в деле Лобановича и в его судьбе.

— По какой же статье закона вас привлекают к судебной ответственности? — спросил Семипалов и блестящими серыми глазами взглянул на Лобановича.

— По сто двадцать шестой, по первой части, — ответил Лобанович.

— И что конкретно ставится вам в вину? — продолжал интересоваться адвокат, теребя пальцами свою аккуратную темно-русую бородку, подстриженную в виде острого клинышка.

— Обвинительного акта я не имею, он где-то путешествует по полицейским инстанциям, но по всему видно, что мне приписывают авторство в составлении воззвания к учителям.

— Но это ваши догадки? — не отступал адвокат.

— Да, догадки, но они имеют под собой почву.

Лобанович рассказал Семипалову о допросе у жандармского ротмистра. Адвокат помолчал, подумал, а потом, хитро улыбнувшись, спросил:

— А вы же имеете кое-какое отношение к авторству, как сказали вы? — Затем он добавил: — Мне вы можете говорить правду, в ваших интересах, чтобы я это знал. Прокурору и следователю можно соврать, лишь бы только гладко, — совсем дружески улыбнулся адвокат.

Визит закончился тем, что Семипалов пообещал в этот же день ознакомиться с материалами следствия и уже тогда дать какой-либо определенный совет.

— В пять-шесть часов вечера зайдите ко мне, — сказал адвокат и подал руку Лобановичу.

Медленно тянулось время до вечера, а хороших знакомых, к которым можно было бы пойти, чтобы провести время, Лобанович теперь не имел. Дружба с Болотичем кончилась, да и заходить к нему при таких обстоятельствах Лобанович считал неудобным. Он долго бродил по улицам старого, преимущественно деревянного Менска. Наконец зашел в дешевенький ресторанчик закусить. Приближалось заветное время — было пять часов вечера.