Она не договорила. Медленно, согнувшись, как если бы к его ногам были привязаны пудовые гири, уходил Коля с площадки.

— Быстров! — окликнула его Лена. — Коля!

Но он даже не оглянулся.

— Коля! — позвал товарища Сашок. — А как же тренировка?

Коля не оглянулся и на голос товарища. Тогда Настя, не раздумывая, бросилась догонять своего друга. Поравнявшись с ним, она взяла его за локоть и что-то быстро-быстро заговорила, возбужденно размахивая свободной рукой. Так, вдвоем, они и скрылись за углом.

— Вот и чудесно! — провозгласила Ангелина Павловна. — Все матери в нашем доме скажут мне только спасибо за то, что я прогнала этого хулигана.

— А мать Быстрова? — очень тихо спросила Лена.

— Ну, знаете ли… — презрительно скривила губы Ангелина Павловна. — Что посеешь… Словом, вы меня понимаете…

— «Словом»! — не в силах сдержать себя, возмутилась Лена. — Мне очень стыдно за вас, товарищ Мельникова!

— За меня? Ну, знаете ли, если вы решили начать свою педагогическую деятельность с заступничества за хулигана, то вас ждет впереди…

Лена не стала слушать, что, по мнению Мельниковой, ждало ее впереди. Она подошла к ребятам и, словно Мельниковой здесь и не было, весело оглядела их нахмуренные лица.

— Будем ломать! — сказала она, указывая рукой на кирпичную стену. — Что это за место для игры в волейбол, этот ваш грязный «заповедник»? Ломать! Ломать! Надо очистить место для настоящей волейбольной площадки. Вот и домоуправ того же мнения.

— Так ведь что ж, — осторожно произнес мужчина с утомленным лицом и виновато развел руками, — стену сломать нетрудно. Нетрудно, говорю. А вот как районный архитектор на это самоуправство посмотрит?.. Как посмотрит, спрашиваю? — Домоуправ оглянулся на дворника. — А, Иван Петрович?

— Ясно как — не позволит, — степенно отозвался седоусый Иван Петрович и, как бы в раздумье, легонько ковырнул прихваченным с собой ломом отвалившийся от стены кирпич.

— А сам уж и разрушаешь! — испуганно воскликнул домоуправ.

— Разрушаю, — со вздохом согласился Иван Петрович. — Так ведь стена-то эта только помеха здесь. — Внезапно разозлившись, он напустился на домоуправа: — Вам тут мусора не мести, битое стекло не убирать, пьяных не выпроваживать — вот вам архитектор и страшен! А у меня, как я есть старший дворник, этот «заповедник» вот где сидит! — Иван Петрович весьма энергично похлопал себя по шее.

— Архитектора беру на себя, — смеясь, сказала Лена. — Я смотрела — этой вашей стены и в плане нет.

— От каретника осталась, если по-старинному назвать, — пояснил Иван Петрович. — Царей нет, карет нет, а стена угнетает.

— Ломать, и всё тут! — озорно крикнула Лена. — Конец темным углам и всяким там «заповедникам»! — Ее веселый задор передался ребятам.

Сашок подбежал к Ивану Петровичу, выхватил у него из рук лом и первый ударил им в стену.

— Конец «заповеднику»! Ломай! Вали! — на разные голоса закричали ребята.

А Цыганенок вскочил на лавочку, что стояла у стены, и, подражая ее частым посетителям, сказал басом:

— Сволочь хозяйка, пятерки на пол-литра недодала! — Тут Цыганенок с таким укором посмотрел на Ангелину Павловну, что та невольно приняла его слова на свой счет.

— Возмутительно! — гневно бросила она и быстро пошла к дому.

— Дети! — приплясывая на скамейке, крикнул ей вдогонку Цыганенок. — Как вам не стыдно, дети!

— И стыдно, — серьезно сказала Лена, стягивая Цыганенка со скамьи. — И тебе, и Саше, и всем вам. — Она выжидающе смотрела на ребят, уверенная, что они ее поняли.

Ребята молчали.

— Знаете что, вы тут без меня начинайте, — вдруг спохватившись, заспешил куда-то Сашок. — Я скоро…

Он передал лом Цыганенку и побежал.

— Они, наверно, на велосипедах катаются! — крикнул ему вдогонку кто-то из ребят.

— Или у шофера своего сидят, — предположил Цыганенок. — Ох, и мировой же товарищ эта Настя! Вырастет — женюсь!

После столь ответственных для себя слов Цыганенок степенным шагом подошел к стене и с ходу вонзил лом в закаменелый кирпич.

Силенок у паренька было не много, но в движениях его чувствовалась такая решимость, что домоуправ только руками развел.

— Пропадай моя головушка! — уныло сказал он. И вдруг с неожиданным для него проворством отобрал у Цыганенка лом. — Не позволю! Буду жаловаться! Беззаконие!..

Во дворе Колиного дома все было вроде на виду — смотри, если не лень. И все было самым обыкновенным, совсем таким же, как и во дворах других, подобных этому, старых и больших московских домов. Все было на виду, и ничто не задевало глаз, сделавшись привычной частью того целого, имя которому и есть двор. Скамейка у глухой стены, так верно названная кем-то «заповедник», была точно такой же или почти такой же, как и в других дворах, а развалюхи-сараи казались близнецами сараев на соседних улицах.

Должно быть, и чувство, с которым жильцы дома мирились здесь со всем этим, было общим для жителей подобных домов: скоро, мол, в нашем дворе наведут порядок. Скоро? Да, скоро. Но вот когда? И кто будет наводить этот порядок? И еще один вопрос: а стоит ли нам ждать этого «скоро», не лучше ли самим взяться за дело и повытеснить со своих дворов всю эту заваль?

Конечно же, лучше! Но, чтобы понять это, нужно отрешиться от равнодушия, нужно сбросить с себя оцепенение привычки и увидеть.

Точно так же, как совсем еще недавно пришла эта зоркость к молодому судье Алексею Кузнецову, пришла она сейчас и к Лене Орешниковой. Ее жизненная задача была не столь велика, как у него, ее ответственность была меньшей, но это если сравнивать. А Лена не сравнивала себя ни с кем. Она просто стала совсем по-другому с недавних пор жить, чувствовать, смотреть, разговаривать. Отчего бы это? Не оттого ли, что встретился с ней как-то директор ее бывшей школы и предложил стать пионервожатой, а она согласилась? Да, оттого, что она стала пионервожатой. Оттого, что живет теперь не сама по себе и для себя, а еще и для других — вот для этих самых мальчишек и девчонок, которые множество часов своей ребячьей жизни вынуждены проводить здесь — на этом дворе. Тех самых мальчишек и девчонок, которые вовсе не так просто и беззаботно живут, как это еще недавно казалось Лене.

Дойдя до середины двора, Лена Орешникова остановилась и еще раз все внимательно оглядела: Коли Быстрова не было и здесь. Лена обошла уже все соседние улицы, побывала в гараже у Симагина, заглянула во двор дома, где жила Настя, — Коли не было нигде.

— Куда же ты подевался, паренек? — недоуменно проговорила Лена, уже теряя надежду отыскать Колю. — И Насти тоже нигде нет… Ребята, где же вы? — тихонько позвала она, стоя посреди двора, откуда так все хорошо было видно.

Никто, конечно, ей не ответил. Да и некому было отвечать — никого сейчас здесь не было.

Не зная, что же ей предпринять, Лена медленно направилась к подъезду, в котором жил Коля, хотя и была уверена, что дома его сейчас не застать. Она взялась уже было за дверь, как вдруг увидела долговязого Сашу, который, вбежав во двор, остановился у люка, некогда служившего для спуска в подвал дома каменного угля. Люк как люк, покрытый ржавчиной и заброшенный, с тех пор как дом перестали отапливать из собственной котельни, подключив к теплоцентрали. Лена только что прошла мимо этого люка и даже не взглянула на него — ход в подвал, да и только. А вот Сашок как раз возле этого хода и остановился, быстро глянул по сторонам и, как-то смешно присев на корточки, точно с горки, скользнул в подвал.

— Сашок! Стой! — крикнула Лена, подбегая к люку.

Но Саши и след простыл. Только маленькое облачко пыли поднялось над отверстием люка и в лицо Лены пахнуло подвальной сыростью.

Лена наклонилась и увидела привязанную к кольцу веревку и длинный железный полоз, уходивший в темную глубь подвала. Она прислушалась к гулкой подвальной тишине. Где-то далеко-далеко тускло мелькнул огонек.